Испытания

О, насколько богаче уже стала эта личность! Какое радостное сознание приобретенной ценности, какое повышенное чувство собственной жизни и бытия дарует мне самосозерцание, глядя на добычу столь многих прекрасных дней! Не тщетной была тихая деятельность, которая извне казалась бездеятельно праздной жизнью; могущественно содействовала она внутренней задаче саморазвития. Эта задача не была бы выполнена в такой мере при многообразно-пестром общении и деятельности, которые не соответствуют моей природе, и еще менее — при насильственном ограничении моей восприимчивости. И потому я могу только печалиться о том, что внутренняя сущность человека так плохо понимается даже теми, кто были бы способны и достойны всюду знать ее, — что даже из них столь многие не проникают взором от внешнего действия к внутреннему движению, или же мнят постигнуть последнее, подобно первому, из отдельных разрозненных частей, и потому чуют противоречия даже там, где все согласовано. Разве так трудно найти подлинный характер моего существа? Разве эта трудность должна оставить навсегда невыполненным самое дорогое желание моего сердца — все более раскрывать себя всем, достойным того? Да, и теперь, глубоко проникая в свою " душу, я нахожу подтверждение, что именно это есть влечение, которое сильнее всего движет мною. Это так, как бы часто мне ни говорили, что я замкнут и холодно отталкиваю священные предложения любви и дружбы. Правда, мне никогда не кажется необходимым говорить о том, что я делал и что со мной случалось; слишком мало ценю я все, что во мне принадлежит миру, чтобы останавливать на этом внимание того, кому я охотно раскрыл бы свою душу. Я не говорю также о том, что еще лежит во мне в темном и неразвитом виде, чему недостает той ясности, которая отличает мое подлинное достояние. Как мог бы я нести навстречу другу именно то, что еще не принадлежит мне? Для чего тем самым скрывать от него то, что я уже действительно есть? И как мог бы я надеяться, не возбуждая недоразумений, сообщить то, чего я еще сам не понимаю? Такая осторожность не есть замкнутость или недостаток любви; она есть священное благоговение, вне которого нет и самой любви; она есть нежная забота о святости и ясности высшего достояния. Как только я усвоил себе что-либо новое, как только я в какой-либо области двинул вперед свое развитие и свою самостоятельность, — не спешу ли я возвестить это словом и делом другу, чтобы он разделил со мною радость и, воспринимая рост моей внутренней жизни, сам обогащал себя? Как себя самого, люблю я друга: как только я признаю что-либо своим достоянием, я делю его с ним. Но потому и я. конечно, не принимаю столь большого участия в

==299

Монологи

том, что он делает и что с ним случается, как этого требуют те, кто называют себя друзьями. Его внешние действия оставляют меня беззаботным и спокойным, если я уже понимаю внутреннюю сторону, из которой они проистекают, и знаю, что они должны быть таковыми, ибо он сам именно таков, каков есть. Внешнее действие, как таковое, имеет мало отношения к моей любви, оно не доставляет ей столько пищи и не вызывает во мне столько изумления и радости, как в тех, кто менее проник вглубь действующего существа. И точно так же его исход не возбуждает во мне столь нетерпеливого ожидания, как в тех, для кого все зависит от счастья и удачи; исход этот принадлежит миру и должен подчиниться законам необходимости со всем, что из него следует; а что следует из него, что случится с другом, то он сам сумеет встретить свободно и достойно для себя. Остальное же не заботит меня, я спокойно смотрю на его судьбу, как и на свою собственную. Кто назовет это холодным равнодушием? Это есть лишь плод светлого сознания того, что в человеке есть он сам, и что принадлежит миру вне его, — того сознания, которое лежит в основе моего отношения к самому себе и на котором покоится мое самоуважение и чувство свободы: должен ли я менее следовать ему в отношении того, что касается друга, чем в отношении того, что касается меня самого?

