Erlikh_S_E_DEKABRISTY_V_ISTORIChESKOJ_PAMYaTI

Фамилии доносчиков на тайные общества приобретали инфернальную окраску. Следовало делать оговорку об отсутствии порочащих родственных связей у лояльных советских граждан — носителей фамилий, опозоренных предателями декабристов.

Писатель Алла Боссарт продолжает советскую традицию открещивания от нечестивцев в романе из современной московской жизни. Герой попадает в инфекционную больницу имени Т.Х. Майбороды. Это обстоятельство влечет авторскую «кстати, чисто к слову» ремарку: «Этот Майборода отнюдь не состоял ни в каком родстве с капитаном пехотного полка Майбородой, отъявленным мерзавцем и провокатором, донесшим на своего начальника Пестеля и других декабристов»608. Необходимость подобных «чисто к слову» авторских отступлений невозможно объяснить ничем иным, кроме подспудных мифологических влияний.

Примеры включения современными авторами «толстых журналов» различных явлений в декабристский контекст легко умножить. Приведенного материала достаточно для демонстрации новой формы жизни декабристского мифа. Он практически исключен из риторики «внутреннего пользования», публикаций, предназначенных «для своих». Интеллигенция не может уйти от «тезауруса» — десятилетиями накопленного фонда фактов, цитат, связей между явлениями. Силовые линии герценовского мифа пронизывают подсознание человека, получившего гуманитарное образование в советское время. Мифологема героев-мучеников 14 декабря врывается в рассуждения о совершенно посторонних их эпохе предметах. Постмифическая фаза «вытеснения» не означает, что сознание интеллигентной прослойки свободно от своего «основного мифа». Он дает знать о себе в виде симптоматичных описок, оговорок и прочих «фрейдовских» примет.

608 Боссарт А. Холера. Роман // Дружба народов. 2012. № 6. URL: http://magazines.russ.ru/druzhba/2012/6/b5.html.

261

Глава 8. ОТКАЗ ОТ ЖЕРТВЕННОГО СЛУЖЕНИЯ НАРОДУ — «ТОПОС» ДЕКАБРИСТСКИХ СЮЖЕТОВ ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Из публикаций ЖЗ выясняется, что не все писатели верили в героический «основной миф» позднесоветской интеллигенции. «Атеисты» вспоминают тогдашнее поклонение памяти декабристов и их героических жен, как проявление дурного вкуса и, даже, лицемерия.

Одним из «отступников» от общепринятых воззрений был Иосиф Бродский609. В беседе, состоявшейся в 1995, Адам Михник упорно наводил нобелевского лауреата на определяющую для русской интеллигенции тему ее священных предков. На прямой мифологический вопрос: «Ты любил декабристов?» — последовал ответ, который плохо сочетается с представлением о поэте, считавшим своим долгом поэтически отмечать каждое Рождество: «Ты знаешь, если бы декабристы не проиграли, если бы, выражаясь простонародно, не обосрались на Сенатской площади, можно было бы рассматривать их всерьез. Но поскольку они проиграли, это было просто еще одним поражением русского человека в борьбе с властью. Поэтому я редко о них думаю». Это заявление представляет вызов христианской традиции милости к падшим, отличающей русскую литературу. Чем вызваны презрительные слова по отношению к неудачливым заговорщикам?

По мнению Бродского для людей века ГУЛАГа опыт века декабристов утратил всякое значение. На интеллигенцию с ее истовым народопоклонничеством он возлагает ответственность за «огромный антропологический регресс», который произвела революция, задуманная и осуществленная «критически мыслящими личностями». В таком контексте мятеж «первого поколения» интеллигентов не может вызывать сочувствия. Декабристы не могут служить образцом для подражания: «Пусть XIX век не учит нас жить».

