Добавил:
Опубликованный материал нарушает ваши авторские права? Сообщите нам.
Вуз: Предмет: Файл:
Скачиваний:
29
Добавлен:
24.07.2017
Размер:
2.14 Mб
Скачать

2. В защиту силы

По случайному совпадению мне в руки с разницей в несколько дней попали "Свидетельство одного умершего человека"', повествующее о тревоге умершего без отпущения грехов, и "Похоронная песнь", которую тогда переиздал Монтерлан*. Я полагал, что упрямое общественное мнение быстро причислит эти работы к двум противоположным лагерям: либо пацифистскому, либо милитаристскому, и не ошибся. Впрочем, было совершенно очевидно, что в один из тех суетных дней, когда деятельность обретает свою определенность, их выбор придаст видимость истины этому противопоставлению, если бы для одного из них смерть не предварила такой выбор.

И тем не менее и тот и другой, бесспорно, похожи друг на друга как тональностью своих высказываний, так и своей духовной атмосферой: они одинаково ригористичны в своих суждениях и одинаково безотчетно эмоциональны, не проявляя никаких признаков нетерпения и едва обращая внимание на своих псевдосоюзников, поскольку чувствуют, что чужды им, и заботятся лишь о том, чтобы избавиться от путаницы: спокойствие силы, а также вера в добродетельность силы.

Несмотря на видимость, сила в современном мире — это великий отшельник. И мирные люди, и воинственные люди создали одинаково карнавальный ее образ, воюя за или против идола.

"Мы против всякого применения силы". Мне бы очень хотелось знать, что под этим подразумевается.

'Esprit, dйcembre 1933

==170

Существует физическая сила. Люди приручили силы природы. Не на них ли они осерчали? Женева находится среди гор. Я думаю, что самый чувствительный из пацифистов может подать петицию против грубого насилия со стороны водопадов или обжаловать тот факт, что остроконечные вершины гор имеют разную высоту. Эмоциональные реакции против локомотивов прекратились сами собой, как только люди увидели множество других снующих вокруг машин. Итак, мы не попали в цель.

Существует нравственная сила. Самообладание и твердость духа, говорил Аристотель, придают людям энергию, но особенно сильно их значение перед лицом опасности или смерти. Не к этому ли высокопарному стилю столько людей испытывают отвращение? Увы! "Учение о ненасилии, которое привлекает высокие души, собирает под свои знамена и малодушных. Отсутствие ненависти не обладает ценностью, ибо является всего лишь выражением страха перед ненавистью других... Нам хорошо известно, что прославляется под именем человечности,а если ее поделить пополам, то она тотчас же становится низостью, которую низость же и обожает"'. "Те, кто уповают на метафизику, чтобы оправдать собственную трусость, пусть отправляются в школу ненасилия: победа над страхом является одним из четырех предварительных условий ненасильственного сопротивления у Ганди, сознательное подчинение закону страдания — это его внутренняя пружина, он сам заявлял множество раз: "Там, где нет другого выбора, кроме выбора между малодушием и насилием, я буду советовать выбирать насилие... Я воспитываю стойкое мужество, способное пойти на смерть, но не убивать. Но кто не обладает таким мужеством, тому я пожелал бы скорее воспитать в себе способность убивать и быть убитым, чем стыдливо избегать этой опасности. Я лучше тысячу раз прибегну к насилию, чем отдам на растерзание хоть одно племя..."2

Пацифизм, являющийся всего лишь защитной реакцией против воинственных добродетелей и оправданием апатии посредственных людей, не может стать нашей позицией. Ею не может стать и нежная душевная чувствительность, свойственная тем, для кого быть всеобщим любимцем и есть царство любви, и их не интересует, что происходит с истиной и справедливостью. Мы должны изгнать из нашего мира — начиная с поэзии и кончая обществом — такие слащавые удовольствия. Я пришел не с миром, а с мечом: так говорит дух. С того дня, как дух проник в наши сердца, он наш повелитель, и мы не успокоимся, пока не наступит его царство. С тех пор внутри нас и вокруг нас кипит борьба. Прежде всего справедливость даже ценой крови, нашей собственной крови. А что будет потом — посмотрим. Горе любезным угодникам: они лишили духовную жизнь прощения и снисходительности; они же отвергли и героизм с его стойкостью, который только и является законной ценой за нее.

'Chantfunиbre(Montherlant H.). 2 Махатма Ганой,цит. по Ромену Роллану.

