Шдейермахер

хизни и смерти встречаются на их пути, то верьте мне: сколько бы они при этом ни говорили о религии, им важнее всего в таких случаях склонить нескольких молодых людей к осмотрительности и бережливости в употреблении сил и к благородному искусству удлинения жизни. Правда, они достаточно наказаны за это; ведь так как их точка зрения слишком узка, чтобы давать им возможность самостоятельно творить даже эту жизненную мудрость, которой они придерживаются, то они рабски и покорно живут в старых формах или удовлетворяются мелочными улучшениями. Таков крайний предел полезного, к которому быстрыми шагами двинулась наша эпоха от бесплодной схоластической словесной мудрости, — новое варварство, достойное своей старой противоположности; таков прекрасный плод отеческой эвдемонистической политики, которая заступила на место грубого деспотизма и проникла во все разветвления жизни. Все мы выросли под ее влиянием, наша способность к религии страдала в своем зародыше, и ее развитие не может поспеть за развитием других наших способностей.

Вас, к кому я обращаюсь, я не могу причислить к этим людям, да и вы сами не захотите приравнять себя им: ибо они не презирают религии, хотя по мере своих сил уничтожают ее, и их также нельзя назвать образованными, хотя они дают образование нашей эпохи и просвещают людей и хотели бы просветить все до нестерпимой прозрачности. Эти люди, хрупкие опоры шатающейся эпохи, все еще суть господствующая часть, вы же и мы — лишь малая кучка. Целые города и страны воспитываются по их принципам: и когда воспитание закончено, их снова находишь в обществе, в науках, в философии; да, они имеются и в философии, и не только древняя философия—вы ведь знаете, что теперь с большим историческим смыслом философию делят только на древнюю, новую и новейшую — есть ихсобственное местопребывание, но они овладели даже и новой. Своим могущественным влиянием на всякий мирской интерес и ложной видимостью филантропии, которая ослепляет также социальные чувства, это умонастроение все еще подавляет религию и всеми силами противодействует всякому движению, в котором хотела бы проявиться ее жизнь. Таким образом, лишь с помощью сильнейшего духа оппозиции против этой всеобщей тенденции может выбиться религия; и вначале она нигде не может являться в иной форме, кроме той, в которой она более всего ненавистна этой тенденции. Ведь все следует закону сродства, и потому определенная способность может возобладать, лишь овладевая предметом, к которому слабо прикрепляется враждебное умонастроение, и который она потому может присвоить себе легче всего и с избытком свободной силы. Предмет же этот есть внутренний мир, а не внешний. Обьяс-

==142

няющая психология, это образцовое создание указанного рода рассудка, первая истощила себя неумеренностью и почти потеряла доброе имя, и потому именно в этой области счисляющий рассудок прежде всего снова уступил место чистому восприятию. Итак, кто религиозен, тот несомненно сосредоточен на себе самом, направляет свой дух на рассмотрение самого себя, и притом своего глубочайшего нутра, предоставляя пока рассудительным людям для ихцелей исследование всего внешнего, как интеллектуального, так и физического. И точно так же по тому же закону чувство к бесконечному развивается легче всего в тех, кто по своей природе далее всего стоят от центральной сферы, принадлежащей указанным противникам общей полноты жизни. Поэтому-то издавна все истинно религиозные люди отличались мистическим оттенком, и все фантастические натуры, которые слишком воздушны, чтобы предаваться грубым и косным мирским делам, имеют по крайней мере зачатки религиозности. Таков характер всех религиозных явлений нашего времени, таковы две краски, из которых они всегда составляются, хотя и в самых различных смешениях. Я говорю: явления—ибо большего трудно ждать при этом положении вещей. Фантастическим натурам не достает силы проникновения вовнутрь, способности овладевать существенным. Легкая переменчивая игра красивых, часто восхищающих, но всегда лишь случайных и совершенно субъективных комбинаций удовлетворяет их и есть для них высшее; более глубокой и внутренней связи не может уловить их взор. Они ищут собственно лишь бесконечности и всеобщности прекрасных призраков, которая, в зависимости от точки зрения на нее, есть и нечто гораздо меньшее и гораздо большее того, что действительно чувственно воспринимается; но они привыкли останавливаться на призрачном, и потому вместо здоровой и сильной жизни имеют лишь рассеянные и беглые душевные движения. Их душа легко возгорается, но всегда беспокойным, как бы ветренным пламенем; они имеют лишь зачатки религии, как имеют зачатки искусства, философии и всего великого и прекрасного, поверхность чего их привлекает. Напротив, тем, кто по своей внутренней природе преимущественно способен иметь религию, но дух которых всегда остается обращенным вовнутрь, потому что при современном положении мира он не в силах овладеть чем-либо большим, — таким людям часто недостает материала, чтобы их чувство могло развиться в самостоятельную религиозность. Существует великая, могучая мистика, которую даже самый фривольный человек не может созерцать без почитания и преклонения и которая в самом мудром человеке вызывает благоговение своей героической простотой и своим гордым презрением к миру. Нельзя сказать, чтобы душа,

