5. Теории личности человека Нового времени в трудах м Вебера и м. Фуко.

Связь хозяйственной практики и протестантской этики в капиталистической экономике.

Мотивы хозяйственной деятельности.

Процесс дисциплинации человека в Новое время.

Механизмы капиталистической дисциплинации.

Теория М.Вебера о модификации личности в эпоху мануфактуры и фабрики. Концепция Фуко о регуляции девиантного поведения. Психологическая природа массовых движений Нового времени. Стратегии регулирования конфликтов и теория мотивизации..

ВЕБЕР Макс (Карл Эмиль Максимилиан) (1864—1920) — немецкий социолог, философ и историк конца 19 — начала 20 вв. Диапазон научных инте­ресов В. был чрезвычайно широк и охватывал проблемы: социологической теории и методологии социального по­знания, теории капитализма и экономической истории, ре­лигиоведения и политико-юридических наук. В рабо­те "Протестантская этика и дух капитализма" (1904-1905) В. предло­жил новаторское решение вопроса о генезисе капиталисти­ческого общества, связав его с европейской Реформацией. Именно протестантизм, придавший религиозное значение расчетливо организованной и нацеленной на умножение богатств мирской деятельности человека, заложил основы трудовой этики и рационализма, составивших ядро ново­европейского типа личности.

Вебер М. "Протестантская этика и дух капитализма"

Мирская аскеза протестантизма со всей решительностью отвергала непосредственное наслаж­дение богатством и стремилась сократить потребление, особенно когда оно превращалось в излишества. Вместе с тем она освобождала приобретательство от психоло­гического гнета традиционалистской этики, разрывала оковы, ограничивавшие стремление к наживе, превращая его не только в законное, но и в угодное Богу (в указан­ном выше смысле) занятие. Борьба с плотью и привер­женностью к материальным благам была, как наряду с пуританами настойчиво подчеркивает и великий апологет квакерского учения Барклей, борьбой не с рациональным приобретательством, а с иррациональным использова­нием имущества. Оно прежде всего находило свое выра­жение в привязанности к показной роскоши (прокли­наемой пуританами в качестве обожествления рукотворного), столь свойственной феодальной жизни, тогда как Богу угодно рациональное и утилитарное использо­вание богатства на благо каждого отдельного человека и общества в целом. Аскеза требовала от богатых лю­дей не умерщвления плоти, а такого употребления бо­гатства, которое служило бы необходимым и практичес­ки полезным целям…Понятие «comfort» характерным обра­зом охватывает круг этих этически дозволенных способов пользования своим имуществом, и, разумеется, не случай­но связанный с этим понятием строй жизни прежде все­го и наиболее отчетливо обнаруживается у самых после­довательных сторонников этого мировоззрения, у кваке­ров. Мишурному блеску рыцарского великолепия с его весьма шаткой экономической основой и предпочтением сомнительной элегантности трезвой и простой жизни они противопоставляли в качестве идеала уют буржуазного «home»* с его безупречной чистотой и солидностью.

Борясь за производительность частнохозяйственного богатства, аскеза ратовала как против недобросовест­ности, так и против инстинктивной жадности, против стремления к богатству как самоцели. Ибо имущество само по себе, несомненно, является искусом. Однако тут-то аскеза превращалась в силу, «что без числа творит добро, всему желая зла» (зло в ее понимании — это имущество со всеми его соб­лазнами). Дело заключалось не только в том, что в пол­ном соответствии с Ветхим заветом и с этической оценкой «добрых дел» эта сила видела в стремлении к богатству как самоцели вершину порочности, а в богатстве как ре­зультате профессиональной деятельности — Божье благо­словение; еще важнее было другое: религиозная оценка неутомимого, постоянного, систематического мирского профессионального труда как наиболее эффективного аскетического средства и наиболее верного и очевидного способа утверждения возрожденного человека и истин­ности его веры неминуемо должна была служить могу­щественным фактором в распространении того мироощу­щения, которое мы здесь определили как «дух» капитализ­ма277. Если же ограничение потребления соединяется с вы­свобождением стремления к наживе, то объективным результатом этого будет накопление капитала посредством принуждения к аскетической бережливости278. Препятст­вия на пути к потреблению нажитого богатства неминуемо должны были служить его производительному исполь­зованию в качестве инвестируемого капитала …

Повсюду, где утверждалось пуританское мироощу­щение, оно при всех обстоятельствах способствовало установлению буржуазного рационального с экономиче­ской точки зрения образа жизни, что, конечно, имеет неизмеримо большее значение, чем простое стимулирова­ние капиталовложений. Именно пуританское отношение к жизни было главной опорой этой тенденции, а пури­тане — ее единственно последовательными сторонниками. Пуританизм стоял у колыбели современного «экономиче­ского человека». хозяйственным этосом.

