Нейл Дж.Р.- За пределами психики

стал самим собой и даже написал книжку под названием “За пределами поведенческой терапии”.

Теория симптома

Медицина понимает, сколь опасно лечить симптом вместо болезни. Каждого студента-медика предупреждали: нельзя давать обезболивающее, когда пациент жалуется на боль внизу живота справа: это может привести к прободению аппендикса. Тем не менее, в психотерапии много усилий направлено именно на то, чтобы устранить неприятный симптом. И действительно, иногда это сильно облегчает жизнь пациента. А если симптом возник в ответ на патологическую культурную или семейную ситуацию? Тогда помочь пациенту лучше приспособиться к такой ситуации — значит, сослужить ему дурную службу, может быть, это убьет в нем стремление к росту и интеграции. Может быть, симптом — это драгоценный опыт регрессии на службе Эго, и в подобном случае “добрый“ терапевт притормозит этот “экзистенциальный прыжок” (Эйзенберг), который мог бы принести плод, не только обогатив пациента двухнедельным “пиковым переживанием” (Маслоу), но и глубоко изменив его личность — и внутренне, и в отношениях с другими. Может статься, избавление от боли не дало вырасти чудесному цветку.

Теория замораживает интуицию и творчество, а в психотерапии ситуацию ухудшает тенденция ставить во главу угла избавление от симптома, то есть адаптацию к культуре, к семье, к напряженной ситуации. Но психологические симптомы подобны болям в животе, нельзя их устранять, иначе пациент может умереть от гнойного перитонита. Про пациента, который освободился от симптома за счет того, что его стремление интегрировать конфликтующие силы было разрушено, можно сказать, что “операция прошла успешно, хотя больной умер”.

Привести пример? У Джо психоз. Это его попытка стать Христом для своей матери и показать ей, что она может справляться с ночными кошмарами. Попытка удалась: мать успокоилась, хотя, конечно, стала больше переживать за своего сына.

Семейная терапия должна освобождать от рабства культуры. Требования культуры похожи на требования матери: культура требует, чтобы мы, связанные с ней симбиотической зависимостью,

331

ей принадлежали, чтобы мы стали рабами ее обычаев. И вдобавок, культура стремится загипнотизировать нас, чтобы мы не знали об этом симбиотическом рабстве. Семья также использует и другое требование культуры: чтобы все люди отличались друг от друга — вместо того, чтобы быть самими собой. Если мне успешно внушили, что я не похож на вас, тогда я могу думать, что я — это я. Открытие себя через отрицание — одна из скрытых пружин стремления к разводу. Раз я уже не часть другого человека, значит, я нашел себя — тонкий бредовый самообман, ведущий к дурному одиночеству.

Заратустра обличал зависимость западных людей от дихотомии Бог-дьявол. Людей разделяют на хороших и дурных, на основании поведения человека решают вопросы жизни и смерти. Преданные теории люди помещают поведение терапевта и пациента на разных полюсах. В интерпретациях слышны бесчисленные оттенки осуждения. Свобода общения существует лишь за рамками такой системы, там, где нет полярностей правильно-неправильно.

И в частности, ориентация на теорию превращает терапевта в наблюдателя. А тогда он не только убегает от возможности становиться человеком и расти самому, но вдобавок учит и семью убегать от смелости бытия, от смелости быть. Коан Тиллиха “Бытие есть становление” превращается в “Действие защищает от бытия”. Многие очень занятые и деловые семьи убегают в дела потому, что они как бы решили: будем функционерами, чтобы убежать от тревоги. Это парализует стремление к интеграции, стремление к целостности. Каждый становится наблюдателем и актером на сцене, каждый хранит дистанцию от людей и боится плохо сыграть свою роль. Так возникает больная, неподвижная, нерастущая группа.

Студент, обучающийся психотерапии, нередко не может вклю- читься в страдания пациентов, потому что это вызывает невыносимую тревогу. Неудачи оставляют осадок в виде ощущения своего бессилия, успехи вызывают эйфорию, с помощью которой легче скрыть ужас перед появлением следующего пациента. Подручные диагнозы помогают нейтрализовать эти сильные чувства. Первые теории очень просты: ее не любила мать, его отец был жесток, родители не хотели третьего ребенка. За три года обучения концепции усложняются: игровая терапия должна облегчать накопленную агрессию; физический контакт можно эффективно использовать в ответ на эмоциональный голод при синдроме сироты; все женщины, которым за тридцать, невротички, а все мужчины в этом воз-

332

расте ко всему равнодушны. Именно так новички отыскивают при- чины всего, с чем сталкиваются в рабочем кабинете.

