Нейл Дж.Р.- За пределами психики
.pdfцентр проблемы обычно перемещается с “козла отпущения” на семью. И тогда возможны различные вариации терапии.
Работа с системой предполагает разрешение основных тревог всех ее отдельных членов, подгрупп, треугольников и пар. Тогда реконструктивная внутрипсихическая хирургия для любого члена семьи становится возможной. Последним этапом семейной терапии, прежде чем от нее мы перейдем к индивидуальной работе, станет разрешение проблем во взаимоотношениях супругов. В этом слу- чае вопрос об индивидуальной терапии похож на вопрос, который задает себе учитель музыки: “К какому пределу нам стоит стремиться в занятиях с учеником?” При наличии таланта, заинтересованности и целеустремленности некоторые ученики могут в конечном итоге давать концерты. Не каждый пациент стремится к перемене характера, которую дает углубленная индивидуальная терапия, но в любом случае легче будет работать с тем, кто предварительно прошел семейную терапию.
С технической точки зрения, неразумно переходить к индивидуальной терапии, когда не удалась или была прервана семейная. Если члены семьи хотят идти дальше, каждый из них должен решить этот вопрос независимо от семейного терапевта и его рекомендаций. Когда терапия с семьей проходит неудачно, а потом я принимаю кого-то из ее членов как пациента, я открываю дорогу разрушительным фантазиям семьи, а тот, кто станет моим пациентом, обречен страдать из-за своего отчуждения от семьи15.
Техническая сторона процесса терапии
Рискну опустить вопросы семейного диагноза и нозологии и не буду пытаться изображать развитие патологии в семье. Сосредото- чусь на технической стороне процесса терапии. Прежде всего, назову три обобщения, которые могут показаться таинственными, но мне представляются существенными для терапевта (или команды), который хочет успешно работать с семьями. Первое: изменение начинается тогда, когда семья оставляет попытки измениться. Я имею в виду переход от попыток семьи решить проблему к текуче- му неопределенному состоянию бытия. Во-вторых, встает вопрос: а что же может добавить в этот процесс профессионал? Я детально поговорю об этом ниже, а пока замечу очень важную вещь: мы представляем для семьи бульшую ценность, когда не пытаемся
301
помочь. Может быть, главное, что приносит терапевт, есть его “животная вера”. Том Мелон сказал однажды пациенту: “Не злитесь на меня, я не собираюсь вам помогать”. Сам взгляд сверху вниз человека, который хочет помочь другому, есть вещь разрушительная. (Не буду распространяться о том, насколько это было в последнее время доказано политикой Соединенных Штатов на радость правительствам других стран.) Барбара Бетс произнесла, по-види- мому, верные слова много лет назад: “Динамика терапевтического процесса лежит в личности терапевта”. Или я могу процитировать дзэн-буддистское высказывание: “Стараниями ты этого не достигнешь, но ты не можешь и перестать стараться”. Третья важная вещь заключается в том, что семейная терапия представляет собой не взаимоотношения двух людей, а взаимоотношения терапевта или команды — с системой. И потому по своей природе семейная терапия в большей мере является процессом манипуляции и полити- ческой игрой, чем индивидуальная терапия. Здесь нельзя полагаться на благие намерения, на искренность, на то, что вас радуют глубокие взаимоотношения.
Из этого можно сделать простой вывод: терапевт в своем взаимодействии с семьей должен пользоваться властью. Он должен понимать обыкновенную динамику функционирования семьи и уметь ей манипулировать для того, чтобы семья двигалась к росту.
Предтерапия
Âмоей работе первый контакт с семьей начинается с телефонного звонка. Мать, например, говорит: “Я хочу привести к вам моего сына” или “У моего мужа депрессия”. Я отвечаю: “Хорошо, приходите с ним вместе. А кто еще живет в вашем доме?” И каков бы ни был ее ответ, говорю: “Пусть они тоже приходят”. На ее протест я могу ответить временной уступкой и согласиться принять первый раз, скажем, отца, мать и “козла отпущения” либо отца и мать без детей. Но еще во время телефонного разговора я дам понять, что буду работать со всей семьей и, позволив им прийти в неполном составе, делаю одолжение лишь для первого раза.
Âтом случае, если семья уже ходила к терапевту — неважно, была это семейная, индивидуальная или супружеская терапия — я категорически настаиваю на том, чтобы в первый раз пришли все.
