Нейл Дж.Р.- За пределами психики

мы соглашаемся. Если мы попросим объяснить нам, почему это так и превратим метасообщение своих пациентов в материал для терапии, то окажемся в тупике псевдотерапевтических отношений. Похожая ситуация возникает, когда подросток намерен оставить родителей, но откладывает выполнение своего решения. Родитель может понять, что уже сделал все, что мог, и, хотя дети никогда не бывают полностью подготовлены, ребенка следует отпустить на свободу, чтобы он продолжал расти самостоятельно.

Терапевтические факторы в символической семейной терапии,

основанной на личностном опыте

Прежде чем произойдет исцеление, семья должна почувствовать себя единым целым. “Мы все играем вместе, и что-то у нас не ладится: нападающий не на высоте, мы стали проигрывать игру за игрой, защитник дерется с вратарем”. Мы предлагаем идею изменения, происходящее незаметно, косвенным образом, причем симптом нас почти не интересует. Семьи, которые не могут по- чувствовать себя единым целым, чаще всего уходят от нас.

Мы не думаем, что инсайт необходим для изменения, хотя он часто бывает побочным продуктом изменения. Понимание истории и происхождения проблемы иногда помогает измениться. Но не стоит преувеличивать значение инсайта, поскольку понимания недостаточно для того, чтобы чему-то научиться. Настоящее обуче- ние основывается на опыте и на его оценке. Чаще всего обучение происходит после того, как достигнуто изменение. Мы пользуемся инсайтом для того, чтобы поменять у семьи ее представление о себе и чтобы изменить Я-образ отдельных людей. Когда нам попадаются интеллектуальные семьи, нелегко пробиться в их систему представлений с помощью простой интерпретации или прямого обучения. Бульшей ценностью обладают интерпретации метафори- ческого характера.

Самый важный инсайт относится к пониманию взаимодействия между людьми. Хорошо, когда он связан с опытом взаимодействия во время терапии. Самый распространенный вид такого понимания касается совместного участия людей в одной проблеме. Например, муж жалуется на сексуальную холодность жены. Мы предпо-

371

лагаем, что женщина холодна по той причине, что он становится импотентным именно в тот момент, когда она горит желанием. Такой инсайт в сфере взаимодействия разрывает паутину взаимоотношений в семье, так что каждый становится свободнее от гнета системы.

Интерпретации не кажутся нам чем-то важным. Иногда нам помогает знание истории проблемы. Но все же интерпретация, инсайт или история нередко становятся препятствиями для терапевтичных переживаний. Мы обычно оставляем эти технические средства для поздней стадии терапии. Так, работая с аутичными детьми, Кейт на ранних стадиях не направляет их на обследование. Его главная цель — установить терапевтический альянс с семьей как с единым целым. Это дает семье символическое переживание, не превращая источник их тревоги в мертвый предмет. На более поздних стадиях он может направить их к специалистам на обследование и для определения подходов к обучению ребенка. Это пример того, как мы перемещаем фокус стремлений семьи на то, что кажется существенным нам, и при этом не следует обращать внимания на проблему, с которой пришли наши пациенты.

Мы не учим их новым видам поведения. Мы предлагаем исследовать свои возможности и расширить их репертуар. Например, жена говорит: “Я хочу развестись”. Терапевт отвечает: “И где вы тогда будете жить? Вернетесь к маме? Вы думаете, она предоставит вам вашу бывшую комнату? А как Фред, снова женится, или ему помешает горечь первого брака?” На поздних этапах терапии семья иногда просит научить ее чему-то конкретному, и тогда терапевт предлагает им информацию, небрежно, говоря как бы уже о совершившемся в прошлом. Когда семья, например, просит объяснить психодинамику, которая привела их к терапевту, когда пытаются разобраться во взаимоотношениях с предшествующими поколениями, обсудить свои отношению к окружающим людям или выражают желание изменить внутрисемейные границы, терапевт может ответить им прямо, опираясь на сильные чувства, которые уже пропитали взаимоотношения с семьей на прежних стадиях терапии. Он может свободно выражать свои мнения, не пытаясь управлять семьей, не навязывая им чужеродной точки зрения. К этому моменту семья способна сама обучаться тому, чему хочет, и включа- ет понимание терапевта в рамки своего восприятия реальности. Члены семьи могут видоизменить совет терапевта, пропустить его мимо ушей или использовать — в зависимости от того, кажется ли