И мы, работающие в институтах специалисты, достаточно интеллектуально вооружены, чтобы дать им сложные и всеобъемлющие ответы на вопрос о том, почему пациент страдает. В курсах по теории детского развития описываются многообразные формы патологии родителей, их неудачи, возникшие в результате того, что они позволяли ребенку делать все, что тот хочет, неудачи вследствие слишком слабых или слишком жестких границ между поколениями, авторитарной атмосферы, недостатка близости между родителями и нежеланными детьми.

Должен быть какой-то ответ. Несчастный стажер терзается противоречиями. Где истина: у Фрейда, у Юнга, у Роджерса? Кто из них прав? В идеях Адлера что-то есть, но и в мыслях Ранка или Рейха — тоже. А может быть, психологию вообще следует оставить, не вытесняет ли ее биология? Одно лекарство не действует, может быть, другое окажется эффективными? Или “они” — Кто есть эти они? — придумают новое средство от тревоги? Растет опыт работы с пациентами, разрастаются и теории, становятся глобальными, окруженными броней подтеорий: пациент не готов к терапии; здесь имел место эдипов комплекс, но смерть отца делает разрешение этой ситуации невозможной задачей. Иногда подобные объяснения столь же запутаны, как теологические конструкции богослова, создавшего ответ на свои тревоги систему, а иногда — две или пять.

Эту дилемму обучения психотерапевтов можно решить тремя способами. Либо бросить психотерапию, либо стать фанатиком какой-то одной системы, либо обречь себя на вечный поиск. Период полураспада переноса по отношению к каждой теории может быть разным, но в целом их значение с годами снижается, когда терапевт видит, что спонтанные выздоровления происходят не менее редко, чем выздоровления, согласующиеся с теорией. Проблема заключается в бредовой теории о том, что наука исцеляет, что достаточное количество знаний и информации разрешат все жизненные сомнения, проблемы и страдания. Это, конечно, сильно отличается от большинства систем философии или терапии на Востоке. По сути дела, йога — не метод терапии. Терапия человека происходит внутри культуры, и в таком случае йога помогает ему расширить границы своего “Я” после того, как он уже живет в ладу со своей культурой и умеет обращаться с самим собой, после того, как он уже прошел битвы за свой рост.

333

Разумеется, и на Западе терапия происходит внутри культуры, вопреки мнению многих изданий по психотерапии, утверждающих, что непрофессиональная помощь — вещь плохая, нереальная или вредная. Без сомнения, множество детей, с младенчества предрасположенные стать шизофрениками, могут, если им удается познакомиться с любящей соседкой или даже с доброй соседской собакой, научиться любви, быть самими собой и близкими с другим. Это обычно называют дружбой, но более честно — социальной терапией. Бабушка, угощающая девочку при каждой встрече вкусностями, старый плотник, зовущий соседского мальчишку с собой на рыбалку, начальник, устраивающий разнос своему подчиненному или супервизор, строго следящий за работой будущего профессионала, — все они могут оказаться терапевтичными для кого-нибудь. Хотя, кажется, за последние десятилетия культура становится менее терапевтичной, чем прежде. Раньше, например, в воскресный день в доме бабушки могли собраться в честь какой-нибудь даты многочисленные родственники, сегодня такая естественная психотерапия встречается нечасто.

Как же может действовать начинающий терапевт без помощи теории? Психотерапия — это искусство. Развить интуицию правого полушария своего мозга нелегко; техники лишь с огромным трудом высвобождаются из-под навязчивого господства левого полушария, словесного и запугивающего. Хороший супервизор и защита от ситуаций, когда тебя охватывает тоска из-за того, что растишь слишком уж изуродованного ребенка, способствуют тому, что в молодом терапевте пробуждается чувствительность к мукам заботы. А затем постепенно приходит и жесткость, необходимая для отделения от пациента и для того, чтобы можно было переносить все время повторяющийся синдром пустого гнезда. Если молодой терапевт не научится быть жестким, он неизбежно будет удаляться на безопасную дистанцию от каждого своего пациента. Когда молодая мать учится кормить и любить свое дитя, ей требуются нежность, поддержка мужа и своей матери; так и молодому терапевту необходимы профессиональные товарищи и опека старшего человека.