==143

живущая такой мистикой, была насыщена и переполнена влияниями вселенной; но, таинственно гонимая назад к себе самой всяким отдельным таким влиянием и находя в себе основу и ключ для целого, — убежденная широкой аналогией и смелой верой, что не нужно покидать себя и что дух достаточно богат, чтобы внутри себя сознавать все, что могло бы быть ему дано извне, — такая душа в силу свободного решения навеки замыкается от всего, что не есть она сама; но это презрение не есть неведение, эта замкнутость духа не есть бессилие. Но именно такое неведение и бессилие, к сожалению, присуще в настоящее время людям нашего типа: они не научились открывать себя природе, живое отношение к ней испорчено им тем дурным способом, каким всегда импоказывали, или скорее наперед рисовали лишь единичные вещи, и ихсамосозерцание не оставляет им достаточно чувства и света, чтобы преодолеть эту старую тьму; гневаясь на свою эпоху и осыпая ее упреками, они не хотят иметь ничего общего с тем, что есть в них самих ее создание. Поэтому высшее чувство в них неразвито и скудно, и их истинное внутреннее общение с миром болезненно и ограниченно; и так как они одиноки в своем чувстве и вынуждены вечно вращаться в слишком узком кругу, то их религиозное сознание, после болезненной жизни, умирает от слабости, обусловленной недостатком раздражения. Те, чье чувство к высшему, смело обращаясь вовне, ищет и там расширить и возродить свою жизнь, знают иной исход, который слишком ясно обнаруживает ненормальное отношение между ними и их эпохой, — стеническую смерть; это, если угодно, есть эвтаназия, но страшная, это есть самоубийство духа; не умея охватить мир, внутренняя сущность и великий смысл которого остается ему чужд под внешним давлением мелких воззрений, обманутый запутанностью явлений, предавшись разнузданным фантазиям, ища вселенную и ее следы там, где ихникогда нельзя найти, человек, наконец, в досаде совершенно порывает связь между внутренним и внешним, изгоняет бессильный рассудок и кончает священным безумием, источника которого почти никто не ведает; это есть вопиющая к небу и все же непонятая жертва всеобщего презрения и пренебрежения к внутреннему существу человека. Но именно только жертва, а не герой; кто погибает, хотя бы и в последнем испытании, не может быть причислен к людям, посвященным в глубочайшие мистерии.

