Arendt_Kh_Vita_activa_ili_o_deyatelnoy_zhizni

дит ни под какие правила33. Фукидид - или Перикл, через него обращающийся к нам, - не смущается прямо указать на этот разрыв деятеля со всеми общезначимыми масштабами повсед­ невного поведения, когда говорит что слава АфИН будет стоять на том, что афиняне оставили "повсюду вечные памятники сво­ их добрых и злых дел". Государственное искусство выше всех

искусств, потому что внушает людям "искать подвигов, через

кои они приобщаются к великому и блестящему" - та р,б'Уй,Аа ха; АЩJ/тrеа, - говоря словами Демокрита :\1; пока стоит полис, побуждая людей дерзать на экстраординарное, держится и этот блеск, в котором рано или поздно все, как злое так и доброе,

дождется суда; когда же полис рушится, то все это, одновре­

менно самое быстролетное и самое великое в человеке, пропа­ ло. Тогда побуждения и цели, намерения и последствия оста­ ются, но, как бы ни были они чисты и даже великолепны, не­ повторимыми они уже не будут; подобно другим психологи­ чески фиксируемым свойствам, они по своей сути типичны, повторяются снова и снова в определенных комбинациях как типы и характеры. Однако величие и соотв. смысл, присущие

конкретному деянию в его уникальности, заложены и не в мо­

тивах, к нему толкнувших, и не в целях, могущих в нем осуще­

ствиться; они кроются исключительно и единственно лишь в

способе его исполнения, в облике самого поступка.

Что живой поступок и произнесенное слово есть величай­ шая из вещей, на какие способен человек, находит себе теоре­ тическое выражение в аристотелевском понятии энергии, той актуальности, которая присуща всякой деятельности, не имею­ щей цели (a-теА'I1;) и не оставляющей никакого конечного ре­ зультата кроме себя самой (никаких пае' aUTa~ ёгnа), исчерпы­ вающей все свое значение в своем собственном исполнении :\". В конечном счете за парадоксальным понятием "цели в себе" все еще кроется опыт этой чистой актуальности. Такие сами-

~:] Так что причина, по какой Аристотель в "Поэтике" требует что­ бы драматическое действие отличалось величием (р,е'УеЭ-о~), просто та, что драма подражает действию, оцениваемому в меру его величия, т. е. в меру его прорыва из повседневности (1450Ь 25). То же относит­ ся к красоте, которая ведь тоже неизбежным образом отличает и вы­ деляет себя (1450Ь 34).

:\4 Дuльс-краllЦ В 157.

~5 В отношении понятия SJlE.Q'Yela см. Этика Никомахова IО94а 1-5, Физика 201Ь 31 и О душе 417а 16, 431а 6. Аристотель приводит в при­ мер обычно акт видения или игры на флейте.

себе-цели в смысле занятий - поступок и речь 36, в чьем суще­ стве не заложено преследование каких-либо интересов; их сво­ еобычная цель, их теЛоq заключается именно в них самих и по­ этому они получают название еllтелехе/а,. Развертываемая ими активность не следствие и не конечный результат, в котором "исчерпывается" процесс, она вся заключается в самом ходе

этого процесса; его течение и есть все делаемое и все дело, оно

ellee'}'e/a,37. То, о чем идет дело в политике, Аристотель в своей политической философии назвал ёе'}'ОIl тоD аll.э-еО7l'О!J, дело чело­ века как такового 3~, И если затем он это дело формально опре­ деляет как "хорошую жизнь" (ей (1]11), то явно имеет в виду что

речь здесь не может идти о чем-то предметно-осязаемо изго­

товленном, но именно лишь о деятельности в ее актуализации.

Эта ее актуальность располагается вне категории цели-средства и "дело человека" как человека вовсе не цель, равно как "сред­ ства" его осуществления - так называемые "добродетели" или аеета,1 - вовсе не свойства, которые можно мобилизовать или не мобилизовать и они от этого не перестанут существовать, а именно некая "удачность", которая вообще бывает только в акте исполнения. Средства достижения этой цели оказываются ина­ че говоря уже целью, и такая "цель" соответственно не может стать опять же средством для какой-то другой цели, потому что вообще по ту сторону актуальности осуществления нет уже ни­ чего такого, чего можно было бы достигать.