ßмогу отказаться принять их, если они приходят в назначенное
время без одного кого-то. Я отправлю их домой поразмышлять о
302
том, действительно ли им требуется моя помощь, или же кто-то хочет ее получить, а другие намерены сражаться против изменения. Таким образом я хочу ясно обозначить, что не намерен начинать работу, пока не буду убежден, что весь народ на моей стороне. Семейная терапия — большой риск, и я не хочу его начинать, если против меня кто-то бастует.
На первой встрече я стараюсь общаться с цельным организмом семьи. Я пользуюсь при этом концепциями теории систем. Обыч- но я начинаю с общего вопроса: “Что происходит с вашей семьей?”, обращаясь сначала к отцу, потом к другим членам семьи, обычно к младшим детям. Я стараюсь, чтобы разговор шел о семье с самых разных точек зрения. Начинаю с отца, поскольку он обычно является самым посторонним человеком и вдобавок именно он способен сопротивляться терапии в том случае, если на ранней стадии не установит контакта с терапевтом16. Я пытаюсь приостановить игру вокруг “козла отпущения”, говоря, что мы уже знаем, что у него депрессия или неприятности с полицией, так что давайте потолкуем об остальных. Обычно семья отвергает мои первые попытки исследовать ее патологию, и я усиливаю напряжение, обращаясь к каждому члену семьи с просьбой помочь мне представить себе цельную картину. Я работаю по той же схеме, что и Вирджиния Сатир, когда она пытается обозначить границы между разными поколениями с помощью разговоров о том, как отец познакомился с матерью, как они ходили на свидания, как родители жили до появления детей. Недавно я стал применять обычай одного знакомого мне терапевта, который просит дедушку или тех членов семьи, которые не пришли на встречу, передать кассету с записью рассказа о семье или о своей жизни. Я также пытаюсь приравнять к “козлу отпущения” тех членов семьи, у которых имеются физические болезни, кто закатывает сцены или страдает от бессонницы. Я стараюсь обнаружить расклад подгрупп в семье: кто утешает мать, когда та плачет? Кто заступается за отца, когда он ругается с мамой? Кто провоцирует сражение между братьями и сестрами или между матерью и старшей дочерью? И что происходит, когда все мужчины этой семьи восстают против женщин?
Я пытаюсь уже на первой встрече дать представление о том, какой будет семейная терапия. Я говорю о боли, которую им придется испытать, о том, что я нарочно буду приводить их в смущение, о том, как я ценю безумие, о моей вере в команду терапевтов, сила которой заставит семью двигаться в сторону роста, о том, что
303
я мечтаю в конце концов создать терапевтическую среду внутри самой семьи, чтобы наши встречи не продолжались вечно.
Сражение за структуру
Я стараюсь обозначить рамки терапии, чтобы и мне, и семье было ясно: моя операционная комната, и я сам определяю, что когда происходит. Я называю это сражением за структуру. Я говорю о моем праве пригласить консультанта, определять порядок действий, решать вопрос о том, кто должен присутствовать на встре- че, определять время, короче, задавать правила нашей работы. Доктор Дэвид Рубинштейн называет этот процесс утверждением целостности терапевта. А на языке Мюррея Боуэна это называется утверждением Я-позиции. Я убежден, что терапевт должен чувствовать свободу вступать в терапевтическую группу и покидать ее, входить в семью и оставлять ее. Такая борьба за структуру может происходить не только на уровне административных решений, но и во время встречи. Так, например, однажды я разговаривал с девятнадцатилетней девушкой, а ее отец, с явными признаками социопатии, прервал наше достаточно глубокое общение. Я взорвался и накинулся на него, сказав, что он никогда не должен прерывать меня в тот момент, когда я говорю с кем-то из семьи. Когда терапевт проигрывает такие битвы — во время первого телефонного разговора или на первых встречах, — терапевтический процесс оказывается под угрозой. Ни один пациент не может положиться на терапевта, который не умеет показать свою власть человека старшего поколения, человека, не чувствующего себя уверенно в роли родителя. Большинство семей подвергают терапевта такой проверке. Она начинается с телефонного звонка и продолжается в течение некоторого времени. Если я проиграл первую битву, то должен удвоить ставку в следующий раз и выиграть. Если бы я позволил отцу прервать мою беседу с дочерью, это нарушило бы ход всего терапевтического процесса, поскольку я показался бы “слабаком”.
