2. Историческая психология и смежные науки.

Время как психологический фактор.

Вклад в историческую психологию лингвистики, культурологии, истории, философии, искусствознания.

Роль текста в историко-психологических исследованиях.

Личность в контексте исторической психологии.

Разделение психологии и исторической психологии по границе между живым и мертвым относительно. И обычная психология все равно имеет дело с прошлым: это анамнез психического заболевания, диагностика преступника с целью определить его состояние в момент криминального поведения; это психокоррекция неэффективного ранее поведения; наконец, психоанализ. Но во всех перечисленных случаях есть живые носители памяти о прошлом – и их можно опросить. Видимо реконструкция прошлого у исторических психологов начинается там, где затруднительна обратная связь. С умершим не проведешь эксперимент, его не протестируешь, за ним не понаблюдаешь в нужном режиме. А ведь наблюдение, эксперимент и тестирование лежат в основе современной психологии. И перед исторической психологией открываются два пути:

1. опираться на данные других разделов психологии, использующие ставшие привычными методы;

2. опробовать методы исторических наук, установив соответствие этих методов психологическим.

Сперва обратимся к первому из названных направлений. Историческая психология может опираться на все психологические исследования, где предметом служат процессы (т.е. структурные изменения во времени), причем, разумеется, с изучением поведения живых людей. Перечислю только несколько областей знания, где исследуется «человек изменяющийся», и обозначу вектор изменения.

Ребенок – взрослый. Ведущую роль здесь играет возрастная психология, имеется солидный запас наблюдений и концепций. Особенно важны генетическая психология Ж. Пиаже, эпигенетическая теория Э. Эриксона, теория социализации Л. С. Выготского.

Необразованный – образованный. Это область педагогической психологии. Ведущую роль здесь играет концепции, связанные со снабжением личности умственным инструментом. Теория установки Д. Узнадзе, «зона ближайшего развития» Л. С. Выготского, концепция пролепсиса М. Коула – тому пример.

Социально ущербный – социально развитый. Если предшествующие оппозиции более или менее ясны, здесь нужно остановиться подробнее. Во всех цивилизациях социальный верх был более образован, чем социальный низ. Поэтому теории абсолютного возвеличивания низших слоев (как нравственно здоровых, трудолюбивых, обладающих «истинной правдой», но живущих в недостойных условиях) рассматривали развитие цивилизации либо как зло (Ж. Ж. Руссо), либо как нереализованное благо, подготовку к будущему добру (К. Маркс). В любом случае происходило отрицание современности и восхваление будущего разрушительного катаклизма. Идеализация социальных низов могла сопровождаться чувством сожаления («кающиеся дворяне» в России), призывами к опрощению (толстовство) и т. п. Теория механического демократизма (результаты голосования должны рассматриваться не как справедливое разрешение ситуативного конфликта, а как истина в высшей инстанции) противостоит теория либерализма, отстаивающая право на инициативу каждой личности, право на равные начальные условия конкуренции, но отнюдь не на равные результаты деятельности. Если первая теория склонна идеализировать и консервировать нормы поведения социального низа, то вторая видит достоинство человека в социальном и личном росте (Перикл еще и V в. до н. э. восхвалял афинские порядки: «И в бедности у нас не постыдно признаться, а постыдно не выбиваться из нее трудом». У протестантов успешное земное поприще воспринималось как намек вечное спасение. У. Черчилль противопоставлял капиталистическое неравенство в богатстве социалистическому равенству в нищете). В названной области пока наиболее убедительную информацию дает художественная литература («Вильгельм Мейстер» Гете, «Неточка Незванова» Достоевского, «Кто виноват?» Герцена, «Игра в бисер» Гессе) и биографии великих людей, часто написанные писателями (С. Цвейгом, А. Моруа) и литературно одаренными учеными (З. Фрейдом, Ю. М. Лотманом). Психобиографическое направление берет начало в этой зоне, потому что великие люди решают свои личные вопросы, возвышая их до общечеловеческих и часто переводя в социальную плоскость.