Подобно слабому эху из мира этого раннего дофихософско­

го опыта, где поступок и слово как чистые актуальности, уч­

режденные властью, явились в свете публичности и где дей­ ствие и говорение были нераздельны как зримое и его тень.", слышим мы, как политическая философия начиная с Демокри­

та и Платона настаивает на том что существует такая вещь как TeXW1 71'ол/т/хrY), государственное искусство, но его надо прирав-

36 В наших целях можно оставить без рассмотрения то обстоя­ тельство, что Аристотель видит высшую возможность чистой актуаль­

ности не в поступке и слове, а в полноте осуществленности того, что

он называет З-I!W(J/а и !lO{)~.

37 Оба эти понятия, ell!(J'}'I!/a и evreMXI!/a, состоят в теснейшей свя­ зи между собой: e!l!(J'}'l!la fЛ)vrеi!lI!/1r(JО~'М})! evrl!MXl!la!l; целикоми полно­

стью актуальноене осуществляети не производитничего вовне само­

го себя, и целиком и полностью действительноеесть "самоцель". См. Метафизика 1050а 22-35

38 Этика Никомахова I097b 22.

39 Словами Демокрита: лtYyО~ '}'ае !е'}'ОIJ fТXIi), В 145, см. также В 177.

276 Пятая глава: Действие

ется людям чтобы просто вообще показатьсебя, - оказывает­ ся в более специфическом смысле "созданием человека" чем создание его рук или работа его тела.

Что предельное и высшее, что может исполнить человек, обязательно будет состоять в явлении и актуализации его соб­ ственного существа, вовсе не само собой разумеется. Против этого выступает глубокое убеждение не одних лишь творчес­ ких художников, но всех создателей, что произведение не толь­ ко долговечнее человека, но и больше своего создателя, а с дру­ гой - присущая труду вера что жизнь высшее благо. Где бы одно или другое ни определяло собою образ жизни, мы наткнем­ ся на типическую для всех собственно внеполитических людей наклонность клеймить поступки и разговоры друг с другом как пустую суету и признавать за публичными делами право на су­ ществование лишь настолько, насколько они служат всеобщей пользе и предположительно способствуютдостижению высших целей - напр. в случае homo [аЬег а сделать мир прекраснее или удобнееили же в случае animallaborans облегчитьи удли­ нить жизнь. Здесь не должно быть того смысла что только ра­ бочие или толькоизготовителивполнемогутобойтисьбез пуб­ личнойсферы; ибо без ее пространстваявленностии без мини­ мумадоверияк поступкуи словукак модусамбытия-друг-с-дру­ гом ни реальностьвнешнего мира ни свойственнаяему иден­ тичносгьне имелибы по-настоящемуместа. Способ,какимлюди воспринимаютдействительностьдействительного,требуетчто­ бы они реализовалипростуюданность собственнойэкзистен­ ции, не потому что они в силах ее изменить,но чтобы артику­

лироватьи актуализироватьто, что иначе они лишь выстрады­

вали бы и претерпевали42. И эта артикулирующая актуализа­

ция осуществляется в занятиях, которые сами суть чистая акту­

альность.

Единственное, по чему мы узнаем и можем измерить реаль­ ность мира, это его общность нам всем, и здравый смысл стоит

так высоко по рангу и весомости в иерархии политических ка­

честв, что он есть то общее чувство, которое встраивает наши другие пять чувств и радикальную субъективность чувственной данности в объективно всеобщее и именно потому действитель-

42 Тут И смысл последней фразы в цитате из Данте, стоящей эпиг­ рафом перед данной главой. Хотя латинский текст очень прост и про­ зрачен, он почти непереводим. Буквальное звучание его можно най­

ти у Данте в De monarchia 1 13.

ное. Благодаря этому общему чувству, так наз, здравому чело­ веческому смыслу - чья "здравость" с такой исключительнос­ тью привязана к действительности мира, что теряет всякий "смысл" при любой попытке через рассуждение выйти за пре­ делы реально данного, - мы всякий раз решаем, присуща чув­

ственным восприятиям реальность или нет; и исключительно

ему мы обязаны тем фактом, что чувственные восприятия во­

обще передают действительность, а не просто регистрируются как нервные возбуждения или ощущения сопротивления. За­ метное ослабление этого здравого общечеловеческого смысла и явное разрастание суеверий и легковерия всегда указывают на то, что общность мира внутри определенной человеческой

группы распадается, нарушено ориентирующее нас в мире чув­ ство действительности, люди отчуждаются от мира и начинают уходить в свою субъективность.