Сражение за инициативу
Когда структура терапии установилась, на начальной стадии происходит то, что я называю сражением за инициативу. Определив мою целостность, мое господство на территории собственного
304
кабинета, я считаю очень важным определить целостность семьи — Я-позицию семьи. Я хочу, чтобы все члены семьи сознавали: их жизнь и их решения принадлежат только им самим. Например, мать говорит на второй встрече: “Как вы думаете, не развестись ли мне с таким человеком?” Я отвечаю: “Для меня все ясно. Я женат и не собираюсь разводиться. Вы тоже в состоянии решить, продолжать вам жить вместе или разойтись. Меня заботит только одно: чтобы вы приходили сюда в назначенное время. Так что если развод означает окончание терапии, почему бы не прекратить ее прямо сей- час?” Борьба за инициативу означает также, что, поскольку мы покончили с историей семьи, решение о том, куда нам двигаться дальше, принадлежит только семье. Я хочу в этом участвовать, но не желаю, чтобы они были пассивными. Мяч они держат в своих руках и, хоть я и тренер, но не могу пытаться жить за них лучше. Я не просто отказываюсь принимать за них решения — я стараюсь ясно обозначить, что мне неинтересно, разведутся они или нет. Мне неинтересно, обращаются ли они в полицию, когда бушует их сын. Это их мир, где они живут. Я не считаю, что мой образ жизни более ценен и важен, чем их. Они не смогут изменить своего стиля жизни, если сначала не станут такими, какие они есть. Подражание не научит их жить.
Раннее прекращение терапии
Когда семья определила свои проблемы и начала их решать — ссоры между отцом и матерью, поведение наглого Джима или замкнутой в себе Мэри — она, возможно, захочет справиться с ними своими силами, без помощи терапевта. Семья чувствует, что происходит, и думает, что может это изменить. Терапевт должен понимать, что это, вероятно, шаг к единству. Члены семьи начинают говорить: “У нас все налаживается”, “Мы слишком заняты”, “Терапия стоит дорого”, “Мэри (“козел отпущения”) замечательно себя ведет”. Подобные высказывания — признак того, что семье хочется прекратить терапию и попробовать решить проблему своими силами. Я принимаю это всерьез, не пытаюсь их отговорить, предполагаю, что они и в самом деле способны справиться без меня, но также даю понять, что они всегда могут ко мне вернуться: завтра, через неделю, через пять лет. Я стараюсь не уста-
305
навливать “двойную связь”, хотя это столь естественная реакция для нас, “мамаш”; мы боимся, что у ребенка что-то не получится!
Это совсем не то же самое, что интервенция в кризисе, когда определяется состояние кризиса, терапевт помогает с ним справиться и затем подводит терапию к окончанию. Я подчеркиваю стремление семьи к росту, принимаю их стремление уйти от меня как проявление здоровья и выражаю свое доверие. Я верю, что такой уход — не просто защитное поведение. Их неявные попытки вместе справиться с источниками семейной тревоги выражаются самыми различными способами. Члены семьи могут, например, заговорить о том, как чудесно на этой неделе им помогали дети. Терапевт может сфокусироваться на данном утверждении, чтобы семья лучше почувствовала свою готовность оставить терапию. Они могут спросить, не хочет ли терапевт таким образом избавиться от них, не надоели ли они ему? Я ободряю их, потому что стремление к самостоятельности соединяет их семейную группу. Если же они прекратят терапию, семья может продолжать собираться без терапевта или же просто продолжать жить. Если потом они увидят себя хаотичной раздробленной группой или набором подгрупп, то по- чувствуют новый вид отчаяния, отчаяние перед лицом своего небытия, отчаяния из-за того, что они не семья. И тогда можно вернуться. Такой возврат не только приносит новое единство, которого не было прежде, но также и создает новое единство в команде терапевтов. Это похоже на встречу старых друзей. Второе свидание юноши и девушки всегда отличается от первого. Терапевту в этом случае легче проявлять заботу, поскольку семья пришла к нему как целое, а не кто-то один притащил за собой всех остальных на терапию.
