Горизонты

общей цели моей воли, — до тех пор моя воля властвует над судьбой и умеет свободно использовать любые ее дары для своей цели. Откуда берется эта изменчивость человеческой жизни, которую они так тягостно ощущают, как не из общения свободных существ? Она, следовательно, есть создание свободы и мое собственное создание. Как мог бы я участвовать своим действованием в ее подготовлении для других, если бы не требовал ее и для себя от других? Да, я громко требую ее! Пусть время несет мне многообразный материал для действования, для совершенствования и обнаружения моего существа! Я ничего не боюсь; всякий порядок и всякое внешнее условие имеет для меня одинаковую цену. Все, что может возникнуть из общей деятельности людей, пусть коснется меня, пусть возбуждает и движет меня, получая в свою очередь от меня новое движение; и в характере моего восприятия и впечатления я всегда найду свою свободу и сумею развивать через обнаружение свою самобытность.

Есть ли это пустой самообман? Кроется ли за этим чувством свободы лишь бессилие? Так обыденные души толкуют то, чего они не понимают. Но пустая болтовня самоунижения давно смолкла для меня; в этой распре между ними и мной в каждое мгновение судьей является действие. Они всегда жалуются, когда видят, что время проходит, боятся его прихода и остаются по-прежнему внутренне неразвитыми, сохраняя при всей изменчивости внешней жизни одну и ту же обыденную натуру. Есть ли хоть один пример, в отношении которого они были бы вправе отрицать, что могли бы иначе встретить случившееся с ними? И потому мне было бы легко еще сильнее сокрушить их среди их скорби и вырвать у покаянной души признание, что то, в чем они оплакивают внешнюю силу, было лишь ихсобственной внутренней косностью, и что они, в сущности, не хотели того, что они лишь мнили хотеть. И, показав имэту низменную ограниченность их собственного сознания и собственной воли, я легко мог бы научить их верить в сознание и волю.

Но научатся ли они этому или нет, — вера, что ничто, встречающееся мне, не может задержать роста моего внутреннего развития и отклонить меня от цели моего действования, — эта вера жива во мне своей действенной силой. С того времени, как разум овладел моим бытием и мне стали присущи свобода и самосознание, я бродил по многообразным путям жизни. В наслаждении юношеской свободы я сумел отбросить ложную личину, — плод долгой и тяжелой работы кощунственного воспитания; я научился оплакивать краткую жизнь большинства людей, которые, даже если им удалось то же самое, потом снова отдаются новым цепям; я научился презирать тех, кто чувствуют себя бессильными и отжившими уже в самую

==317

Монологи

могучую пору жизни, кто уже потерял последнее воспоминание о краткой грезе свободы, не ведают судьбы юности, которая только что начинает наслаждаться этой свободой, и хотели бы остаться верными старому порядку. В чужом доме мне открылось сознание прекрасного человеческого общения; я видел, как свобода облагораживает и правильно выявляет нежные тайны человеческого бытия, которые всегда остаются темными для непосвященного — для того, кто скорее лишь выносит их как неизбежные оковы природы, чем почитает их. В пестром хаосе мирских различий я научился пренебрегать видимостью и под каждым одеянием познавать природу и понимать разные языки, на которых она выражается в каждом кругу. Созерцая великие брожения, тихие и громкие, я научился понимать дух людей и видеть, как они привязаны всегда лишь к внешнему покрову; и в тихом одиночестве, которое было мне уготовлено, я созерцал внутреннюю природу, все цели, которые ставит человечеству его идея, и все отправления духа в их вечном единстве, и научился в живом созерцании правильно оценивать мертвые слова школ. Я ощущал радость и скорбь, мне ведома всякая печаль и всякая улыбка; и во всем, коснувшемся меня, с тех пор, как я подлинно живу, я черпал новое для моего внутреннего существа и приобретал силы, питающие внутреннюю жизнь!

