§ 4. Техника закрепления нормативно-правовых модусо (Чернобель г.Т.)

Модальный феномен всякой социальной нормативности выражается, как правило, в модусах (от лат. modus - мера, образ, способ): "разрешено" ("можно"), "требуется" ("обязательно"), "запрещено". Правовой характер этот модальный триптих приобретает в системе правовых отношений, порожденных правовыми обычаями, традициями, государственной властью. Составляя целостный логический аккорд, указанные модусы системно определяют нормативное содержание правовых отношений, формы и способы их становления и развития.

Охватывая практически все жизненное пространство, нормативно-правовые модусы составляют деонтическое ядро действующей системы законодательства, и в своей трехмерной*(179) регулятивной ипостаси определяют формулу правового поведения членов общества в той или иной сфере общественных отношений, правовой modus vivendi человека. Побудительное триединство этих модусов, их четкая смысловая направленность, логическая взаимосогласованность - непреложное условие правильного, эффективного функционирования системы законодательства.

В правоведении издавна привыкли говорить о гипотезе, диспозиции и санкции как составных частях правовой нормы. Но эта абстрактная триада не дает ответа на вопросы: какое императивное содержание потенциально может заключать в себе та или иная правовая норма, каков ее деонтический статус, каково ее жизненное действие? Каждая правовая норма, моделируя тот или иной модус "правовой разумности", формулирует конкретное модусное содержание, закладывающее формулу определенного правового поведения.

Выработка нормативно-правовых модусов в законотворческой деятельности - процесс чрезвычайно сложный, требующий большого запаса знаний, социологических наблюдений, их тщательного изучения и непредвзятой, объективной оценки, позволяющей прийти к определенным императивным выводам, решениям. Судьбоносное значение нормативно-правовых модусов таково, что при их формулировании и закреплении недопустимы какие-либо неясности, недомолвки, смысловые погрешности, семантические или семиотические пробелы.

К сожалению, в теоретическом плане проблема формулирования и закрепления нормативно-правовых модусов недостаточно разработана в правоведении, нуждается в серьезном научном осмыслении. Сами понятия "правовое разрешение", "правовое требование" ("правовая обязанность"), "правовое запрещение" научно и законодательно не дефинированы. Не определены основополагающие принципы и критерии институционально-иерархической "симметричности", сбалансированности данной модусной триады на разных вертикальных и горизонтальных уровнях правового регулирования, вследствие чего деонтическая "ватерлиния", функционально размежевывающая модусные параметры, выглядит порой весьма расплывчатой, что не гарантирует конструктивную эффективность применения нормативно-правовых модусов в системе конкретных правоотношений.

Логические пределы разрешаемого, требуемого и запрещаемого практически открыты для произвольного усмотрения (как правотворческого, так и правоприменительного). Тот или иной модус иногда превращается в юридическую бутафорию. Древний принцип, "когда разрешено большее, меньшее считается разрешенным" не работает. Больше того: порой, что "левая рука" правотворца разрешает, то "правая рука" запрещает. В действующем отраслевом законодательстве имеются модусные "переплетения", образующие нормативно-правовые "узлы", которые деформируют систему определенных правоотношений, действие российского законодательства. Гуманный демократический принцип "разрешено все, что не запрещено", предопределяемый уровнем развития правосознания, превращается в свою противоположность: "запрещено все, что не разрешено".

Бюрократическое стремление зарегламентировать всё и вся породило такую антидемократическую тенденцию, как закрепление тех или иных нормативно-правовых модусов на "нижнем ярусе" правовых отношений без соответствующих деонтических реалий на их "верхнем ярусе". Иначе говоря, нарушается логико-конструктивная интервалика, определяющая вертикальные и горизонтальные родовидовые взаимоотношения модусных блоков в системе действующего законодательства, эффективность институционального функционирования последних. Безудержное региональное нормотворчество образовало императивные "джунгли", которые как спрут оплетают действующую систему федеративного российского законодательства, своевольно "конкретизируя" конституционные принципы, нормы, нормы общерегулятивного федерального значения. Указы президента или постановления правительства нередко оказываются "сильнее" законов, нормативно продолжая их. Любая ведомственная инструкция может запросто "подкорректировать" тот или иной законодательный акт, то или иное правительственное постановление. При этом логическая "фильтрация" такова, что зачастую нормативно-правовой акт противоречит не только тому или иному правительственному постановлению, но и своим собственным нормоустановкам. Все это дестабилизирует правоприменительную обстановку в стране, ставит под сомнение престиж действующего законодательства, способствует росту правового нигилизма, правовой отчужденности членов общества.