Это столь известное нам отчуждение от мира - омертвение

пространства явленности и следующее затем помрачение здра­

вого смысла, органа, нас в нем ориентирующего, - будет есте­ ственно принимать в трудовом социуме гораздо более экстре­ мальные формы чем в обществе производящих изготовителей. Как бы радикально ни обособлялся от других homo [аЬег что­ бы без постороннегонаблюдения,прослушиванияи проверки

отдатьсясвоим занятиям,все же в известномсмысле он остает­

ся привязанк вещномумиру, где, что бы он ни изготовлял, ему придется найти свое место; и таким образом он остается, хотя бы и косвенно, зависим от совместного бытия людей. Мир ве­ щей, в котором даже изолировавшись от других он все равно ведь движется, всего явственнее демонстрирует собственную экзистенцию и то, что обще всем. Мы уже говорили о товарном и меновом рынке, собирающем изготовителей вместе и образу­ ющем свою для изготовителей публично-общую сферу, а имен­ но ту, которая вообще образуется лишь поскольку производи­

тели несут свою продукцию на рынок и выставляют ее напоказ.

Но хотя рынок есть публичная сфера, вырастающая из самой

деятельности ИЗГОТОВ.ления, однако происходящее на нем, ког­

да тут собираются ПРОИЗВОДIIтели, а именно обмен в форме по­ купки и продажи, уже никоим образом не есть нечто как-то еще

привязанное к самому изготовлению или из него естественным

образом вытекающее. Покупка и продажа скорее действитель­ но "сделка", а именно образ и способ действия людей, заинте­ ресованных преимущественно в производстве. Эта торговая сделка принципиально отличается от снабжения средствами к

делает, всего отчетливее пожалуй поможет прояснить феномен гения, в котором Новое время от Ренессанса вплоть примерно до конца девятнадцатого столетия видело подлинный идеал человеческого бытия. В самом деле, мысль, что творческая ге­ ниальность должна воплощать в себе все человеческое вели­ чие, Средневековью была еще так же чужда, как древности. С начала двадцатого столетия опять же именно крупнейшие

художники с поразительным единодушием отказываются от по­ нятия гения, акцентируя обучаемость, школу, которую они раз­

деляют с ремеслом во всех его разновидностях, т. е. мастерство

впротивоположность гениальности. Несомненно, этот протест

вбольшой части возникает из протеста против вульгаризации

и коммерциализации так наз. гения, но в другой своей части он явно происходит от трансформации коммерческого социума в трудовой, уже мало склонный понимать гения, не только пото­ му что обожествление творчества, столь характерное для нача­ ла Нового времени, ему совершенно чуждо, но также и потому что вообще испаряется всякое понятие величия, все еще ле­ жавшее в основе понятия гения, пусть в очень искаженной фор­ ме. Решающее в нашем контексте то, что гениальное отличает­ ся от мастерства по-видимому тем, что впитало в себя опреде­

ленные элементы уникальности и неповторимости, притом да­

ющие о себе знать лишь в непосредсгвенном выражении по­ ступка и речи. Настоящая одержимость, с какой Новое время

охотится за оригиналом и подписью художника совершенно независимо от значения отдельного произведения, беспример­ ная в истории чуткость к вопросам стиля вплоть до мельчай­ ших деталей жеста, сопровождавшего создание произведения, показывает что подлинный интерес посвящается тем художе­

ственным аспектам, в которых художник так же трансцендиру­

ет собственное мастерство, как уникальность личности всегда превосходит совокупную сумму свойств индивида. Здесь по сути верно то, что Мелвилл однажды говорит в контексте рассужде­ ния о Шекспире, а именно что "непосредственные порожде­

ния великого духа не так велики как нераскрытое, часто нерас­

крываемое и все же смутно ощущаемое величие, лишь безоши­ бочными знаками которого являются те непосредственные по­ рождения". Эта прозрачность в измерении личной уникально­ сти, не исчерпанной с завершением произведения, отличает художественное творение от всех других образований, и имен­ но из-за этой трансцендентной перспективы, поднимающей художественное произведение высоко над сферой изготовле-

ния, феномен гениальности сталдля homo [аЬег'а высшимпод­ TBepждeHиeMего коренногоубеждения,согласнокоторомупро­ изведениечеловекабольшеи величественнееего самого.