372

он им ценным. А на ранних этапах эта же самая информация воспринималась бы на символическом уровне, поэтому было бы опасно ее предлагать.

Терапевт получает награду в процессе терапии — свое психическое здоровье. Его личностный рост и место, которое он занимает в жизненном цикле, имеют прямое отношение к его профессиональной эффективности. Если терапевт не получает от своей работы терапии для себя, значит, мало что получат и его пациенты. Разница между пациентом и терапевтом в данном контексте заключа- ется в том, что пациент, погружаясь в терапию, приносит всего себя, а терапевт себя ограничивает, чтобы выполнить свою функцию. Другими словами, в конечном итоге динамика терапии заключена в личности терапевта (Betz & Whitehorn, 1975).

Присутствие двух терапевтов не только обеспечивает разнообразие способностей, но и показывает семье особые взаимоотношения. Мы думаем, что ко-терапия представляет семье очень важный метаопыт. Близость, которую достигают между собой члены семьи во время терапии, может казаться даже меньше той близости, что существует между терапевтами. В терапевте мы ценим личностную зрелость, способность заботиться, умение сочетать любовь и жесткость, безумие и порядок, готовность отпустить пациента, способность быть непоследовательным.

Две часто используемые нами концепции иногда вызывают возмущение у других терапевтов. Первая — безумие; вторая — ценность непоследовательности терапевта. Безумие или сумасшествие иногда означают незрелость и симбиотическую привязанность к другому. Безумие, которым пользуется терапевт, свободно от любой симбиотической привязанности, он добровольно пользуется им как частью своей личности. Необязательно быть незрелым, чтобы мыслить иррационально. Необязательно быть незрелым, чтобы пользоваться несвязными свободными ассоциациями и фантазиями. Необязательно быть незрелым, чтобы говорить на шизофрени- ческом языке. Все это может делать свободный здоровый человек, не связанный культурными запретами, избавившийся от уз переноса и и умеющий быть инфантильным. Известный психоаналитик Райох (1944) сказал много лет назад: “Зрелость — это способность быть незрелым”. Другими словами, зрелость есть способность действовать на уровне регрессии на службе терапевтического процесса, подобно тому как многие наши пациенты регрессируют на службе у Эго семьи или невротики — на службе своего личного Эго.

373

Сознательная регрессия в терапевтических целях — вот что часто происходит с нами на терапии. Тогда наш пациент, семья, вынужден принять на себя роль “нормального” в этом большом Мы, в надсемье, состоящей из семьи и терапевтической команды. Терапевты, получающие удовольствие от безумной части этого Мы, одновременно дают пациенту (семье) позволение быть безумным в нужное время, в нужных обстоятельствах, с соответствующими людьми и освобождают его от симбиотической связи с фобией матери, страшащейся психоза (Whitaker, 1978).

Разумеется, мы в то же время бываем более зрелыми в наших функциональных взаимоотношениях с пациентами, чем во внешнем мире с нашими собственными семьями или с коллегами. Когда мы работаем вдвоем, рациональная и иррациональная части лич- ности становятся доступнее благодаря безопасности, которую создает присутствие коллеги. В ко-терапии у нас появляется надежная субкультура: принадлежность к Мы, сопротивляющемуся внешней культуре, принадлежность, которая требует, чтобы мы были нормальными, рациональными, разумными и альтруистич- ными людьми.