Дети в качестве семейных терапевтов
На ранних стадиях семейной терапии дети нередко играют для родителей роль семейных ко-терапевтов. Родители, иногда из чувства вины, иногда из-за своей зрелости, более способны услышать своих детей, чем терапевтов. А дети — в гневе или любви — гораздо свободнее называют вещи своими именами. Это создает странную ситуацию: дети становятся родителями своих собственных родителей, или, как я иногда им об этом с изумлением сообщаю, своими бабушками и дедушками. У терапевта возникает искушение их остановить, поскольку они вмешиваются в его работу, или
306
возмущаться тем, что это ставит детей в неестественную позицию. Хочу успокоить читателя. Когда родители станут адекватнее и преодолеют свой кризис идентичности, они составят хорошую команду и поставят детей на должное место. Создание четких границ между поколениями проходит болезненно, но несет семье счастье. Дети освобождаются и могут быть самими собой, а родители отвечают за охрану границ поколений. Поэтому, когда происходит такая символическая кастрация, подгруппа родителей взаимодействует между собой, двигаясь в сторону роста и исцеления. Тогда терапию пора заканчивать.
Двое терапевтов как образец
В начальной стадии терапия во многом основана на том, что два терапевта показывают родителям пример честных взаимоотношений взрослой пары. Они делятся друг с другом возникающими в данный момент чувствами: “Да, эта шайка сильна. Они не только могут заставить Джона угнать машину. Они также способны ввергнуть мать в глубокую депрессию, и, похоже, та помышляет о самоубийстве”. Или: “Гус, сейчас опять начнется драка”, или: “Мне настолько нравятся эти люди, что мне надо относиться к себе подозрительно, или ты следи за тем, куда меня заносит моя симпатия”. Терапевты также могут обмениваться своими наблюдениями за семьей и сомнениями, возникающими по поводу искренности их намерений сотрудничать в терапии. Они могут, например, сказать: “Знаешь, почему собственно они должны нам доверять? Я тоже не доверяю отцу семейства. Похоже, он будет вести себя нечестно. У него такой вид, словно он пришел сюда просто ради того, чтобы прогуляться”.
Мне кажется, что терапевт на начальном этапе терапии должен как можно дольше оставаться для семьи незнакомцем или гостем. Самое нелепое, что можно делать в подобной ситуации, это выражать ложное дружелюбие или профессиональную докторскую доброту, что заставляет семью подозрительно относиться к нам, гадая, что же мы там на самом деле думаем. Может быть, такова черта моего характера, но я полагаю, что не стоит имитировать заботу, когда ее не чувствуешь. Терапевты также должны в присутствии семьи свободно разговаривать о своих чувствах: о бессмысленности, о отчаянии или страхе, что ничего не получится. Иногда терапевтам полезно бывает поговорить о своих старых ранах и о картин-
307
ках из прошлого, чтобы открыть свои чувства. Например, я говорю коллеге: “Гус, когда он рассказывает о своей дочери, я вспоминаю о своих отношениях с дочерью, а это было жутко”. Или: “Эта семья похожа на ту, что была весной, когда у нас ничего не получилось. Как тебе кажется, тут ситуация лучше или нет?” Терапевты могут также показать семье, что они отдельная группа со своим единством. “Гус, эта встреча будет тяжелой. А я все еще зол на тебя за вчерашний вечер”. Или: “Знаешь, мне скучно с этой семьей, может быть, потому, что я сейчас думал, как было бы здорово нам с тобой в воскресенье покататься на яхте”. Такие открытые разговоры увеличивают тревогу семьи, но им также будет легче положиться на силу союза двух терапевтов.
Попытка семьи произвести раскол в команде терапевтов
Обычно, когда тревога семьи снижается, их следующим шагом становится попытка произвести раскол среди терапевтов: “Пускай отец с матерью подерутся”. Динамика власти терапевтической команды направлена против власти семьи, и те могут выиграть битву, если им удастся разделить между собой двух терапевтов. Папа может сказать: “Гус, а вы добрее, чем Карл. Он издевается надо мной. Если он не сможет прийти на следующей неделе, вы примете нашу семью без него?” Здесь встает один технический вопрос. Пока процесс терапии не идет хорошо, двум терапевтам лучше не разлучаться. Если один из них не может прийти, лучше отложить встречу до следующего раза, когда они будут вдвоем. Позже возможны различные встречи подгрупп, не нарушающие всего хода терапии, но я всегда думаю, что отсутствующие становятся подозрительными, если не могут в чем-то убедиться сами.