609Бродский И., Михник А. «Чаще всего в жизни я руководствуюсь нюхом, слухом

изрением…» Беседа А. Михника с И. Бродским. Пер. с польск. Б. Горобца // Старое лите-

ратурное обозрение. 2001. № 2. URL: http://magazines.russ.ru/slo/2001/2/mihn.html

262

Вопрос польского диссидента, прекрасно знакомого с проблематикой своих советских единомышленников, доказывает, что герценовская концепция героев-мучеников 14 декабря была важной частью мировоззрения образованной «прослойки» советского общества. Трудно судить, является ли «брутальный», по собственному выражению Бродского, ответ плодом постсоветского «остроумия на лестнице», или это — его давнее убеждение. «Раблезианская» форма «декабристского» высказывания не свидетельствует об освобождении от герценовского мифа. Отнесение мятежников Сенатской к срамному «бахтинскому» низу напоминает инфантильное поведение первобытных охотников, которые после неудачной охоты «ставили в угол» идолов

— святых прародителей.

Писатели охотно присоединяются к антидекабристским сатурналиям автора «Римских элегий». Постсоветское человечество, ернически смеясь, расстается с дворянско-революционным прошлым. Для ироничных мастеров слова герценовский миф о героическом самопожертвовании коллективного Христа русской интеллигенции на кронверке Петропавловской крепости не более чем слова, слова, слова...

Игорь Смирнов-Охтин усматривает предпосылки 14 декабря в амурных приключениях военного генерал-губернатора Санкт-Петербурга Милорадовича610. Большому начальнику было не с руки открыто захаживать к своей пассии — балерине Катеньке Телешовой. Сочувствующий влюбленному герою наполеоновских войн император Александр Павлович надоумил прорыть подземный ход из Зимнего дворца к дому в начале Невского проспекта, в котором обитала балерина. В результате безвременного ухода снисходительного Александра в образе старца Федора Кузьмича и вселения в Зимний черствого моралиста Николая возникала угроза конспиративным свиданиям. Милорадович полагал, что с боевым товарищем Константином можно будет

610 Смирнов-Охтин И. Невский, 3, или На всяком вся всё о вся // Нева. 2003. № 9. URL: http://magazines.russ.ru/neva/2003/9/o9ht.html.

263

договориться о передвижении к свету в конце туннеля. Поэтому началось междуцарствие.

Попытки Милорадовича переиграть судьбу были обречены. На 14 декабря русский рок назначил даже не репетицию 17 года, а всего лишь подал предупредительный первый звонок. Непоследовательное поведение многих заговорщиков в день восстания было предопределено: «Не следует удивляться всей этой ерунде (бессмысленности, нелепости, предательствам, элементарной глупости), потому что радикалам предписывалось ждать победы, триумфа своего еще почти сто лет. Зато — урок, урок простой: роль статиста отвратительна — на историческую сцену не лазай». Декабристы не собирались никого будить. Провидение вывело на сцену элементарно глупых «статистов» в знак предупреждения, которому Романовы, не отличавшиеся проницательностью, не вняли.

Активный участник «второй культуры» рассматривает декабристский «урок» в страшно далеком от Герцена и Ленина смысле. Такое отношение к святым предкам русской интеллигенции нельзя объяснить одной лишь оскоминой от навязчивой советской пропаганды «трех поколений». За приписыванием богатырям, кованным из чистой стали, жалкой роли статистов скрывается «рессентимент». Феномен отвержения «системной» литературной оппозиции со стороны представителей катакомбной культуры известен. Понятна зависть автора, обреченного писать «в стол», к преуспевающим фрондерам из Союза писателей. Их декабристская фига в кармане, складываемая для серии «Пламенные революционеры» во время командировки в дом творчества, в котельных и сторожках воспринималась как лицемерие. Разве могут быть порядочные духовные предки у изолгавшихся полуправдой преуспевающих инженеров человеческих душ?«Солдат на площадь привели обманом, убеждая стоять за Константина, которому полки и присягали, а сами-то заговорщики не желали теперь никакого Константина, а желали другое — тоже на “конст”, конституцию».