Чтобы эффективно помогать другим меняться, терапевт, по нашему мнению, должен научиться быть непоследовательным и жить в мире со своей непоследовательностью. Наш образец — родитель, решившийся принять свою непоследовательность при воспитании ребенка. Последовательный, по его собственному мнению, родитель либо бредит, либо ведет себя последовательно с детьми вместо того, чтобы быть с ними самим собой. Непоследовательность терапевта помогает разрушить стремление семьи жестко установить узкие рамки своей жизни.

Техники важны для неопытного терапевта и на ранних стадиях семейной терапии любого рода. Тем не менее, техники, которым ты уже научился, становятся автоматическими, и их надо оставить. Важно включить техники в общий план игры. Допустим, молодой защитник в футбольной команде научился хорошо посылать мяч на дальнее расстояние. Он менее ценен, чем защитник, у которого в голове имеется план поведения в ситуации игры и который может использовать разные приемы, чтобы в конце концов забить гол. Более важными, чем простые техники, являются метатехники, например, умение выбрать правильное время, расставить акценты, понять, когда надавить, а когда отступить или когда надо быть осторожным.

374

Техники, которым терапевт научился, становятся автоматизмами и бледнеют. Конечной целью всех техник является устранение техники, выход за ее пределы, подобно тому, как любовь превосходит изученные техники полового акта.

С нашей точки зрения, психотерапия не может совершаться без переноса, но перенос становится действенным только в том слу- чае, когда происходит с обеих сторон. Феномен переноса в семейной терапии усложняется, поскольку в кабинете терапевта присутствуют много людей и подгрупп при постоянно меняющихся состояниях Эго. Мы не стремимся охранить их от нашего переноса, хотя бывают особые ситуации высокого напряжения, где это надо делать ради достижения терапевтического выигрыша. Мы предполагаем, что и перенос между двумя терапевтами — это очевидная реальность, ценная часть взаимодействия надсемьи.

Контрперенос опасен в семейной терапии тем, что блокирует взаимоотношения переноса, то есть действует против переноса. Можно рассматривать контрперенос как систему действий, не предполагающую альтернатив. Так, например, первые годы своей работы Кейт вовлекался в схватку с матерью на ранних этапах терапии. Это не вредило семье, но часто вело к их уходу. Теперь он научился откладывать такие сражения на более поздние этапы терапии. Он стал работать эффективнее и получать больше удовлетворения от терапии. Контрперенос не представляет большую опасность в том случае, когда о нем открыто говорят и превращают его

âчасть процесса работы. Почти все чувства, переживаемые в терапии, связаны с переносом в его разных проявлениях. Мать переносит на старшего сына чувства, которые испытывала к мужу, подобным образом она перенесла на мужа отношение к своему отцу, а ее дочка переносит чувства к матери на ко-терапевта. Все это важная часть семейной терапии.

Когда Кейт начал работать с семьями, каждая терапия казалась ему неудачей, пока он не убедился в том, что люди меняются. Через несколько лет он понял, что не все меняются явно. Ценность терапии для семьи представляется более сомнительной в тех случа- ях, когда кто-то из семьи отказывается меняться. Надо вовлечь каждого члена семьи достаточно глубоко, чтобы в процесс терапии вошла его тревога за самого себя, за подгруппы семьи и за всю семью в целом. Мы думаем, что мужчины — безнадежный народ: они

âтакой мере ориентированы на факты и на время, что почти потеряли способность к близости и не чувствуют красоту. Часто отцы

375

как будто не меняются, но остальные члены семьи перестают относиться к ним с ужасом. Они любят отца и относятся к его от- чужденности как к его частному безумию.

Часто мы не замечаем изменений у “козла отпущения”. К тому моменту, когда семья приходит к нам, структура его характера уже прочно установилась. Кажется, что “козел отпущения” не поменялся, но стал занимать меньше места в семейном бессознательном. Тем не менее, нередко к моменту завершения терапии, изменившей семью, у него остаются старые симптомы.