* * *

Правовое сознание как одна из форм общественного сознания (правовое мышление - самое практичное мышление*(180)) отражает многообразные ценностные аспекты общественного бытия. Нечто материальное или духовное в системе общественных отношений приобретает определенные ценностные черты тогда, когда тем или иным субъектом этих отношений (отдельной личностью, социальной группой, обществом в целом) осознается его важность, практическая жизненная значимость. Вырабатывая определенную ценностную ориентацию, т.е. выделяя в системе явлений действительности полезное, значимое, благостное, субъект общественных отношений получает возможность результативно, эффективно действовать в соответствии со своими потребностями, интересами.

Вся окружающая действительность рассматривается человеком сквозь призму ее ценности для него. Каждая эпоха человеческой истории обогащается определенной правовой парадигмой, выделяющей главенствующее значение тех или иных теоретических постулатов, концептов в их взаимосвязи, взаимозависимости в соответствии с нормативно-правовыми идеалами, выработанными научной мыслью, практической жизненной необходимостью.

Формальными носителями правовых ценностей выступают нормативные правовые акты, имеющие свою институциональную иерархию и репрезентирующую определенным структурным образом нормативно-правовую мысль законодателя в соответствующем модусном измерении, цементирующем цельное, сбалансированное правовое пространство данного общества, государства.

Генерирующим семиотическим источником нормативно-правовых модусов является конституция, соответствие которой определяет степень конституционности нормативных правовых актов всех уровней (законы, указы, правительственные постановления, акты министерств и ведомств, органов местного самоуправления).

Ценностная парадигма конституции демократического правового государства заключается в том, что она определяет общую стратегию официальной правовой идеологии, ее векторные социальные параметры, закрепляет на основе признания абсолютной значимости верховенства права основополагающие принципы иерархической институционализации государственного управления, его созидательные функции, дифференцированные в пределах предоставленной компетенции, непреложность основных прав и обязанностей граждан, гарантии их государственного обеспечения.

Нормативно-правовые модусы, закрепленные в конституции, являются основополагающими для всех отраслей права данного государства. Действуя непосредственно, они дают "импульс развитию всей правовой системы в качестве правообразующего фактора"*(181). Конституция - это нормативно-правовая база действующей системы законодательства, игнорирование которой в демократическом правовом государстве недопустимо. Хорошо говорил когда-то Л.А. Сен-Жюст: "Конституция есть начало и средоточие всех законов. Всякое установление, не исходящее из конституции, есть тирания".

Разумеется, нельзя идеализировать конститутивное закрепление нормативно-правовых модусов. Не всякий конституционный акт легитимен с правовой точки зрения. В условиях деспотии, например, такой акт выступает в качестве политического камуфляжа, маскирующего подлинную сущность государственного строя. Правовая легитимность предполагает высокую степень зрелости правосознания законодателя, его демократическую парадигму, политическую неангажированность, связана с соблюдением требований правовой мотивации законодательных акций, соответствующим согласованием их с действующей системой общепризнанных принципов и норм международного права.

В демократическом правовом государстве конституционное закрепление основополагающих нормативно-правовых модусов придает им верховный правовой статус, утверждает принцип личности, ее человеческое достоинство в качестве нормативной основы права.

Единых методических принципов конституционного закрепления нормативно-правовых модусов не существует. Если обратиться к европейской конституционной практике, одни конституции, после преамбулы, закрепляют основные принципы государственного устройства, и только после этого закрепляют с соответствующими нормативно-правовыми модусами правовой статус личности (например, Конституция Республики Болгария, Конституция Португальской Республики, Конституция Швеции); другие конституции правовой статус личности выдвигают на первый план (например, Конституция Итальянской Республики, Основной закон ФРГ). Действующая Конституция Российской Федерации прежде всего определяет "Основы конституционного строя", вслед за этим - правовой статус личности.