==171

Мы сослались на силу физическую и силу нравственную.

Но не будем тратить слов понапрасну. Не станем больше говорить о физической силе,а поразмышляем, как это делают физики, омощности.Сила — это решимость, самообладание и инициатива, но ее направленность не определяется материей. Разве она не собственно человеческое свойство? Почему же она непопулярна даже среди людей прямодушных?

Прежде всего потому, что ее сопровождают сделки с совестью. В девяти случаях из десяти она достается корыстолюбцам. Девять завистливых шпаг на одну огненную. Непривычно наблюдать, как мужественный человек отказывается от своего могущества, как победитель меряет свою победу мерками справедливости. Со временем клеймо бесчестья становится все более заметным на лице силы, и сегодня его воспринимают как несправедливость.

Но затрагивается ли этим сама сила? Здесь мы не можем допустить путаницы, раз ставим перед собой задачу воссоздать во всей их чистоте ценности, опутанные ложью. Когда мы нападаем на армию, полицию, магистратуру, то выступаем не против армии, полиции, магистратуры, как таковых, в их собственных функциях и действиях, а против того, чем они стали, — искаженные общественным строем, сознательно или бессознательно служащие отличающейся своей низостью власти, алчности великих мира сего. Мы напоминаем им о чести.

Достаточно ли после этого повторять вслед за Паскалем, что следует "рядом со справедливостью поставить и силу, а для этого надо справедливость сделать сильной"? Наши националисты превратили эту мысль в предмет расхожего потребления. Они забывают (не пропуская, впрочем, последующих строк, где это сказано), что люди, которые не могут крепить справедливость из-за высокомерия своей силы, оправдывают саму силу, чтобы наделить себя с помощью всех преимуществ справедливости иллюзией мира.

Поставить рядом. Но именно это-то и отвергают сторонники учения о ненасилии.

Признаем ценность истины, которую они стремятся сохранить в мире, несмотря на все собственные заблуждения. Да, существует только одна творческаясила (мы не говоримдействующая),это сила духовная, все другие силы лишь воплощают ее, получают свою плодотворность благодаря тому, что заимствуют ее у нее и остаются бесплодными из-за той возни, которую ведут вокруг нее, и пыли, которую при этом поднимают. Разум, достаточно проницательный для того, чтобы хорошо знать направление всех влияний, наверняка может дать нам (по примеру тех географических карт, на которых мы уже не находим знакомых очертаний континентов) неожиданный образ, в котором почти все видимые действия людей оказались бы стертыми. Дело в том, что люди в большей мере действуют на основе того, что они есть, чем на основе того, что они делают. Сила заключается не в жесте, а в присутствии, которое стоит за жестом, а иногда обходится и без него. Печально, что сегодня приходится напоминать эти общие истины.

==172

В один прекрасный день человек приходит к воротам монастыря, рассказывает о старой китайской книге, дает понять, что хочет жить в этом монастыре, и устраивается под его сенью. С этого момента он не произносит ни одного слова. Но сила его святости такова, что толпы людей с почтением идут к нему. И вот его одолевает смертельная болезнь. Приверженцы, стоящие у изголовья, умоляют его сказать им хотя бы одно-единственное словечко, которое они могли бы унести в своем сердце как память о нем. Тогда аскет поднимается, говорит: "Огонь!" и снова падает: тотчас же монастырь и вся деревня вспыхивают, словно факел. Вот какова сила молчания. Недавно мы наблюдали в Индии, как духовная мощь одного человека разрушила предрассудки, которые не удавалось поколебать ни истории, ни пророкам*. Необходимо, чтобы мы помнили об этом, иначе нам не избежать поклонения числу, возбуждению, могучим средствам. А также всех наивных суждений относительно насилия, которые произрастают на почве разложения подлинной духовности.