У нетехнической или нетеоретической семейной терапии есть различные аспекты. Один из них, может быть, самый ценный, позаимствован у дзэн-буддизма, построенного на том, чтобы разрушить запрограмированность человека его собственным прошлым с помощью постановки перед ним невозможной задачи. Дзэн учит не адаптации, а смелости, он учит, как реагировать на невозмож-

334

ную проблему, подталкивает ученика к новой целостности, отнимая у него все логические, теоретические, заученные способы постижения. Ученик должен ответить на парадоксальный вопрос, называемый коаном. Самый известный коан: “Хлопок двумя ладонями громок, а как звучит хлопок одной ладонью?” Размышления над ответом могут занять много месяцев, и для этого надо выйти за рамки привычного мышления. Один из возможных ответов утверждает, что звук хлопка одной ладони — это Ом, звук вселенной.

Âпроцессе нетехнической или нетеоретической семейной терапии мы сознательно стремимся увеличить уровень тревоги. Терапевтическая команда выражает свою заботу, а это позволяет семье тревожиться, не убегая от своих чувств, не пользуясь привычными защитами. Терапевт устанавливает с некоторыми членами семьи Я- Ты отношения, модель гибких взаимоотношений подлинной заботы, помогающих семье терпеть тревогу. Терапевт говорит с семьей на своем тайном языке, которым разговаривает сам с собой, делится своими метафорами, свободными ассоциациями и фантазиями. Однажды мне представилось, что от мочек ушей семейного “козла отпущения” идет леска к ушам всех остальных членов семьи. Эта фантазия, когда я о ней рассказал, помогла семье сделать шаг

êединству, о котором все они мечтали, оставив надежду его ког- да-нибудь воплотить.

Семейная терапия начинается с борьбы, в которой семья испытывает терапевта, проверяя, можно ли положиться на этого чужака, дабы он хранил их стабильность в то время, как они меняют семейную систему, для исцеления “козла отпущения” и достижения большей индивидуации. Когда битва за структуру или битва за границы поколений между пациентом и терапевтом свершилась, наступает новый этап: семья требует, чтобы терапевт сказал им, как надо жить, что хорошо, что плохо, настаивает, чтобы он возглавил эту семью. Когда терапевт предан какой-либо теории или просто верит в теорию психотерапии, он склонен подавать ее как теорию изменения, теорию роста или даже теорию правильной жизни. И, как бы тонко или осторожно он ее ни преподносил, в результате пациент или семья, приняв эту теорию, либо оказываются зависимыми, либо бунтуют, и в терапии уже мало чего можно добиться.

Âидеале в этот момент должен наступить ролевой переворот: терапевт установил свою позицию, он отказывается от всяких теорий и вынуждает семью творить свою собственную теорию, свою

335

систему, организующую их жизнь. Он утверждает, что его собственная жизнь ему кажется необъяснимой, поэтому необъяснима и жизнь семьи. Тем не менее, семье надо принимать решения, от этого никуда не денешься. Такой ролевой переворот, внешне похожий на парадоксальную интенцию, на самом деле является проявлением родительской заботы терапевта, бесконечно уважающего неповторимость каждого человека и уникальность семьи в целом. Как внутренняя жизнь отдельного человека неповторима, так неповторима и межличностная жизнь каждой семьи. Когда удалось утвердить этот факт и семья начинает понимать, что у нее свое особое строение и терапевт действительно не знает, как им надо жить, тогда он может присоединяться к семье, становясь ее консультантом, может входить в семью и выходить из нее в индивидуацию. Терапевт выходит из семьи, чтобы обозначить, что у него есть своя жизнь, и только его дело, как с ней обращаться.

Этим терапевт показывает образец. Конечно, показывать образец можно и на чисто техническом уровне. Тогда возникает некто вроде доброй мамаши, всегда готовой дать свою грудь. В худшем случае это рождает симбиоз, в лучшем — зависимость и психопатическую манипуляцию, стремление получить как можно больше молока. В сущности, это похоже на наркоманию, где наркотиком для семьи или пациента становится терапевт. Такой вседающий терапевт, добившийся зависимости пациента, сам становится ску- чающим автоматом, который живет в мире мета-общения и не общается. Кроме того, это огромное бремя для семьи: она должна играть в его игру, чтобы выжить.

Теоретический подход рождает эффективную технику, с помощью которой семья включается в терапию. А далее, если процесс не идет и семья остается зависимой, бунтует или прерывает терапию, страх перед неудачей превращает терапевта в холодного наблюдателя. Он теряет способность к подлинной близости и сотрудничает с пациентом, предавая самого себя. Терапевт становится кем-то вроде технической проститутки.