Закрепляя правовой статус личности, одни конституции нормативно-правовые модусы "разрешено" (права) и "требуется" (обязанности) подают в одной структурной плоскости (например, Конституция Республики Болгария, Конституция Итальянской Республики, Конституция Португальской Республики), другие закрепление указанных модусов структурно подразделяют, выделяя в особые главы (например, Конституция Румынии). В Конституции Чешской Республики раздел о правовом статусе личности отсутствует; действует особая "Хартия основных прав и свобод", принятая Федеральным собранием в 1991 г.

При формулировании нормативно-правовых модусов важен лингвистический аспект этой чрезвычайно ответственной работы, выражающей волю нормотворца*(182). Семантическая ясность модусных формул, их четкая семиотическая репрезентация определяют качество деонтического пространства, регулятивную эффективность действующей нормативно-правовой системы.

Скажем, нормативно-правовой модус "разрешение" можно по-разному обозначать словесно ("вправе", "имеет право", "может", "правомочен", "не должен", "не обязан"), главное при этом заключается в том, чтобы само понятие "разрешение" не меняло своего смыслового значения, достаточно полно выражало мысль законодателя, не толковалось по-разному, произвольно, конъюнктурно. Например, в Конституции Республики Болгария закреплено: "Собственность может быть частной и публичной" (ст. 17-2). Остается неясным, что такое "частная собственность" и что может находиться в этой собственности; та же неясность в отношении собственности "публичной". "Право собственности, - гласит Конституция Республики Исландия, - неприкосновенно" (ст. 67). О какой собственности речь, неясно. В той же Конституции Республики Болгария содержится разрешительный модус: "Вероисповедание свободно" (ст. 13-1). Кажется, все понятно. Однако этот модус можно сформулировать подробнее, более ясно: "Каждый имеет право свободно исповедовать свою религию или религиозные убеждения, - гласит Конституция Королевства Нидерландов, - индивидуально либо в сообществе с другими верующими...".

Неоднозначным может быть формулирование и закрепление нормативно-правового модуса "разрешение" посредством такой словесной формулы, как "имеют право". В Конституции Республики Болгария, например, закреплено: "Граждане имеют право собираться мирно и без оружия на собрания и манифестации" (ст. 43-1). И далее: "Для собраний в закрытых помещениях разрешения не требуется" (ст. 43-3). Следовательно, чтобы реализовать право на собрания вне помещений, необходимо разрешение, без него это право реализовать нельзя, т.е. запрещено. Согласно Конституции Итальянской Республики (ст. 17) граждане свое право на собрания "в общественном месте" могут реализовать лишь с предварительного уведомления властей. В Основном законе ФРГ закреплено: "Все немцы имеют право собираться мирно и без оружия без предварительного извещения или разрешения. Для собраний, проводимых вне помещений, это право может быть ограничено законом или на основании закона" (ст. 8, п. 1, 2). Получается, что не все то, что разрешено, может быть реализовано в полном объеме. Модус определенного разрешения покрывается модусом запрещения. На то, что разрешено, необходимы определенные санкции.

"Граждане Российской Федерации, - закреплено в действующей российской Конституции, - имеют право собираться мирно, без оружия, проводить собрания, митинги и демонстрации, шествия и пикетирование" (ст. 31). Необходимы ли какие-либо разрешения или предварительные уведомления, Конституция не уточняет.

Нормативно-правовой модус "разрешено" - это модус правовой свободы, это основополагающая мера этой свободы. Семантическая основа слова "свобода" - отсутствие каких-либо стеснений, ограничений, препятствий, запретов, ощущения зависимости от чего- или кого-либо. Если та или иная правовая свобода конституционно признана, соответствующая "презумпция разрешенности" должна действовать автоматически. С правовой точки зрения алогично на конституционно признанные свободы набрасывать разрешительную узду, т.е. разрешенное трансформировать в запретное, чтобы потом вновь перевести его (запретное) в разрешенное... "Каждый человек, - закреплено во Всеобщей декларации прав человека (1948), - имеет право на свободу мирных собраний и ассоциаций" (курсив мой. - Г.Ч.).