И потому да будет мне прошлое залогом будущего; ведь это будущее есть то же, что и прошлое, и может ли оно причинить мне что-либо иное, если я сам остался тем же? Отчетливо и ясно я вижу пред собою содержание жизни. Я знаю, в какой мере мое существо уже развилось до прочного и замкнутого своеобразия; и я сохраню это своеобразие через равномерное всестороннее действование, в которое я вкладываю все единство и всю полноту своей силы. Могу ли я не радоваться всему новому и многообразному, если оно снова и на новый лад подтверждает мне истину моего сознания? Или я уже настолько уверен в самом себе, что не нуждаюсь в таком подтверждении, а имею право на неизменность покоя? Нет, по-прежнему я приветствую страдание и радость и все, что мир называет благом и бедствием, ибо все это на свой лад осуществляет мою цель и открывает мне содержание моего существа! И если я только достигну этого, — какое мне дело до счастья! — Я знаю также, чего я еще не усвоил, я знаю области, где я еще витаю в неопределенно общем и уже давно болезненно ощущаю отсутствие собственного воззрения и собственного правила. Против всего этого уже давно выступает моя сила; и некогда мне удастся объять это действенностью и созерцанием, и тесно связать со всем, что уже есть во мне. Мне предстоит еще исследовать науки, без знания которых не может завершиться мое воззрение

==318

Горизонты

на мир. Многие образы человечности еще чужды мне; есть поколения и народы, которые я лишь поверхностно знаю по чужим изображениям; моя фантазия не может самобытно проникнуть в их умонастроение и сущность, и они не занимают определенного места в моем созерцании ступеней человеческого развития. Многие роды деятельности, более далекие моему существу, еще непонятны мне, и мне часто недостает самостоятельного суждения о их связи со всем, что велико и прекрасно в человечестве. Все это я усвою совместно или одно за другим; предо мной расстилаются прекраснейшие горизонты. Сколько благородных натур, которые совсем иначе, чем я, развили в себе человечность, я могу созерцать вблизи! Сколькими многосведущими людьми я окружен, которые из гостеприимства или тщеславия подносят мне в прекрасных сосудах золотые плоды своей жизни и заботливо пересаживают на родину растения чуждых времен и стран. Может ли судьба заковать меня и преградить мне доступ к этой цели? Может ли она отказать мне в средствах саморазвития и удалить меня от легкого общения с деятельностью нынешнего поколения и с памятниками прошлого? Может ли она изгнать меня из прекрасного мира, в котором я живу, в дикие пустыни, куда не доходят сведения об остальном человечестве, где в вечном однообразии меня тесно окружает со всех сторон пошлая природа, и где среди спертого, испорченного воздуха взор не встречает ничего прекрасного и определенного? Правда, со многими это случалось; но мне это не может встретиться; я противоборствую тому, перед чем склонялись тысячи людей. Лишь продавая сам себя, человек попадает в рабство, и лишь того судьба смеет купить, кто сам себе назначает цену и сам себя выставляет на рынке. Что увлекает легкомысленно человека с того места, где хорошо его духу? Что заставляет его с трусливым безумием отбрасывать от себя свои лучшие блага, подобно тому, как моряк бросает чужое имущество в бушующие волны? Все это—только позорная жажда внешней прибыли, соблазн чувственного вожделения, которого уже не удовлетворяет старый выдохшийся напиток. Как может со мной случиться что-либо подобное, при моем презрении к таким теням! С трудом и усердием я завоевал себе место, на котором я стою сознательно, и с упорством я создал собственный мир, в котором может процветать мой дух; может ли беглый соблазн страха или надежды разорвать эту крепкую цепь, может ли суетная мишура увлечь меня из родины, из круга любимых друзей?

Но сохранить себе этот мир и все крепче связаться с ним есть не единственное, чего я требую; меня влечет и к новому миру. Немало новых связей надлежит еще установить, и новые законы еще неведомой любви должны определять мое сердце, чтобы откры-

==319