Ненасилие — это религиозная позиция. Она противопоставляет злу святость, то есть приобщение человека к Богу. Я не вижу у данного слова никакого другого смысла, кроме этого последнего. Десять праведников могут спасти общество, но их должно быть ровно десять. Известно, что речь идет о десяти святых, а не о десяти добрых душах. Тот, кто достигает святости, стоящей достаточно высоко, чтобы уравновесить массивные силы зла в нашем мире (известно, какое это отречение, через какие страдания он должен пройти), достоин того, чтобы я признал за ним право на отказ от непосредственной борьбы против существующих сил зла. Но только за ним, ибо он один из всех приверженцев ненасилия выполнил свой человеческий долг без уверток, хотя и обособился от других. Любой другой, кто более или менее трезво смотрит на мир, должен, обязан взвалить его тяжесть на свои плечи. Он не живет по ту сторону силы, он живет внутри силы, ведя самую что ни на есть силовую борьбу. Его незначительных запасов духовности, может быть, достаточно для того, чтобы унять притязания живущего в нем индивида, но их не хватает, чтобы поколебать устои зла, укорененного в недрах современного мира. Он несет свою долю ответственности за это зло, поскольку был равнодушен к нему, а стало быть, поощрял его. Это как бы дань, которую он должен платить за свою вину, ставя на службу справедливости, за неимением ничего лучшего (и скажем также, за неимением чего-то более героического), силу против силы.

Это выявляет двойственность положения служителя духа по отношению к материальной силе. Он должен всем своим существом и прежде всего всей своей душой стремиться к миру, где вера стала бы достаточной, чтобы люди могли перевернуть горы и вылечить собственные сердца. Но поскольку он всегда остается внизу этого мира, он не может требовать для себя порядка, которого сам бы не осуществлял: из-за общей виновности он долженслужить справедливости посредством силы в той мере, в какой он и ему подобные недостаточно служили ей с помощью духовных средств. Если возможно — сила справедливости, если нет — сила вкупе со справедливостью; вторая формулировка ^ должна идти как асимптота первой, ибо чем большим будет внутреннее

==173

богатство и его собственное насилие над собой, тем менее необходимыми будут средства принуждения. Как раз в тот момент, когда убеждение теряет свои устои, оно должно прибегать к внешней силе, которая извне (в самом общем смысле) воздействует на тела и души. Это тот момент, когда орудия справедливости: армия, полиция, власть

— в несовершенном мире начинают пренебрегать порученной им миссией.

Стало быть, в данном и во всех других случаях невозможо избежать настоятельно необходимой внутренней духовной революции.

Перед лицом малодушия современного мира вечная романтика силы вновь начинает обретать энергию. Возрадуемся, если таким образом возрождается жизнь. Но будем внимательны. Наряду с ложью, вызванной страхом, к которой прибегают ради умиротворения, существует и ложь силы, которой следуют ради силы. Энергия — это природное свойство, ничего более. Она не всегда свойственна душевной силе, а когда она оказывается связанной с нею, то утверждает ее ничуть не больше, чем мастерство артиста или прирожденная доброта святого. Энергия держится в той зоне, где душа укореняется в теле и проникает в его части; мы говорим: добрые руки, твердые мускулы воли. Эта физическая энергия души сама по себе не всегда является добродетелью. Прилив гнева, игнорирование трудностей, отчаяние или сноровка, соблазн почестей, удовольствия или наживы, боязнь общественного мнения (все герои из страха!) — вот сколько фальшивых монет с ликами душевной силы.

Душевная сила не проявляется вовне, ни даже с помощью темперамента: духовная сила — это внутренняя добродетель, и она всегда на стороне духа. Кто превращает силу в грубый символ материи? Все несуразицы относительно силы создаются именно для того, чтобы мыслить ее только в материальных и — особенно — наблюдаемых образах. Но когда ее представляют исключительно по образу физической силы, то сохраняют только ее случайные характеристики: массированный удар, неудержимый натиск, внезапность, шум и грохот, короче, — наступательность, агрессивность. Это значит (ибо речь идет об отношениях существ между собой) неразрывно связывать силу с духовным насилием, принуждением и известной человеческой грубостью.

Не будем отрываться от земли. Все, о чем шла речь, неотделимо от силы. Надо согласиться с тем, что дух и плоть перемешаны между собой: нам известны бурные взрывы возмущения, которые сразу же выходят за рамки всяких оправданий и превращаются в прямые оскорбления, насилие, гнев. Величественный гнев. Dies irae, dies ilia*.