Один из конституционных компонентов современного капиталистического духа, и не только его, но и всей современной культуры, — рациональное жизненное пове­дение на основе идеи профессионального призвания — возник из духа христианской аскезы…Пури­танин хотел быть профессионалом, мы должны быть таковыми. Но по мере того, как аскеза перемещалась из монашеской кельи в профессиональную жизнь и при­обретала господство над мирской нравственностью, она начинала играть определенную роль в создании того грандиозного космоса современного хозяйственного уст­ройства, связанного с техническими и экономическими предпосылками механического машинного производ­ства. По мере того как аскеза начала преобразовывать мир, оказывая на него все большее воздействие, внеш­ние мирские блага все сильнее подчиняли себе людей и завоевали наконец такую власть, которой не знала вся предшествующая история человечества. В настоящее время дух аскезы — кто знает, навсегда ли? — ушел из этой мирской оболочки. Во всяком случае, победивший капитализм не нуждается более в подобной опоре с тех пор, как он покоится на механической основе.

МОТИВЫ СОЦИАЛЬНОГО ДЕЙСТВИЯ

Социальное действие, подобно любому другому пове­дению, может быть: 1) целерациональным, если в основе его лежит ожидание определенного поведения предмете)» внешнего мира и других людей и использование этого ожидания в качестве «условий» или «средств» для дости­жения своей рационально поставленной и продуманной цели; 2) ценностно-рациональным, основанным на вере в безусловную — эстетическую, религиозную или любую другую — самодовлеющую ценность определенного пове дения как такового, независимо от того, к чему оно приве дет; 3) аффективным, прежде всего эмоциональным, то есть обусловленным аффектами или эмоциональным со стоянием индивида; 4) традиционным, то есть основанным на длительной привычке.

Чисто традиционное действие, подобно чисто реактивному подражанию, находится на самой границе, а часто даже за пределом того, что может быть названо «осмысленно» ориентированным действием. Ведь часто это только автоматическая реакция на привычное раздражение в направлении некогда усвоенной установки. Большая часть привычного повседневного поведения людей близка данному типу, занимающему определенное место в систематизации поведения не тольков качестве пограничного случая, но и потому, что верность привычке может быть здесь осознана различным образом и в различной степени.

Чисто аффективное действие также находится на границе и часто за пределом того, что «осмысленно», осознанно ориентировано; оно может быть не знающим препятствий реагированием на совершенно необычное раздражение. Если действие, обусловленное аффектом, находит свое выражение в сознательной эмоциональной разрядке, мы говорим о сублимации. В таком случае этот тип уже почти всегда близок к «ценностной рационализации», или к целенаправленному поведению, или к тому и другому.

Ценностно-рациональная ориентация действия отличается от аффективного поведения осознанным определением своей направленности и последовательно планируемой ориентацией на нее. Общее их свойство заклюючается в том, что смысл для них состоит не в достижении кой-либо внешней цели, а в самом определенном по своему характеру поведении как таковом. Индивид действует под влиянием аффекта, если он стремится немедленно удовлетворить свою потребность в мести, наслаждении, преданности, блаженном созерцании или снять напряжение любых других аффектов, какими бы низменными или утонченными они ни были.

Чисто ценностно-рационально действует тот, кто, невзирая на возможные последствия, следует своим убежрениям о долге, достоинстве, красоте, религиозных предначертаниях, благочестии или важности «предмета» лю­бого рода. Ценностно-рациональное действие (в рамках нашей терминологии) всегда подчинено «заповедям» или требованиям», в повиновении которым видит свой долг данный индивид.