264

Поэтические представители интеллигенции расправляются с не так еще давно священной для них памятью о декабристах не только в шутку, но и всерьез. Древние иудеи приняли на себя кровь Распятого. Наши современники желают, чтобы вся кровь, пролитая в России со дня 14 декабря 1825 года, пала на пятерых, лицемерно казненных без пролития крови.

Виктор Полещук выносит приговор декабристскому мороку русской интеллигенции. Трепетная мечта о звезде пленительного счастья обернулась

Дмитрий Румянцев также усматривает в дворянских революционерах основоположников традиции обильного русского кровопролития612. Он читал, но, тем не менее, осуждает «декабриста Александра Блока». Безответственный пророк революции «тли бушлатной» тоже, оказывается, приравнивал перо к штыку, «рифмою кровавой обрастая». Примером рифмы, оправдывающей насилие пьяных матросов, служат строки сатанистского евангелия «декабриста» Серебряного века: «Мы на горе всем буржуям // Мировой пожар раздуем». В стихотворении обыгрывается афоризм Маркса о трагедии истории, «чей фарс обычно повторяется: как кровь». Картечь Николая I на Сенатской площади рифмуется командами «Пли!» и «Расстреляй!» с казнью семьи его тезки-правнука в Ипатьевском доме. С коронованных особ ответственность за пролитую кровь снимается. Казненные «дворяне-пестели, апо-

611 Полещук В. Фарфоровый ангел // Арион. 1998. № 3. URL: http://magazines.russ.ru/arion/1998/3/polesh-pr.html.

612 Румянцев Д. Воробьиное царство. Стихи // Дружба народов. 2011. № 4. URL: http://magazines.russ.ru:8080/druzhba/2011/4/ru6.html.

265

столы умов» обвиняются во всех несчастьях, постигших наше отечество. Неблагонадежный Пушкин подозревается в подстрекательстве к мятежу 14 декабря. В качестве улики приводятся слова поэтического карбонария по поводу «обломков самовластья». Автор-прокурор обращается к подсудимым декабристам и к их поэтическому другу с упреком: «Зачем вам чаялось служить Прекрасной Драме» революции? В соответствии с тезисом о первичности «слова», Румянцев считает, что безответственные русские поэты в первую очередь повинны в кровавых рифмах русской истории.

Андрей Родионов подводит неутешительный итог следования этике декабристского мифа613. Новые русские вытеснили из центра Москвы советскую артистическую элиту. Герой ностальгически заходит в один из тихих московских двориков. Он с отвращением наблюдает, как обладатели джипов «делят капусту» прямо на улице. От капустных листьев с изображением Франклина независтливый взгляд поэта поднимается к негасимому свету одного из московских окон, где «на подоконнике цветут декабристы». Аленький цветочек с революционным названием наталкивает автора на мысль сокрушения обло-озорно-огромно-стозевного Чудища коррумпированного российского капитализма.

Герой мечтает о возвращении справедливого советского строя. В те славные времена артисты и поэты проживали в «номенклатурных» домах: «Кем быть мне знаю, я стану Кюхлей, // буду и я теперь декабристом». Мятежного вдохновения хватило лишь на затяжку «табачка <…> смолистого». Цветущий декабрист, стоящий на подоконнике за «евроокном», вызывает в памяти историческое происшествие, состоявшееся за окном в Европу 14 декабря 1825. Вспоминается, как на Сенатской площади комичный Кюхля близоруко целился в своего благодетеля — великого князя Михаила Павловича, прячась «за спины гвардейского экипажа».

613 Родионов А. Синдром Мюнхаузена // Новый мир. 2008. № 6. URL: http://magazines.russ.ru/novyi_mi/2008/6/ro3.html.