Но все же величественный гнев, потому что великодушный: сущность силы не в агрессивности, а в великодушии. Добродетели, говорили древние, так сказать, проникают друг в друга до такой степени, что ни одна из них уже не стоит обособленно ото всех других. Вот так же и сила не является силой, если она, накапливаясь, в то же время не проникается осторожностью, взвешенностью и справедливостью. А поскольку все добродетели подчинены милосердию, сила находит свою высшую меру в великодушии. Поддержание духа, инициатива, возрастающая энергия, — все это вытекает из внутреннего сверхизобилия. Подлинно сильный

==174

человек не стремится к господству, к использованию своей силы, он одержим своего рода радостной страстью передать ее другим, создать вокруг себя сильное человечество. По поводу некоторых ветеранов войны (сколько их стоит на таком уровне?) Монтерлан говорит о ностальгии по великодушию: "Это было то самое желание, которое позволяло отправиться в поход. Не желание убивать, нет! желание страдать, любить, служить. Те, кто не видит за грубыми касками ваших лиц, глубоко ошибаются. Они не понимают того, что если вы о чем-то тосковали на войне, так это о любви; только так вы могли любить людей". В самом деле, сначала требуется установить, является ли сила убеждением или жертвой. Она и то и другое. Но именно тогда, когда жертва не приносит положительного результата, она становится гнусной, бесчеловечной. Она встает на службу поверхностному человеку, провоцируя нервозность, крики, слова, которые он специально для этого создает. Такой гвалт мне чужд.

Подлинная сила не так заметна. Она заключается скорее в упорстве, чем в нападении, длительность — ее мера. Когда остаешься твердым на протяжении тех долгих периодов, в ходе которых тебя не поддерживает никакой порыв, когда никакой ток крови или рвение души не подстегивают тебя, именно в такой момент, несомненно, сила оказывается наиболее обнаженной и выражает свою высшую меру.

Высшую? А может быть и нет. Сила — это опять-таки обуздание дерзания. Это противостояние иллюзии, внушаемой скверной слепой логикой, согласно которой завершенность системы всегда является чем-то наилучшим, наитруднейшим, наипочетнейшим, будто запальчивость

— это наивысшая духовность. Инстинкт тоже бывает буйным, а сила увлекающего меня потока заставляет меня забыть о том, что он мною играет, а не я им. Да, насилие прежде всего, я говорю это почти наугад, поскольку мы продолжаем оставаться в пределах посредственности. Необходимо использовать все, вплоть до крайних мер, даже и в особенности безумие, если мы чувствуем, что отвратительный дух насилия охватывает нашу жизнь, если беспристрастность, уравновешенность, спокойствие становятся всего лишь масками, прикрывающими стыдливое согласие с самим собой. Но насилие достигает своего предела лишь в человеке, который, будучи внутренне мятежным, внимательно следит за безмятежностью.

Это значит, что сила имеет свою меру не в собственной интенсивности, а в ценности того, чему она служит. Она внедряется как в справедливость, так и в воздержание. Ее величие — это насильственная преданность жизни и смерти. Ее естественная среда — это те легенды, во имя которых идут на смерть. Ее душа — это в конечном итоге надежда. Поэтому подлинная сила питает сердце медом, а не язвительностью. Безмятежное безразличие — это путь, по которому следует жестокость. Сила же расцветает в нежности. Suaviter et fortiter*.Эти два слова, которые в евангелиях постоянно связываются с божественными заповедями, являются таковыми не потому, что с их помощью стремятся потакать нашей чувственности: "Мудрость (запомните хорошенько — мудрость!) достигает всей полноты своей силы от края и до края

==175

мира, и располагает всем с помощью кротости"'. Я незнаю ничего более сильного, чем окутанный туманом пейзаж Иль-де-Франса**. И я вспоминаю, насколько был угнетен подавляющим обманом света на прозрачных улицах Севильи.

Мир между людьми — это расцвет силы. Мир, подлинный мир, это не состояние слабости, когда человек выходит из игры. Мир не безразличен ни к хорошему, ни к самому плохому. Мир — это сила. "Творить мир, который обладал бы душевным величием войны. Возродить в мирных условиях добродетели войны", — требует Монтерлан. Сделать это извне, в условиях мира, который для опустошенных сердец является всего лишь "отсутствием войны", невозможно: Монтерлан хорошо это видел, тот самый Монтерлан, который восемь лет спустя будет отвергать такую надежду2. Мир не провозглашают, его строят изнутри. Ну а если непосредственно обратиться к настоящему, которое более всего доступно нашему размышлению, то напомним, что нас не одурачит слово "мир", если с его помощью пытаются заставить забыть несправедливость. Социальный мир, то есть отсрочка с выполнением фундаментальных требований, искоренение из сердец угнетенных возмущения, которое только и сохраняет в них человечность; международный мир, то есть уважительное отношение к завоеванным положениям и сохранность установленного беспорядка: вот по какому пути шествуют сегодня батальоны пацифистов.

Январь 1933 г.