Нетехнический терапевт или терапевт, не полагающийся на теорию, действует гораздо гибче и свободнее19. Он разрушает мифы, созданные о нем в семье, показывая свою непредсказуемость. Он то присоединяется к семье, то отделяется от нее. Его забота в обоих случаях ясно прослеживается, но он также показывает, что заботится в большей мере о самом себе, чем о семье. Пациенты чувствуют, что он работает с ними для того, чтобы научиться лучше

336

заботиться и раздвинуть границы своей личности. Показывает им ценность безумия, этой навязчивой ненавязчивости, и учит их быть самими собой, учит творчеству — и каждого по отдельности, и подгруппы семьи, и ее целое. Он превозносит безумие семьи, отправляющейся в путешествие на машине с намерением пересечь всю Америку, безумие одиночки, изучающего психиатрию, который раз в месяц одевается клоуном и слоняется по городу, делая глупости, как бы становясь кем-то другим; безумие нескольких подростков, которые вместе уходят заниматься своими делами, предоставляя родителям сражаться за свое супружеское единство. Показывая пример игры, терапевт с помощью своей собственной регрессии создает регрессию в семье во время встречи. Иногда встреча семьи с терапевтом проходит без какой-либо определенной цели.

Также терапевт своим поведением разрушает мифологию психотерапии. Когда правила терапии определились, он может пригласить ко-терапевта, консультанта или кого-то из своих детей. Он может превратиться в пациента и решать свои проблемы, может пригласить другого пациента или даже еще одну семью. Осколки психопатологии терапевта, кусочки его неуправляемого и нецелостного “Я”, истории из детства — все идет в дело на средней стадии семейной терапии, где должна царить полная свобода от теоретических рамок, где нарушается всякое привычное, укоренившееся и всосанное с молоком матери поведение.

При таком нетеоретическом подходе очень ценно, терапевт может не требовать от семьи прогресса, даже не стремиться к этому. Он просто участвует в бытии семьи, семья участвуют в бытии терапевта, и это разрушает их собственные теории изменения, теории надежды на будущее или теории последствий прошлого. Наконец, в процессе перемены ролей терапевт может выразить свое желание стать “козлом отпущения”, и семья может выбрать его на эту роль. Он может также показать, как надо уходить из семьи, о чем мечтают некоторые ее члены. На самом деле они не хотят уходить. Они хотят такой свободы, когда можно было бы уходить и возвращаться по своему желанию.

Нам надо представить себе цель психотерапии, чтобы говорить о ней. Мы полагаем, что семья приходит потому, что люди в ней не могут быть близкими и, следовательно, сами собой. Они приходят, чтобы научиться заботиться, чтобы увидеть, как можно быть друг с другом в тесном симбиозе, но не являться пленниками, страдальцами и жертвами. Они хотят справиться со своей злобой.

337

В результате семейной терапии создается группа людей с такой ролевой гибкостью, что каждый по обстоятельствам может принять на себя любую роль. Здоровая семья дает свободу любым своим подгруппам. Например, отец с дочерью или мать с сыном играют в супругов, и это не возбуждает ревности ни у взрослых, ни у детей. Мать или отец превращаются в ребенка, и семья остается единым целым. Папа приходит с работы с головной болью и предлагает своему сыну или дочке побыть его мамой, и мама может после трудного дня побыть маленьким ребенком для своих собственных детей.

Тем не менее, в семье должны установиться четкие границы между поколениями. Хотя родители — отдельная подгруппа внутри семьи, их роль определяется тем, что они относятся к старшему поколению. В хорошей семье треугольники не нарушают мира и являются подвижными, так что когда папа с дочкой объединяются против мамы или мама с дочкой — против папы, это временное живое образование, а не что-то застывшее и мучительное.

Нормальная семья большей частью живет в настоящем времени. Призраки прошлого и надежды будущего не отравляют настоящего. Каждый член семьи установил свою Я-позицию и является целостной личностью. Все в такой семье понимают, что центр жизни каждого лежит внутри него самого, хотя семья и включается в его открытое “Я”. Семью обогащают связи со старшим поколением: с семьей матери и с семьей отца. В нормальной семье есть подлинная взаимная любовь, семья способна принимать чью-то борьбу за индивидуацию или за отделение как часть жизни, без темного фона отчаяния. Члены семьи с удивительной свободой регрессируют, когда это нужно, и проводят время вместе, как дети, открытые, свободные от интеллектуальной тяжести мета-общения.

Мастерс и Джонсон свели все сексуальные проблемы к двум основным типам поведения: человек или боится выступления на сцене, или удаляется, чувствуя себя наблюдателем. Эта прекрасная формулировка может послужить отправной точкой для того, чтобы выскочить за пределы бесконечных теорий, появившихся за последние пятьдесят лет (причем каждая из них приводила к оче- редному терапевтическому успеху). А может быть, наши теорети- ческие конструкции — это просто самообман, позволяющий нам убежать от ощущения бессилия?