266

В подтексте трусливой игры в прятки за солдатскими спинами находится не только кровь, пролитая рядовыми лейб-гвардии по вине безалаберных офицеров-заговорщиков. Метафорическая речь идет о вчерашнем дне несбывшихся надежд. Интеллигентные «декабристы» вывели безоружный народ в августе 1991-го на защиту Белого дома от танков. Благодаря их безответственности, унаследованной у «первого поколения», неинтеллигентные люди в джипах являются теперь хозяевами жизни. А народные артисты

СССР нуждаются и бедствуют выше обычного.

Александр Городницкий высказывает горькое разочарование в дважды (в 1917 и 1991) опороченной идее жертвенного служения неблагодарному народу614. Всей душой желая обратного, поэт призывает жить в собственное удовольствие. Оригинальная магия, когда лихо накликается с целью его отогнать, призвана развеять морок социальной апатии. В ходе шаманского ритуала шестидесятник обращается к духам предков-декабристов. Они представляют «любовь и совесть нашу». Свободный поэтический язык советского полудиссидента деформирован шлакоблоком коммунистической пропаганды: «Партия — ум, честь и совесть нашей эпохи». Автор вопрошает партию «первого поколения»: «За что вам было биться»? В апогее камлания он предлагает мученикам свободы предаться мелким страстям — «вину и картам» —

Освободить Россию от царя».

К столь же грустному выводу приходит Владимир Блинов615. Его документальный романсвидетельствует, что среди «детей XX съезда» были героические самоотверженные одиночки. Их было так мало, что из них не мог образоваться даже «узкий круг» детей 1812 года.

614 Городницкий А. Стихи // Нева. 2009. № 2. URL: http://magazines.russ.ru/neva/2009/2/go2.html.

615 Блинов В. Немелков. Документальный роман // Урал. 2011. № 7. URL: http://magazines.russ.ru/ural/2011/7/bl7.html.

267

Автор повествует о гражданском подвиге своего старшего коллеги по учебе в Уральском политехническом институте Артура Немелкова. Критика лицемерного советского общества, прозвучавшая в его выступлении на комсомольской конференции УПИ осенью 1956, потрясла не только присутствующих. О «мятеже» студента наперебой вещали западные голоса. Судьба комсомольца Немелкова решалась на уровне ЦК КПСС.

Подавляющее большинство студентов и преподавателей выражало сочувствие отважному товарищу лишь «анонимными» аплодисментами и одобряющими возгласами. За все время конференции, которая длилась три дня, Немелкова открыто поддержали считанные на пальцах одной руки «человеческие единицы».

Героем двигало «чувство необходимой справедливости». Социальная справедливость «не для себя — для других» является исконным русским чувством. Оно в равной мере присуще и крепостным бунтарям и «высоким военным чинам — вспомним заговор тех, кого после выступления на Сенатской площади назвали декабристами, и интеллигенции, начиная от Александра Радищева». Комсомолец горит желанием восстановить на практике поруганные коммунистическими лицемерами идеалы коммунизма. Он размышляет, а хватит ли у него душевных сил, чтобы открыто вступить в поединок с драконом социализма без человеческого лица? В этой связи ему вспоминается пушкинский «чернильный набросок повешенных мечтателеймятежников», где «рукой поэта начертано: “И я бы мог”». Для советского человека, искренне верившего в идеалы большевистской революции, пушкин- ско-декабристский миф не был мертвой догмой. Герой задается вопросом, какой знак препинания («Точку или вопросительный знак? А может, и восклицательный?») поставил друг декабристов в подписи к рисунку их виселицы? Мифологическое причастие к родоначальникам русской революции воплощается в вопросе: «А ты, ты, Немелков, смог бы?»