Эта жалоба, что среди нас не существует явственных и признанных всем миром представителей религиозности, все же не противоречит тому, что я выше утверждал с полным сознанием значения своих слов, именно что и наша эпоха не менее благоприятна религии, чем всякая иная. Конечно, общая масса религиозности в

==144

мире не уменьшилась; но раздробленная и слишком далеко рассеянная насильственным давлением, она обнаруживается лишь в мелких и легких, хотя и частых явлениях, которые скорее увеличивают многообразие целого и услаждают взор наблюдателя, чем способны сами по себе произвести сильное и возвышенное впечатление. Убеждение, что существует много людей, которые отдают самое свежее благоухание своей юной жизни священной жажде и любви к вечному и непреходящему, и лишь позднее подчиняются миру, а быть может, и никогда не подчиняются ему вполне; что нет никого, кому бы хоть раз не явился мировой дух, кто не покраснел бы и не устыдился себя самого и своей недостойной ограниченности перед тем всепроиикающим взором мирового духа, который, не видя, ощущают опущенные ниц глаза, — это убеждение я здесь вновь повторяю, и пусть судит его сознание каждого из вас. Лишь героев религии, святых душ, как они некогда бывали, которым религия есть все и которые всецело проникнуты ею, недостает и неизбежно должно недоставать нашему поколению. И когда я размышляю о том, что должно случиться и какое направление должна принять наша культура, чтобы снова могли явиться религиозные люди более высокого стиля, как редкие, правда, но все же естественные продукты своего времени, — то я нахожу, что все ваши стремления — сознательно или нет, решайте это сами — немало способствуют палингенезии религии; я нахожу, что отчасти деятельность, общая вам всем, отчасти стремления более узкого круга, отчасти, наконец, возвышенные идеи некоторых исключительных умов могут быть использованы в ходе человечества для этой конечной цели.⁴

Сила и объем, как и чистота и ясность каждого восприятия зависят от остроты и годности соответствующего чувства; и мудрейший человек, чувства которого были бы закрыты, если только таковой может существовать (впрочем, мы всегда мыслили и таких отрешенных и замкнутых в себе мудрецов), был бы не ближе к религии, чем самый глупый и легкомысленный человек, который только имел бы верные и открытые чувства. Итак, все должно начаться с прекращения того рабского состояния, в котором держали человеческие чувства в угоду тех упражнений рассудка, которые ничего не упражняют, тех объяснений, которые ничего не уясняют, тех анализов, которые ничего не разрешают; и это есть цель, к которой вы все скоро будете стремиться соединенными усилиями. Ведь с реформами воспитания случалось то же, что и со всеми революциями, которые предпринимались не из высших принципов: они постепенно спускаются назад к старому ходу вещей, и лишь некоторые внешние изменения сохраняют память о событии, которое

==145

lu фр. Шлейермахср

вначале считалось изумительно великим. Так и наше нынешнее рассудительное и практическое воспитание лишь мало отличается от старого механического воспитания, и это малое не касается его духа и действия. От вас не ускользнуло, что оно начинает становиться столь же ненавистным всем истинно образованным людям, сколь оно ненавистно мне; и распространяется все более и более чистая идея о святости детского возраста и о вечности ненарушимой свободы, проявления которой надо подмечать и улавливать уже в самом начале человеческого развития. Скоро эти границы будут разрушены, созерцательная сила овладеет всем своим царством, каждый орган раскроется, и предметы смогут на все лады вступать в соприкосновение с человеком. С этой вновь приобретенной свободой чувства может, однако, хорошо согласоваться ограниченность и твердое направление деятельности. Это есть великое требование, с которым лучшие из вас обращаются теперь к своим современникам и к потомству. Вы утомились созерцанием бесплодных энциклопедических странствий, вы сами лишь этим путем самоограничения стали тем, что вы есть, и вы знаете, что нет иного пути для саморазвития; и потому вы настаиваете, чтобы каждый стремился стать чем-либо определенным и предавался чему-либо с постоянством и вкладывая всю свою душу. Никто не может лучше усмотреть правильность этого совета, чем тот, кто уже созрел до некоторой универсальности чувства; ибо он должен знать, что и для восприятия не было бы никаких предметов, если бы все не обособлялось и не ограничивалось. И потому и я радуюсь этим стараниям и хотел бы, чтобы они уже достигли большего результата. Делу религии они превосходно пригодятся. Ибо именно это ограничение силы пролагает чувству, если только оно само не ограничивается, вернейший путь к бесконечному и вновь открывает ему столь давно неприступное общение с последним. Кто многое созерцал и знает и затем может решиться посвятить все свои силы осуществлению чего-либо единичного ради него самого, тот ведь неизбежно должен признать, что и все остальное единичное должно осуществляться и быть ради себя самого, — иначе он противоречил бы самому себе; и если он затем довел избранное им до последней высоты, то именно на этой высшей вершине от него менее всего ускользнет, что оно есть ничто без всего остального. Это всюду навязывающееся мыслящему человеку признание чужого и уничтожение своего, эта в разное время попеременно необходимая любовь и ненависть ко всему конечному и ограниченному невозможны без смутного чаяния мира и Бога и необходимо должны навести на более чистое и пределенное стремление к всеединому.