Целерационально действует тот индивид, чье пове­дение ориентировано на цель, средства и побочные ре­зультаты его действий, кто рационально рассматривает отношение средств к цели и побочным результатам и, наконец, отношение различных возможных целей друг к другу, то есть действует, во всяком случае, не аффектив­но (прежде всего не эмоционально) и не традиционно. Выбор между конкурирующими и сталкивающимися це­лями и следствиями может быть в свою очередь ориенти­рован ценностно-рационально — тогда поведение целе­рационально только по своим средствам. С целерациональной точки зрения ценностная рациональность всегда иррациональна, и тем иррацио­нальнее, чем больше она абсолютизирует ценность, на которую ориентируется поведение, ибо она тем в меньшей степени принимает во внимание последствия совершае­мых действий, тем безусловнее для нее самодовлеющая ценность поведения как такового (чистота убеждения, красота, абсолютное добро, абсолютное выполнение своего долга). Впрочем, абсолютная целерациональность дей­ствия тоже в сущности лишь пограничный случай.

ФУКО (Foucault) Мишель (1926-1984) - французский философ-постструктуралист, ставивший целью описание механизмов порождения текстов, форм знания, самоидентификации.

М. Фуко рассматривает Новое время как эпоху складывания рационального, дисциплинированно­го индивида капиталистического хозяйства и гражданско­го общества. Этот индивид создается усилиями производ­ства, образования, науки при координирующем участии власти, которое М. Фуко называет политической техноло­гией. Феодализм не оставил Новому времени упорядочен­ного, рационального индивида, способного вписаться в социально-политические отношения и технологические процессы индустриальной эпохи. Формы государственно-идеологического воздействия и контроля адекватны скла­ду личности с большой долей «нерационального» поведе­ния: религиозные процедуры исповеди и покаяния, жес­токий ритуализированный суд, хаотичная и неэффективная администрация — все рассчитано на удержание стихий­ной массы в определенных рамках, а не на систематичес­кое, рациональное использование духовных и физиологи­ческих потенций человека. В противовес этому обществен­но-производственная машина капитализма строится на принципах эффективности, дешевизны, универсальности. Ей нужен расторопный, вымуштрованный, дисциплини­рованный человеческий элемент.

Антропологическая задача Нового времени заключает­ся в том, чтобы учесть, разложить на элементы, опреде­лить во времени и пространстве социально-производствен­ного интерьера, состыковать, иерархизировать в функци­ональных объединениях психомоторику и чувственность стихийного человека доиндустриальной эпохи.

Новый человек формируется в семье, за станком, в казарме и тюрьме, на больничной койке при активном участии эмпирических наук.

Новый человеческий тип возник только тогда, когда он предстал как совокупность количественных характери­стик, объединенных наподобие анкеты. Точные показате­ли возраста, роста, дохода, образования, интеллектуаль­ного уровня и т. д. создавали, с одной стороны, рациона­ рациона­лизированную личность, полезного работника, единицу управления и отчетности в бюрократических картотеках, с другой — предмет научных исследований и процедур. М. Фуко подчеркивает административные истоки большин­ства социальных и части естественных наук Нового време­ни. Экономика и государство требовали приемов ранжи­рования, классификации, количественных норм челове­ческого поведения, которые составили рациональную, научную основу разветвленной управленческой практики. Наблюдается определенный параллелизм в науке, производстве, образовании, административном управлении, быту, но при этом выделяются лидеры в соответствии с характером и размахом антропологической задачи.

Первоначально самые большие усилия направлены на дисциплинирование тела. Ученые трактуют человека как машину, состоящую из трубочек, рычагов, приводных рем­ней, насосов (затем — как электрическую батарею, теле­фонную станцию, вычислительное устройство); на фаб­рике учат приспосабливаться к работе станка, в армии — механически шагать, отвечать, повиноваться, в школе — решать стандартные задачи и сидеть в стандартных клас­сах, в больницах — лежать на стандартных кроватях в стан­дартных палатах, в тюрьме вообще все надо делать строго по правилу и по команде — спать, есть, передвигаться, отправлять естественные потребности. Поскольку деревен­ский человек не привык к порядку и организации, то дис­циплина XVII—XIX вв. груба и напоминает дрессировку.