Дикарь – человек цивилизованный. Данная весьма перегруженная предрассудками оппозиция является одной из самых старых. На языке образов древний человек ассоциируется прежде всего с аборигенами Африки и Австралии. Их уровень технического обеспечения жизни, действительно, похож на первобытный. Оценочный подход к нецивилизованным народам располагается на шкале, предельными точками которой являются два мифа: 1) миф о «незамутненной невинности этих детей природы» и 2) миф о дикарях – дегенератах, не способных к вхождению в современную культуру. Опыт миссионеров и полевые исследования этнографами этих народов служат серьезным опровержением обоих мифов. Современная культурно-историческая психология (М. Коул), продолжая традиции Л.Г. Моргана, Э.Тейлора, Д. М. Леви-Борюля, Л. С. Выготского и А. Р. Лурии, выдвигает серьезные аргументы в пользу единства человечества и пытается установить корреляцию этнографической и исторической параллелей.

Животное – человек. Зоопсихология и сравнительная психология, казалось бы, прямо занимаются вопросами исторической психологии, пересекаясь с антропологией. Но как то ни странно, именно историко-психологический, динамический аспект вычленить из их исследований очень трудно. Б. Поршнев в своей книге «О начале человеческой истории» (М. 1969) ясно показал, что «нейтральная полоса» между животным и человеком до сих пор не осмыслена в рамках убедительной теории и до сих пор объясняется на уровне здравого смысла. «Отступающие назад» – от человека к обезьяне – психологи склонны преуменьшать возможности животных. Во всяком случае большинство отличий человека от обезьяны, выделенных в ХХ веке, оказалось недостоверным (обезьяны продемонстрировали даже способность постигать семиотические системы). «Наступающие» со стороны животных биологи психике животных готовы приписывать человеческие черты (К. Лоренц с его исследованием агрессии)⁷. Особенно важен здесь, конечно же, языковый аспект становления человеческой психики.

Больной – здоровый. Таков предмет медицинской психологии. Важнейшее значение здесь придается анализу трансформации личности, не сводимой к органическим изменениям. Пожалуй, самыми будоражащими публику были первые исторические портреты, созданные врачами (особенно психиатрами). В конце XIX века научная психология еще только начинала оформляться, а эмпирический опыт психиатрии был достаточно солидным. Поэтому в «странностях» великих мира сего врачи могли разглядеть симптомы известных им заболеваний и при анализе биографического материала поставить ориентировочный диагноз. В то время популярны были романтические оксюмороны: гений зла, безумство таланта, проницательность душевнобольного. Психиатры же среди своих пациентов в основном видели тех, у кого болезнь вызывала деградацию личности, подавляла индивидуальность, сужала круг интересов, делала поведение серым, невыразительным. Гаршин, Ван Гог или Врубель были исключениями, а не правилом. Поэтому психологические биографии, созданные врачами, показывали драму заболевания и красоту здоровья.

Все описанные направления можно рассматривать как независимые потоки исследования. И совпадения в результатах разных дисциплин методологически правильно интерпретировать как неслучайное проявление некой сущности. Жесткие аналогии себя не оправдывают. Например, рассмотрение онтогенеза человека как фиксированного конспекта филогенеза. Аналогична в своей жесткости и теория биологической рекапитуляции, которая взрослого дикаря приравнивает цивилизованному подростку. Сомнительно приравнивание мифологического мышления первобытного человека мышлению современного маленького ребенка. Но определенные сгустки концепций, теоретические поля, образованные на пересечении разных дисциплин, вполне возможны и имеют эвристическое значение. Стадии развития интеллекта по Ж. Пиаже дают основание для создания тестов, необходимых в исследовании отсталых народов. «Зона ближайшего развития» Л. С. Выготского из педагогической психологии может быть перенесена на историко-культурное исследование, что и было сделано в конце 1920-х годов. Такой возрастной феномен, как детский эйдетизм, правомерно проверить и на этнографическом материале. Бихевиористские методы обучения животных также оказались приемлемы как способы стимулирования в обучении детей и аборигенов – но в ограниченной области.