==146

Каждому из собственного сознания известны три различные области восприятия, на которые разделяются отдельные проявления последнего. Одна из них есть само внутреннее я; к другой относится все внешнее, поскольку оно есть нечто само по себе неопределенное и незавершенное, все равно, называть, ли его массой, материалом, элементом или как-либо иначе; третья, наконец, по-видимому соединяет обе первые, когда восприятие, колеблясь между направлениями вовнутрь и вовне, успокаивается лишь на допущении их безусловного глубочайшего соединения; это есть область индивидуального, внутренне завершенного, и всего, что есть искусство в природе и в человеческих созданиях. Не каждый человек одинаково близок всем этим областям, но от каждой из них есть путь к религиозному подъему духа, который лишь принимает различные формы в зависимости от пути, на котором он был найден. — Созерцайте самих себя с пристальным напряжением, отделите все, что не есть ваше я, продолжайте все упорнее фиксировать ваше чисто внутреннее содержание, — и чемболее, по мере удаления всего чуждого, ваша личность и ваше обособленное бытие сужается и даже почти совсем исчезает, тем яснее предстанет перед вами вселенная, тем прекраснее вы будете вознаграждены за ужас самоуничтожения преходящего чувством вечного в вас. Смотрите вовне, на какой-либо из самых распространенных элементов мира, воспримите его в его подлинной сущности, но отыщите его повсюду, где он имеется, не только сам по себе, но и как составная часть вас самих и всего другого; повторяйте ваш путь от окружности к средоточию все чаще, захватывая все большую сферу; и тогда, находя этот элемент повсюду и не познавая его иначе, как в отношении к его противоположности, вы скоро потеряете все единичное и обособленное и найдете вселенную. Что касается художественного чувства, то его непосредственный объект есть не вселенная, а нечто единичное, но только завершенное и замкнутое в себе, так что оно само по себе удовлетворяет чувство, и последнее, спокойно погружаясь в отдельное наслаждение, не вынуждает душу к такому движению, в котором как бы исчезает все единичное и на его место выдвигается целое. И потому вопрос о пути, который ведет к религии от этой третьей области, и есть ли вообще такой путь, или, может быть, эта область остается замкнутой, и поэтому художники обречены быть нерелигиозными, — или между искусством и религией существует совсем иное отношение—все это я хотел бы скорее выставить как задачу, требующую от вас разрешения, чем изложить столь жеопределенно, как предыдущее. Ведь мне это исследование было бы слишком трудным и чуждым; вы же придаете немало значения вашему пониманию искусства и любви

==147

к нему, так что я охотно готов предоставить вам свободу на родной вам почве. Одну лишь мысль мою по этому предмету я хотел бы считать не простым желанием и чаянием, но знанием и прорицанием; предоставляю вам оценить ее. А именно, если верно, что существуют внезапные обращения, поводы, под влиянием которых человеку, менее всего думавшему о возвышении над конечным, в дно мгновение через непосредственное внутреннее просветление открывается понимание бесконечного и покоряет его во всем своем величии, — то я думаю, что более, чем что-либо иное, способно совершить это чудо созерцание великих и возвышенных произведений искусства; и что, следовательно, и вы, без предшествующей постепенной подготовки, быть может, некогда внезапно пораженные лучом вашего солнца, обратитесь к религии.