В эпилоге автор встречается с героем. Немелков, и в начале XXI века сохранивший верность коммунистическим идеалам, сожалеет, что его жертва

268

и жертвы других отважных шестидесятников были напрасны: «Эх, за что боролись?» Блинов честно признается, что если бы в день выступления старшего товарища находился в актовом зале УПИ, то вряд ли набрался бы смелости открыто поддержать его «мятеж». Старший утешает младшего:

«— Вспомни, сам Александр Сергеевич начертал под рисунком казненных декабристов “И я бы мог”. Однако какой знак он поставил в конце фразы?

— Не помню. Если бы не заяц…».

Шестидесятники, впадавшие всей «душой в пятках» в резонанс с пушкинским зайцем, разочарованы в декабристской жертве. Их разочарование приобретает безысходный характер от того, что недрожавшее меньшинство прощает большинству его дрожь.

Григорий Петров предлагает социально ответственную альтернативу глобальным освободительным примерам декабристского мифа616. Он создает выморочный образ постсоветской России, где праведники вместе с грешниками с детской наивностью не ведают, что творят. Художник Телушкин, продает свои холсты в сквере возле автобусной станции. Подняв рюмку, он передает приятелям «послание» задуманной картины «Казнь декабристов»: «Чтобы была она кошмаром-ужасом. <…> А для палача это обычная работа, его любезное дело и радость. Этим они живут, кормят жен, детей воспитывают. Эта работа-красота и счастье их существования». Дается классическое представление декабристского мифа о героях-мучениках, их коронованном палаче и его «опричниках». Простонародная «андрейплатоновская» речь художника не отменяет сакрального смысла высказывания. Обыденный взгляд палачей на свою «работу-красоту» толькоподчеркивает «кошмар-ужас» святой жертвы «чистых героев» (Зинаида Гиппиус).

Смысл вывешивания «ружья» декабристского мифа обнаруживается в сцене «обмывания» новорожденной картины. При взгляде на запечатленных

616 Петров Г. Родословное древо. Рассказы // Октябрь. 2000. № 10. URL: http://magazines.russ.ru:8080/october/2000/10/petro.html.

269

Телушкиным царских палачей и их жертв, у божьего одуванчика Сафрона Карповича, благодаря волшебной силе искусства, наступает катарсис. Поднимая, в свою очередь, рюмку, старичок-боровичок признается в замысле отравить самогоном сына-алкоголика.

Декабристский миф и замысел сыноубийства «рифмуются» не только метафорой рюмок, поднятых художником Полушкиным и дедом Сафроном Карповичем. Их объединяет мощнейшая ветхозаветная ассоциация. Герцен писал о казненных на кронверке Петропавловской крепости 13 июля 1826: «Исаак, принесенный на жертву примирения с народом. Коронованный Авраам не слыхал гласа божия и затянул веревку»617. Переписывание сыновьего жертвоприношения старца Авраама, в ходе которого нож заменяется на самогон (в подтексте — пушкинский Сальери и сталинские «врачиотравители»), проливает алкоголь иронии и на жертвоприношение декабристского Исаака.

Петров не ограничивается одной лишь ухмылкой по поводу утопических идеалов недавнего прошлого. В отличие от современников, отпускающих шутки по поводу оставленных интеллигенцией святынь, он предлагает альтернативу пафосу революционных преобразований, который коренится в декабристском мифе. Спасение видится в служении ближним и дальним по мере сил своих «здесь и сейчас». В постоянном служении, которое не прячется за отговорку о бессмысленности человеческого поступка при власти бесчеловечного режима.

Одна из героинь рассказа — Ульяша, у которой находил приют третируемый сыном-алкоголиком Авраам-отравитель, происходит из рода декабристов. Она ведет себя принципиально не по-декабристски. Дворянские революционеры мечтали освободить от самодержавного рабства всю страну, не удосужившись освободить собственных рабов. Правнучка декабриста склоняется к теории малых дел личного самопожертвования. В богооставленной

617 Герцен А.И. Император Александр I и В.Н. Каразин // Герцен А.И. Собраний сочинений в тридцати томах. Т. 16. М.: Издательство АН СССР, 1959. С. 73.

270