Дисциплина Нового времени отличается от рабской, где человек низводится до животного, или от феодальной с ее упором на преданность и символически-патриархальные узы. Индустриальное общество поглоще­но идеей эффективной, аналитически расчлененной и от­лаженной системы, которая включает и человека. Новоев­ропейская «политическая технология» человека составлена из дисциплинарно-манипулятивных техник в школе, ма­нуфактуре, казарме, особенно концентрированно — в тюрьме. Ее продукт — дисциплинированный субъект, ко­торый будет регулировать себя даже на необитаемом ост­рове (что изображено в романе Д. Дефо). Дисциплина как обучение саморегуляции отличается от других историчес­ких типов дисциплины. Это — контроль за текущими дви­жениями человека-машины в утилитарно-производствен­ных целях.

«Политическая технология» распространяется и на са­мую интимную сферу человеческих отношений. И здесь Фуко видит не природную данность человеческого влече­ния, а всепроникающие механизмы исторически опреде­ленных систем власти. В книге «История сексуальности» вскрывается отношение «власть — наслаждение». Со вре­мен средневековой борьбы с «грехом» эта пара выступа­ет вместе: власть преследует, контролирует, направля­ет; наслаждение избегает, трепещет, признается. Основ­ной тезис широко задуманного исследования — антифрейдистский: буржуазное общество сексуальность не подавляет, а создает и рассеивает повсюду по кана­лам медицинского просвещения, половой гигиены, се­мейной педагогики и т. д.

Сексуальность — историческая характеристика отно­шений между полами в определенном обществе. «Ее не следует воспринимать как определенную данность приро­ды, которую власть пробует обуздать, или как темную сферу, которую знание понемногу пытается прояснить». Это слово, которое можно применить к исторической дис­позиции: не глубинная основа, на которой осуществляют­ся трудные решения, но огромная сетевидная плоскость, где стимуляция тела, интенсификация удовольствий, по­буждение к рассуждениям, формирование знаний, усиле­ние контроля и сопротивление ему сковывают одних с другими в соответствии с некоторыми главными страте­гиями знания и власти» .

За межличностной игрой выборов и предпочтений стоит «биовласть» — государственная машина с претензиями на правление биологическими закономерностями человечес­кого рода. Она сменила эротические и брачные нормы сред­невековья, весьма раздробленные и частные.

Дисциплинирование человека карцером, розгами и шпицрутенами приходится на время мануфактурной про­мышленности и королевского абсолютизма, в том числе того, с рационализующими устремлениями, который на­зывается просвещенным. В мануфактуре разделение труда следует еще за естественным разделением человеческих способностей. Один режет проволоку, другой заостряет конец, третий проделывает игольное ушко. Рабочий, воо­руженный ручным инструментом, может развить свой на­вык до виртуозности. В таком производстве проявляются артистизм и специализация, которая вырастает из при­родных задатков. В мануфактурной кооперации связаны не просто операции, а живые люди, каждый из которых пред­ставляет отдельную операцию. Цель технологической орга­низации — создать своего рода машину из живых людей. _ Но сделать это трудно, так как человек протестует против машинизации своего тела. Мануфактурная эпоха пестрит жалобами на своеволие рабочих и дисциплинарными строгостями. В конце концов вместо попыток уподобить люде единой живой машине изобретают настоящую, механическую машину, где несколько инструментов соединен и подключены к двигателю. Машину не надо приноравливать к человеческим способностям, она соответствует ме­ханической, физической или химической последователь­ности обработки материала. Машина уподоблена природ­ному процессу, а человек — машине, и сопротивляться этому он не может. Поэтому и требования к вымуштрован­ному телу понижаются. В некоторых ведущих областях про­мышленности (например текстильной) машины обслужи­ваются женщинами и детьми. Человек к этому времени прошел предындустриальную дрессуру и дисциплиниро­ван не только на производстве. Без крайне мучительной ломки стихийной крестьянской ментальности он не смог бы воспользоваться возможностями, которые предостав­ляет более свободное и зажиточное общество, возможно­стями включиться в связи более опосредованного и тон­кого регулирования.

Вопросы:

Какие виды целеполагания выделяет Вебер?

Как капиталистическая организация соотносится с этикой?

Каковы формы капиталистической дисциплинации?

Чем вызвано развитие машинного производства?

В чем Фуко не согласен с Фрейдом в истолковании сексуальности Нового времени?