Находить вселенную на первом пути, на пути отрешенного созерцания, было делом древнего восточного мистицизма, который с изумительной смелостью, сильно приближаясь к нашему новейшему идеализму, непосредственно связывал бесконечно великое с бесконечно малым и находил всякое бытие тесно граничащим с небытием. Из созерцания же масс и их противоположностей очевидно исходила всякая религия, схемой которой было небо или стихийная природа, и политеистический Египет был долго совершеннейшим хранителем этого умонастроения, в котором — как, по крайней мере, можно предполагать — чистейшее созерцание первичного и живого в смиренном терпении тесно соприкасалось с самым мрачным суеверием и самой бессмысленной мифологией.⁵И если ничего нельзя сказать о религии, которая, исходя первоначально из искусства, покорила бы народы и эпохи, то тем яснее то, что художественное чувство никогда не приближалось к указанным обоим видам религии, не обливая их новой красотой и святостью и не смягчая любовно их первоначальной ограниченности. Так древние мудрецы и поэты, и преимущественно творцы пластического искусства в Греции придали религии природы более прекрасную и радостную форму: так и в мифических изображениях божественного Платона и его школы, которые и вы признаете скорее религиозными, чем научными, мы видим прекрасный подъем упомянутого мистического самосозерцания до высшей вершины божественности и человечности; мы видим в них также живое стремление, обусловленное лишь привычной жизнью в области искусства и присущей ему, и в особенности поэзии, силой, — стремление проникнуть от этой формы религии к противоположной, связав воедино обе. Поэтому можно лишь преклоняться перед самозабвением, с которым он, как справедливый властитель, не щадящий даже мягкосердечной матери, со священной ревностью порицает искусство; ибо что в нем не есть

==148

упадок или порождаемое им заблуждение, то касается лишь добровольной услуги, которую оно оказало несовершенной религии природы. Теперь оно не служит никакой религии, и все теперь иначе и хуже. Религия и искусство стоят теперь рядом, как два дружественных существа, внутреннее родство которых, хотя взаимно непризнанное и едва чуемое, все же многообразно прорывается наружу.⁶Как разнородные полюсы двух магнитов, они сильно влекутся друг к другу, но не могут преодолеть своей тяжести и дойти до полного соприкосновения и объединения. Дружеские слова и сердечные излияния всегда просятся на их уста, но всегда возвращаются назад, не в силах найти подлинный характер и последний смысл своей мечты и тоски. Они жаждут большего самораскрытия, и вздыхая под одним и тем же гнетом, они смотрят на свои общие страдания, быть может с внутренней симпатией и глубоким чувством, но без подлинно объединяющей любви. Осуществится ли счастливый миг их соединения под действием этого общего гнета? Или, быть может, из чистой любви и радости скоро взойдет новый день для одного из них, столь ценимого вами? Но что бы ни ждало их впереди, — тот из них, кто будет первым освобожден, наверное поспешит, по крайней мере, из братской верности позаботиться о другом. — Теперь же не только обе формы религии лишены помощи искусства, но и само по себе их состояние хуже, чем когда-либо. Оба источника восприятия и чувства величественно и обильно притекали от бесконечного, пока научное умничание, лишенное истинных принципов, еще не нарушало своею пошлостью чистоты сознания, хотя каждый из источников сам по себе не был достаточно богат, чтобы производить высшее; теперь же они сверх того загрязнены потерей наивности и гибельным влиянием воображаемого и ложного знания. Как очистить их? Как придать им достаточно силы и полноты, чтобы, оплодотворяя почву, они орождали на ней не одни лишь эфемерные продукты? Свести их и соединить в одно русло — вот единственное, что может осуществить религия на пути, которым мы идем; это было бы событием, из лона которого она вскоре вышла бы в новой и более прекрасной форме навстречу

лучшему будущему.