Средняя стадия
Развитие единой команды и культура заботы
Когда процесс терапии установился и движется к серьезной работе изменения, возникают некоторые проблемы, о которых должна знать терапевтическая команда. Самая важная из них — опас-
308
ность раствориться в семье. Терапевт может почувствовать себя настолько уютно и хорошо, что превращается в родителя, ставшего единым со своими детьми. Тогда семья и терапевт становятся группой сверстников вместо союза двух поколений, а такая группа плохо функционирует. Другая опасность — отстраненность или равнодушие терапевта к своему “пациенту”, семье, тогда он превращается в родителя, не способного побыть ребенком и радоваться своим детям, играть с ними. Такая суровая семья похожа на мужа с женой, живущих друг с другом спина к спине.
Если удалось избежать этих двух опасностей, терапевту следует приблизиться к семье, чтобы создать культуру заботы, хотя в этот момент он особенно рискует быть съеденным семьей. Нельзя ожидать от семьи открытости, когда просто терапевт сидит где-то вдалеке и наблюдает. В индивидуальной терапии терапевт показывает свое человеческое лицо, когда делится своими свободными ассоциациями, тогда пациенту уже не так страшно открывать себя. В семейной терапии также важно показывать свои чувства и лич- ность. Терапевт может говорить о своем одиночестве в данный момент, о подозрениях, о чувствах агрессии или любви. Когда один из терапевтов готов соединиться с кем-то из семьи или входит в семью, тогда и член семьи вступает в терапевтическую команду и делится своим отчаянием, тем, что мешает ему стать личностью. Сью говорит: “Папа, я согласна с терапевтом: когда ты так поднимаешь брови, ты очень сердишься. Мне тоже так кажется, и я похожа на тебя. Когда я сержусь, я, как и ты, скрываю свои чувства”. Удивительно, что в такой момент один из терапевтов может покинуть терапевтическую команду и на время присоединиться к семье. Он может придвинуть поближе к ним свое кресло или вдруг ощутить чувство единства с семьей. По сути дела, терапевты исследуют свою свободу отделяться друг от друга и вступать в контакт с членами семьи или с семьей в целом. Когда это произошло, второму члену семьи будет легче вступить в союз с терапевтической командой.
Возможно, два терапевта и двое присоединившихся к ним членов семьи создают критическую массу, и тогда все начинает двигаться. Семейная система вынуждена меняться под воздействием этой вновь образованной надсистемы. Терапевтическая команда соединилась с семьей, и в то же время она свободна отделиться от нее. Семья едина с терапевтами и в то же время не чувствует, что потеряла свою автономию. Возникает один интересный побочный
309
эффект: терапевты иногда тоже вынуждены менять свои взаимоотношения. Семья, например, говорит: “Вы, похоже, сердитесь друг на друга. Наверное, Карл думает, что вы слишком мягки, а я думаю, это он слишком холоден”. Семья тем или иным способом выражает свое восприятие взаимоотношений терапевтов и свое желание их изменить. К такой обратной связи стоит внимательно прислушиваться, она может оказаться весьма полезной для команды терапевтов или для каждого из них по отдельности.
Техники крупным планом
Для средней стадии семейной терапии существуют особые ценные техники. Некоторые из них помогают разрушать семейные мифы. Одной из таких техник является переопределение смысла симптома как знака стремления к росту. Например, мать подозревает отца в неверности. Затем команда открывает факт, что супруги пребывают в отчаянии холода в их браке. Пара бессознательно решила, что один из супругов должен повысить температуру взаимоотношений с посторонней помощью. На эту роль был избран отец. Когда факт его измены обнаружился, жар ярости повысил температуру брака. Если бы супруги не были готовы к изменению, то не осмелились бы пережить боль, выводящую из тупика. Подобным образом психоз у одного из членов семьи определяет как попытка уподобиться Христу: “Я стану никем ради того, чтобы вы с отцом были спасены”. Когда кто-то в семье испытывает отчаяние, это можно расценить как знак того, что семья достаточно заботлива. Лучше передавать такие вещи, пользуясь намеками, чтобы столкновение с мифами семьи не оказалось слишком болезненным.
Когда взаимоотношения установились и создалось “над-объеди- нение” терапевтов и семьи, можно использовать многие техники, которые были бы рискованными в индивидуальной терапии, но являются ценными при работе с семьей. Причем можно не бояться навредить, поскольку семья прекрасно умеет брать то, что ей нужно, и защищаться от всего остального. Например, мужу, жена которого мучается головными болями, можно смело предложить отшлепать ее, чтобы вылечить от этого недуга. Или жене, которая лезет на стенку из-за нытья детей или холодности мужа, можно предложить на неделю уехать к своей матери и предоставить остальным самостоятельно готовить себе еду.
310