Так называемый здоровый член семьи часто страдает той же формой психопатологии, что и психотерапевты. Он стремится делать добро, помогать другим, и в результате может потерять свое “Я”.

Маловероятно, что мы добились разрешения семейной проблемы в тех случаях, когда никто не изменился. Мы настаиваем на том, чтобы даже и те члены семьи, которые не желают быть пациентами, посещали терапию. Семейные проблемы отражают не только положение вещей в системе, на них накладываются, усиливая их, и проблемы каждого отдельного человека.

Одним из самых сильных факторов, определяющих успех или неуспех терапии, является давление всей семьи на ее членов. Когда расширенная семья единодушна в своем ощущении, что “нам надо что-то сделать”, это обнадеживает. Усложняют работу ситуации, когда к нам приходят чужие по крови люди: приемный ребенок, повторный брак, небрачный союз, треугольник, включающий любовника или любовницу одного из супругов.

Далее. Если люди, с которыми мы работаем, не живут вместе, уровень их тревоги больше, а стремление измениться — меньше, чем у обычной семьи. Возможность успеха заметно снижается и в тех случаях, когда пациенты имели дело с терапевтами раньше, в индивидуальной терапии, или, что еще хуже, в семейной, — и этот опыт был неудачным. Развиваются цинизм и ощущение безнадежности. Такие люди легко используют психологический язык — все это мешает терапии.

Ригидные и социально приспособленные пациенты с параноидными чертами характера трудно поддаются семейной терапии: они слишком сильно верят в отдельного человека и в индивидуализм, и в этом их часто поддерживают окружающие. Хроническая устоявшаяся форма патологии ограничивает возможности изменения. Представляет трудности и работа с психосоматическими семьями. В такой работе можно выделить две составные части. Первое: надо

376

помочь семье переключиться в своих поисках исцеления с сомати- ческой медицины на психотерапию; и второе: терапевт должен на- учить их перейти с языка телесных симптомов на психологический язык. Важно не форсировать изменение, имея дело с такими семьями и работать с ними с помощью административных структур или метафорического влияния.

Трудными являются и те ситуации, когда семья не очень беспокоится о положении вещей или несколько человек озабочены, а остальные, которым кажется, что все в порядке, противодействуют им. Как уже упоминалось, симптомы, существующие в семье постоянно на протяжении многих лет, стали привычными для семьи, и их стремление измениться оказывается ложным. Возможности успеха в терапии сильно снижаются в тех случаях, когда ктото из членов семьи перестает посещать терапевта. Чем меньше людей приходит, тем меньше надежды на удачу. Это вынуждает терапевта отказываться от продолжения терапии в ситуации, когда один или несколько членов семьи говорят, что не будут ходить на встречи. Это верно даже и в том случае, когда терапию покидают здоровые люди и терапевту кажется, что их можно отпустить, поскольку у них все в порядке. Оставшимся сложнее изменяться после того, как они потеряли своего героя или героиню. Семья без инициативы — это, в сущности, семья, не способная меняться. Терапевту остается признать тот факт, что он не может им помочь совершить зна- чимое изменение. Когда члены семьи хотят изменения, терапевт может их к этому стимулировать своими усилиями, но если нет инициативы, мало что можно сделать.

Наконец, самый главный фактор изменения или неудачи при работе с семьей — уровень их тревоги и отчаяния. Когда члены семьи чувствуют, что так жить больше нельзя, они меняются, когда этого нет — ничего не происходит. Помогают двигаться к изменению личная заинтересованность членов семьи и их способность переносить парадоксальную двойственность (любовь-ненависть, тело-психика и другие неоднозначные гештальты).