Но даже черты, представляющиесяоправданнымив ново­ европейскомпочитаниигения,частооткровенноидолопоклон­ ническом, едва ли могут что изменить в элементарномфакте

ускользаниясуществатого, 'Кто есть человек, от всякогоовеще­

ствления и опредмечениясо стороны его же самого. Где это существопроявляется"объективно"- скажем в художествен­ ном стиле или даже просто в почерке, - там дает о себе знать

идентичность личности, а такие манифестации преимуществен­ но и служат для идентификации авторства. Сами по себе они однако вовсе ничего не говорят, в противоположность собствен­

но произведению эти персональные элементы стиля остаются

немы и отказывают, едва мы пытаемся увидеть в них зеркаль­

ное отображение живой личности. Другими словами, даже культ гения не может помешать господствующей в коммерческом обществе деградации личности, он скорее лишь другое выра­ жение этой деградации.

Цельность личности, утверждаемая лишь актуализацией и артикуляцией того, что дано, даровано с рождением, держится и поддерживается тем, что мы обычно называем гордостью. Гордость опять же возможна лишь в доверии к тому, что лич­

ное 'Кто превосходит по величию и значимости все что личность

способна обеспечить и осуществить. "Пусть врачей, кондите­ ров и прислугу больших домов судят по тому что они сделали и

даже по тому что они намеревались сделать; о самих господах

судят по тому что они есть"13. Гордиться сделанным тобою­

до этого может опуститься только пошлость; те, кто оказывает­

ся готов настолько опуститься, становятся "рабами и пленни­ ками" своих собственных способностей, и если от них осталось

еще что-то кроме пустого глупого тщеславия, они пожалуй мог­ ли бы сделать то открытие, что не слаще, а возможно даже по­ стыднее быть рабом самого себя чем слугой кому-то другому. Что в случае гениального дарования соотношение между лич­ ностью и произведением может извратиться, что живой творец может стать как бы конкурентом своим собственным произве­

дениям, момент готовности которых он всегда переживает,

пусть даже в конечном счете им суждено его пережить, - все

43 Это цитата из великолепной повести "Мечтатели" Исака Дине­ сена (Тани Бликсен) в сборнике "Семь готических рассказов".

ЭТО не прибавляет славы гению, а принадлежит к его собствен­ ной проблематике. В конечном счете для всех действительно великих дарований есть только одно спасение достоинства лич­ ности, и оно в том чтобы несущие этот груз все-таки достаточно

дистанцировались от него, сохраняя суверенность по отноше­ нию к собственному произведению. Это большей частью удает­ ся пока не иссякает источник продуктивности; ибо этот источ­ ник течет по сути из недр личности и остается как таковой вне процесса создания, подобно тому как он независим от конкрет­ но создаваемого им. Что проблематика гения обязана своим по­ явлением все-таки подлинно критической ситуации, видно в случае "интеллектуалов", для которых перевертывание соотно­

шения между личностью и произведением упрочилось до ося­

заемого факта. Собственно отвратительное в этом феномене

даже не столько заносчивость самомнения, сколько печальная

необходимость признать что даже худшие произведения, по­ хоже, все-таки намного ценнее своих авторов. В самом деле, отличительный признак этих интеллектуалов - безразличие к настоящей проблеме авторства; они даже не ощущают "страш­ ное унижение", состоящее в "осознании, что ты становишься сыном своего собственного проиэведения" и тебе суждено уз­ навать в нем черты собственного лица "как в зеркале, в неиз­ бежной ограниченности ракурса" 11,

30 Рабочее движение

Хотя создающая деятельность, протекающая в модусе обо­ собления, неспособна учредить автономную публичную сферу,

44 Это пересказ одного афоризма Поля Валери, звучащего у него

так: Createur стее. Qui vient d'achever ип long ouvrage 'е voit former епйп ип ёгге qu'il n'avait pas voulu, qu'il п'а pas сопсц, ргёсгзетпепг puisqu'il Га ешагиё, et ressent сене геггЫе humiliation de se sentir devenir le fils de son oeuvre, de lui етпргшпег des traits irrecusables, ипе геssешblепсе, des manies, ипе Ьогпе, ип miroir; et се qu'il а de pire dans ип шiгоiг, s'y

voir Нпшё, ге] et tel. [Сотвореюtъtй творец. Завершая большое произве­ дение, видишь как оно складывается в нежеланную тебе сущность, не тобой задуманную, именно потому что тобой порожденную, и уни­ женно ощущаешь себя сыном тобою сделанного, заимствующим у него

несомненные черты, сходство, причуды, ограниченность, отражение в зеркале; и, что всего хуже в зеркале, видишь себя в нем ограничен­ ным, именно таким.]