Объективная оценка патологии и сознательное усилие, направленное на коррекцию отклонения — все это не приложимо к семье.

338

Теории происхождения психопатологии, выводящие ее из инфантильного характера и развития личности, — это абстракции, не объясняющие развитие семейной системы и ее патологии.

Âрабочую теорию семейной патологии должны входить семейные и культурные мифы. А на деле у терапевта есть свои неосознанные теории, основанные на мифах семьи и культуры, в которых он вырос. Исследование происхождения невротических проблем отдельного человека зачастую приводит к освобождению от патологии, но в семейной терапии этого явно недостаточно. Главный изъян терапевтов — то, что им не хватает власти. Терапевт бессилен. Отчасти такое бессилие происходит из-за того, что терапевт привык думать в терминах линейной причинности, а изучение семейной системы ясно показывает, что причинность — вещь циркулярная. Никогда нельзя сказать, что патология семьи происходит оттуда-то, как нельзя указать на причину Первой мировой войны. Хотя теории помогают объяснить различные процессы и представляют определенную ценность в начале любой работы, хороший чертеж — это еще не то же самое, что хороший дом.

Âхорошей терапии замешаны физиологические, психосомати- ческие, психотические и эндокринные реакции терапевта, погруженного в глубокие взаимоотношения. Его свободу проживать подобно шаману первичный процесс должны охранять профессиональный ко-терапевт или поддерживающая группа коллег. Психотерапия противостоит культуре, и если терапевт не защищен, общество погубит его.

Преданность теории в семейной терапии — это, по сути дела, обман, маскирующий сам процесс терапии. Это бегство через запасной выход от чудовищного напряжения, возникающего между терапевтической командой и семьей. Многие считают, что интеллект создает структуру, с помощью которой можно вступить во взаимодействие с семьей, но не запутаться в ней. Я так не думаю. Теория — абстракция левого полушария, объясняющая действие всего мозга. Теория стремится к объективности, чтобы защитить терапевта от контрпереноса, а на самом деле — просто переноса,

èэто такие же пустые слова, как и концепция необусловленного принятия Роджерса, утверждающая, что любовь покрывает все.

Теория очень мало влияет на реальную практику психотерапии. Это прекрасно иллюстрирует история групповой терапии в армии во время Второй мировой войны. Под командованием одного группового терапевта находилось еще тридцать человек. Они старались

339

предотвратить возникновение психозов у летчиков, которые каждый день отправлялись бомбить Германию. Особенно их беспокоили штурманы, поскольку в трудных ситуациях они могли лишь пассивно сидеть и ждать, и потому сходили с ума гораздо чаще, чем остальные члены экипажа. Терапевты представляли самые различ- ные школы и направления: там были ортодоксальные фрейдисты, ученики Салливана, последователи Мелани Кляйн; среди них находились и педиатры, получившие трехмесячную ускоренную подготовку, и доктора, до того работавшие только преподавателями. Их шеф за два года такой работы в интенсивной групповой терапии заметил интересную вещь: успехи или неудачи в работе зависели только от личности терапевта. Иными словами, и тот, кто был прекрасно подготовлен, долгое время участвовал в групповой терапии, и тот, кто был совсем новичком, работали хорошо ровно в той мере, в какой являлись людьми в своих группах. Таким образом, эффективность оказалась величиной, не зависящей от технической подготовки. Шеф также пришел к выводу, что неопытных людей можно смело использовать при условии, что есть супервизор, который защитит их от постоянных проблем контрпереноса.

Вместо теории можно пользоваться своим накопленным опытом вместе со свободой, позволяющей устанавливаться взаимоотношениям, и тогда мы способны быть самими собой, имея минимум предубеждений и максимумом открытости ко всему настоящему и к нашим собственным импульсам роста. Мы также должны уважать целостность семьи: только она сама творит свою судьбу. Человек имеет право на самоубийство, так и семья имеет право разрушать себя. Терапевт не должен и не может подчинять семью своей воле. Он их тренер, а не игрок в их команде.

Тот факт, что пациент — и особенно семья — объявляет себя бессильным, когда просит о помощи, не значит, что они действительно слабы. Слабость, появляющаяся в начале терапии, представляет собой просто проявление переноса; никоим образом это не означает, что им нужен лишь нежный пассивный слушатель. Вместо этого заботливый терапевт может положиться на свою эмпатию и верить в силу семьи, тогда прямое столкновение людей друг с другом окажется эффективным и ценным.

Терапевту необходима сила, чтобы вмешаться в жизнь семьи, вступить с ними в сражение. И одновременно ему не следует бояться быть самим собой и делиться с другими своими безумными мысля-

340