Методы исторических наук (как наук гуманитарных) ориентированы на понимание объекта как законченного текста. Если эксперимент предписывает анализируемой реальности гипотетическую «грамматику» и рассматривает события как реализованную на предполагаемом языке «речь», то гуманитарный подход ориентирован на исследование завершенных событий как окончательно «сказанного» и стремится вычленить из «текста», а не предписать ему его «грамматику» (правила порождения «речи» и ее построения), поэтому в историческом знании большое значение имеет интерпретация. Изучение ее законов лежит в основе гуманитарной методологии. В пределе окончательно умершее является и окончательно оформленным. Подобно мертвому языку, оно имеет исчерпывающую грамматику.

Умерший человек перестает быть актуальной личностью, способной на неожиданные проявления в связи с изменившимися обстоятельствами. Но это совсем не означает «обнуление» личности, она входит в историю как текст, не имеющий продолжения. Рождение и смерть задают рамку, внутри которой можно устанавливать стабильную структуру. Личность превращается в законченное произведение, созданное внешними обстоятельствами и внутренней деятельность субъекта. Как завершенная реальность личность начинает принадлежать вечности. Уходя из жизни, человек приближается к берегу реки забвения – Леты, – но не обязан потонуть в ней.

Личность, обладающая отчетливой индивидуальностью, может сохраниться в истории только тогда, когда воплощена в семантически богатом тексте. Умерший человек продолжает жить в смене его интерпретаций потомками. Изучая его жизнь, мы не только наверстываем упущенное, стараемся сохранить уничтожаемое безжалостным временем. Идеалом истории является отнюдь не восстановление той информации, которая утрачивается с угасанием сознания людей прошлого. Мы можем увидеть в картине минувшего больше, чем видели его современники, а следовательно, больше узнать и об отдельном человеке.

Значение невозможно удовлетворительно установить через простую увязку в знаке плана выражения и плана содержания, даже если речь идет об отдельном слове. Уровни же языка выше уровня слова и тем более не пригодны для прибивания значения к знаку гвоздем однозначного истолкования. Любой текст может быть осмыслен только в контексте (коррелятом в психологии здесь будет фигура и фон гештальтистов). По терминологии М. М. Бахтина, каждый человек видит вокруг себя горизонт, но не способен полноценно осознать свой кругозор, т.е. то окружение, которое как фон окружает субъект познания (фигуру). Только сторонний взгляд способен органически увязать личность и ее окружение. Поэтому исследование исторического контекста прошлого позволяет выделить значительные по новизне черты исторического бытия, на фоне которого уточняются многие черты личности. Например, представленные в зачатке те или иные характеристики личности могут быть осмыслены как значимые после того, как у ее потомков они приобретут зрелые черты или станут массовым явлением. Последователи «порождают» предшественника. Например, культивирование личной ответственности в поздней античности и в Средние века «высветило» в личности Сократа утверждение не зависимого ни от каких внешних давлений внутреннего суда («даймона»), который и можно истолковать как совесть.

Из сказанного видно, что современное исследование живого человека с помощью всего арсенала психологических методов просто недостаточно для постижения личности во всей ее полноте. Она открыта для будущего как временной области, превышающей биологический предел человека. Познание личности продолжается и после смерти ее носителя. Гуманитарные методы истолкования и дают полноту понимания исторической личности. И с этой точки зрения, анализ личности современника, проведенный психологом, представляет собой хоть и важный, но начальный материал для осмысления этой личности под знаком вечности – на обширном историческом фоне. Сущность личности дозревает в посмертной истории. Живой человек порождает текст своей жизни, умерший же оставляет этот текст для углубленной интерпретации.

Вопросы:

Как учитывается фактор времени в разделах психологической науки (педагогической, социальной психологии, психологии развития, патопсихологии)?

Какова роль текста и методов его исследования в гуманитарных науках в изучении фенменов исторической психологии?

Как понимается бессмертие личности в исторической психологии?