Именно это и радует меня, что моя любовь и дружба никогда не имеют низкого источника, никогда не направлены на чувственное благополучие любимого, не смешаны ни с каким пошлым чувством, никогда не есть создание привычки, мягкодушия, и еще менееупрямой партийности, а всегда есть чистейшие деяния свободы и направлены только на собственное внутреннее бытие человека. Я всегда был замкнут для таких пошлых чувств; никогда благодеяние не выманивало у меня дружбы, никогда только одна красота не склоняла меня к любви, никогда сострадание не пленяло меня настолько, чтобы я видел в несчастии заслугу и признавал страдающего иным и лучшим, чем он есть; никогда согласие в единичном не покоряло меня настолько, чтобы я обманывался о различиях в глубочайшем содержании. Этим в душе был открыт простор для истинной любви и дружбы, и никогда не ослабнет мое влечение заполнить его возможно более богатым и многообразным содержанием. Где я замечаю задаток своеобразия в силу наличности его возвышенных заложников — восприимчивости и любви,— там я нахожу и предмет для своей любви. Я бы хотел с любовью обнять каждое самобытное существо, начиная с наивной юности, в которой лишь зарождается свобода, и вплоть до самого зрелого завершения человечности; каждому существу, в котором я это вижу, я шлю привет любви, хотя бы нам суждена была лишь беглая встреча,

К оглавлению

==300

Испытания

допускающая только намек на действенное проявление чувства. И я никогда также не уделяю своей дружбы по какому-либо мирскому мерилу или по внешнему облику человека. Взор мой облетает мир и время и отыскивает внутреннее величие человека. Много ли или мало охватило уже теперь его сознание, насколько он подвинулся в своем собственном развитии, сколько дел или творений он совершил, — все это не может определять моего отношения, и я легко утешаюсь при отсутствии всего этого. Я ищу только его своеобразного бытия и отношения этого бытия к совокупной человеческой природе; насколько я нахожу первое и понимаю последнее, настолько есть у меня любви к нему; но доказать ему эту любовь я, конечно, могу лишь, поскольку он сам меня понимает. И потому-то, увы, она так часто возвращалась ко мне непонятой! Язык сердца не воспринимался, как будто я оставался немым; и эти люди действительно думали, что я был нем.

На близких путях часто бродят люди и все же не приближаются друг к другу; тщетно взывает человек, исполненный чаяний и жаждущий дружеской встречи: другой не внимает ему. В других случаях люди часто встречаются, хотя пути их далеко расходятся; и тогда кажется, будто это встреча навсегда, но она длится лишь мгновение: новое движение уносит каждого в иную сторону, и никто не понимает, куда исчез его спутник. Это часто случалось с моей жаждой любви; разве не было бы постыдно, если бы она не созрела, наконец, если бы легкая надежда не исчезла, сменившись мудрым предчувствием? «Столько поймет в тебе этот, и столько — тот; эту любовь ты можешь дать этому, но должен воздержаться от нее в отношении к тому» — так ко мне часто взывает умеренность, хотя порою и тщетно. Внутреннее влечение сердца не оставляет места для рассудительности; не может быть и речи о том, чтобы я питал заносчивое желание положить предел человеческой отзывчивости ко мне и моей любви. Я всегда предполагаю больше, чем есть, всегда возобновляю попытки и часто несу кару за свою ненасытность, теряя в самой попытке то, чем я уже владел. Но иной и не может быть судьба человека, который самобытно совершенствуется; и если это со мной случается, то это есть только вернейшее доказательство, что я самобытно совершенствуюсь. Чем более сознание направлено на общее, с тем большим кругом людей чувствует себя связанным человек; и тот, кто ограничивается одним кругом, мнит, что его соучастники тождественны с ним. Чем более самобытно все развивается во мне, тем более необходима общая восприимчивость и свободная любовь к чужеродному развитию для того, чтобы человек мог надолго любить и понимать меня. Подобно предполагаемой судьбе кометы, внутренне развитый человек соединяет много

==301

Монологи

мировых систем, движется вокруг многих солнц. Теперь его радостно усматривает одна звезда, стремится его познать, и, приближаясь, он дружески огибает ее; потом она опять видит его в далеком пространстве, его образ кажется ей измененным и она сомневается, остался ли он прежним. Он же снова возвращается в быстром беге и встречает ее с любовью и дружбой. — Где найти прекрасный идеал совершенного союза? Дружбу, которая была бы одинаково совершенна с обеих сторон? Она возможна лишь там, где у того и другого восприимчивость и любовь почти безмерны. Но тогда вместе с любовью они и сами совершенны, и тогда наверно близок час, который, кажется, для всех бьет уже раньше — час, когда нужно снова отдать себя бесконечности и вернуться из мира в ее лоно.

==302