Удачное завершение терапии похоже на взросление подростка. Иногда оно происходит постепенно и спокойно, а иногда подросток уходит, хлопнув дверью. Большинство окончаний терапии происходит у нас резко. На очередной встрече мы замечаем, что семья пребывает в “здесь и теперь”, и предлагаем им уйти в самостоятельную жизнь. Некоторые семьи соглашаются и уходят, другие сопротивляются, и тогда завершение происходит постепенно,

377

мы ждем, когда они сами примут решение уйти. Подобно подросткам, некоторые семьи уходят, обещая на Рождество посетить своих родителей, а затем не могут выполнить свое обещание или попросту забывают о нем в самостоятельной жизни.

Можно заметить следующие признаки успешного завершения терапии: семья живет в “здесь и теперь”, усиливается терапевтический процесс в пространстве “здесь и теперь” во время встречи, они могут принимать решения без помощи терапевта, могут поправлять ошибки терапевта и даже терапевтами по отношению к нему, семье легко быть неразумной, мирной, члены семьи могут свободно отделяться и быть вместе, им несложно вступать в телесный контакт с терапевтами.

Другого рода успех происходит в ситуации, когда семья покидает нас на ранних стадиях терапии. Мы думаем, что такой шаг к самостоятельности всегда ценен. Он означает, что семья, под влиянием своей злости или переживания успеха, решила переделать свой стиль жизни. Терапия, даже если это была одна-единствен- ная встреча, помогла им принять такое решение, и, возможно, это даже лучше, чем длительная работа. Научиться вовремя ощущать признаки того, что семья хочет уйти или взять ответственность в свои руки, — важное умение для любого терапевта.

Плохое или неудачное завершение происходит в том случае, когда семья прерывает терапию в результате одностороннего решения и обращается к другому терапевту, который начинает с ними работать в течение ближайшего месяца. Подобная ситуация напоминает повторный брак вскоре после развода. В таком союзе че- ловеку трудно участвовать целиком и полностью.

Динамика завершения в семейной терапии все еще не очень понятна. Процесс терапии отличается от поездки на автобусе до конечной остановки. Мы не ставим себе задачу достичь полной нирваны. Мы стараемся сделать жизнь семьи на десять процентов полнее. Как пример приведем историю работы с семьей, в которой было четверо детей, а родители должны собирались окончательно развестись через два месяца. К нам эту семью направил педиатр, потому что у их четырнадцатилетнего сына появились признаки депрессии. Мы встречались с семьей всего три раза, и по нашему впечатлению это было бесполезной рутиной. Через две недели после окончания терапии отец позвонил педиатру, чтобы извиниться за то, что слишком мало ему помогал. Он был доволен результатами нашей работы, поскольку перестал чувствовать отчуждение между

378

Часть VI КОЛЛЕКЦИЯ

Всегда надо начинать не с той ноги.

Тело есть храм Бога; телесные ощущения, возможно, ближе к Богу, к бессознательному, чем любые другие переживания, ближе, чем переживания, возникающие при общении с людьми, возможно, ближе, чем фантазии, поскольку более непосредственны. Поэтому усилия соревнующегося ребенка — это работа рук; его телесные ощущения — связаны ли они с мастурбацией или c болезнью тела — кажется, больше говорят ему о возможностях и силах его собственного бессознательного существа, его собственного Бога.

Ваш развод — это на самом деле попытка найти человека в себе.

Вопрос: хочу ли я детей? Единственный ответ: радовалась ли моя мама своим детям, особенно мне?

Мир между супругами, уже перевалившими за свой климакс, свидетельствует о том, что у них не осталось никакой ревности по поводу близости матери и младенца.

Вопрос: хороший ли я отец? Единственный ответ: хорошие ли отцы мои сыновья, судя по их детям?

Как оставаться мертвым: надо каждому, кто тебя слушает, постоянно рассказывать про доброе старое время.

Если бы несение бремени других людей действительно делало нас взрослыми, многие из нас были бы настоящими людьми.

Величайшее испытание в жизни человека — это брак, средото- чие всех озарений, естественный терапевтический процесс в нашей культуре.

380