Смотрите же: хотите ли вы того или нет, но цель ваших высших сегодняшних усилий есть вместе с тем возрождение религии. Именно ваши старания должны осуществить это событие, и я приветствую в вас спасителей и пестунов религии, хотя и непроизвольных. Не покидайте вашего поста и вашего дела, пока вы не вскроете последней глубины познания, не раскроете с жреческим смирением святилища истинной науки, где все вступающие, и в том числе и дети религии, найдут возмещение всему, чего нас лишало полу-

==149

знание и высокомерное самодовольство. Философия, возвышая человека до сознания его взаимодействия с миром, научая его видеть в себе не только нечто обособленное и единичное, но и живого соучастника целого, не потерпит далее, чтобы перед ее глазами погибал в нищете и убожестве, не достигнув своей цели, тот, кто упорно направляет свой духовный взор на самого себя, ища в себе вселенную. Рухнула боязливая преграда, все вне человека есть лишь иное в нем, все есть отражение его духа, как и его дух есть отпечаток всего; он смеет искать себя в этом отражении, не теряя себя и не выходя из себя, он никогда не может исчерпать созерцания самого себя, ибо все лежит в нем. Нравственное учение в своей обуздывающей небесной красоте, далекое от ревности и деспотического самомнения, само подаст ему при входе небесную лиру и магическое зеркало, чтобы он мог узреть строгое и тихое развитие духа в бесчисленных формах, всегда одинаковое во всей бесконечной области человечества, и сопровождать его божественными звуками. Кто озирается вокруг себя, ища вселенную, того естествознание смело ставит в средоточие природы и не допускает, чтобы он бесплодно рассеивался и останавливался на мелких чертах. Он может тогда прослеживать игру ее сил до самой таинственной ее области, начиная с неприступных хранилищ подвижной материи и кончая художественной мастерской органической жизни; он измеряет ее могущество от границ рождающего миры пространства до средоточия своего собственного я, и всюду находит себя в вечной борьбе с нею и в неразрывном соединении, всюду видит в себе ее внутренний центр и ее внешнюю границу. Видимость рассеялась, и сущность достигнута: его взор прочен, и его горизонты ясны; всюду узнает он одно и то же под всеми одеяниями и успокаивается только в бесконечном. Я уже вижу, как некоторые исключительные личности, посвященные в эти таинства, возвращаются из святилища, и уже очищаются и украшаются, чтобы выступить в жреческих одеждах. И пусть одна из богинь еще медлит своим благотворным явлением; время дает нам великое и обильное возмещение и этого. Ибо величайшее художественное произведение есть то, материалом которого служит само человечество, и которое непосредственно творит Божество; и это произведение многие уже скоро начнут понимать. Ведь Божество творит и теперь со смелым и могучим мастерством, и вы будете неокорами, когда новые творения будут установлены в храме времени. Вложите силу и дух в истолкование художника, объясняйте из прежних его созданий позднейшие, и из последних первые. Мы должны объять прошедшее, настоящее и

Блюстителями храма. Примеч. пере».

К оглавлению

==150

будущее, созерцать бесконечную галерею возвышенных произведений искусства, умноженных тысячью блестящих зеркал. История, которой подвластны миры, должна с благодарностью обильно вознаградить религию, как свою первую воспитательницу, пробудить истинное и святое поклонение вечной силе и мудрости. Смотрите, как божественный росток созревает среди ваших насаждений без вашего содействия, свидетельствуя о благосклонности богов и непреходящем значении вашей заслуги. Не стесняйте его роста и не выпалывайте его: он есть ваше украшение и спасительный талисман.

==151