Разрешительно-запретные методы законодательного регулирования права на народные, общественные собрания необоснованны. "Разрешаемая" свобода - это не свобода, правовой ценности она не имеет. Свободно - значит без какого-либо предварительного разрешения, по полному праву. Еще в позапрошлом веке видный английский правовед А.В. Дайси, анализируя с юридической точки зрения право на общественное собрание, констатировал, что в Англии "полиция не имеет никакого особого права контролировать собрания, происходящие на открытом воздухе"*(183). Л. Дюги также отмечал, что французский законодатель "не может подчинить публичное собрание предварительному разрешению". Он может лишь требовать, чтобы такие собрания "не нарушали свободы других, общественной безопасности и спокойствия"*(184). Не существует системы разрешений на такие собрания, как митинги и демонстрации, в США. Оценивая право публичных собраний по Конституции США, Э. Лабулэ писал, что американский народ ставит это право "вне правительственного внимания", до него запретительно "нельзя касаться ни под каким предлогом"*(185).

Среди современных европейских конституций наиболее демократично право на свободу общественных собраний закреплено, например, в Конституции Бельгии (ст. 26: "Бельгийцы имеют право собираться мирно и без оружия... без предварительного разрешения".), Испании (ст. 21-1: "Признается право граждан собираться мирно и без оружия. Для осуществления этого права не требуется предварительного разрешения".), Финляндии (§ 13: "Каждый имеет право без получения разрешения организовывать собрания и демонстрации и участвовать в них".). В Конституции Королевства Нидерландов подобным модусным образом закреплено бесцензурное право на свободу мысли (ст. 7-1: "Ни одно лицо не должно обращаться за предварительным разрешением на публикацию своих взглядов или воззрений...").

Функциональная деонтическая диалектика подлинно демократического права такова, что, с одной стороны, в интересах всех и каждого оно призвано отмерять "разумные границы" правового поведения, а с другой, - не мешать человеку жить свободно с сознанием правовой ответственности за свое поведение. Ненужные запретительные путы разрушают нормальную деонтическую интервалику в системе нормативно-правовых регуляторов, что приводит к гипертрофии принудительного фактора в поддержании общественного правопорядка, подрывает нравственный авторитет государства, его управленческих акций*(186).

Всякий запретительный нормативно-правовой модус ("запрещено", "нельзя", "не может", не допускается", "исключено", "неприкосновенен" и т.п.), как всякий иной нормативно-правовой модус, должен иметь соответствующую "мотивационную санкцию", вытекающую из преамбулы закона ясную, недвусмысленную формулировку, понятную для исполнителя закона, не вызывающую каких-либо вопросов, недоумений. Верно акцентируется внимание на том, что государство "не может позволить себе, чтобы в глазах граждан восприниматься как учреждение, таящее какое-то "секретное" ("зловещее", "недоброе", "особо разящее" и т.п.) оружие, о котором в народе могут сказать - "камень за пазухой."*(187).

В действующем законодательстве не должно быть "молчаливых" модусов, как это иногда представляется*(188). Молчать - значит ничего не говорить, не высказывать открыто своего мнения. О технических приборах, подающих звуковые сигналы, когда они молчат, говорят: приборы не работают, не действуют. Иначе говоря, молчание можно понимать по-разному, что неконструктивно для правоприменительной деятельности. Законодательное молчание - это нормативный пробел, причины которого могут быть самые разные - объективные и субъективные*(189). Преднамеренное модусное молчание не украшает законодателя.

При формулировании и закреплении нормативно-правовых модусов необходима их особая понятийно-терминологическая точность, ясность, логическая непротиворечивость. Понятие - это логический определитель значимости правовых нормативов, что обусловливает их логическую пригодность и стабильность в системном функционировании на всех уровнях правоприменительной деятельности. Специфика данной деятельности такова, что понятийно-терминологический плюрализм здесь нетерпим. Поэтому еще в античной древности самые жесткие требования предъявлялись к понятийному формулированию правовых нормативов со всеми их модусами. Нормативная конструкция, неадекватная соответствующему понятийному строю правового мышления, не может рассчитывать на эффективное действие.

В правовых отношениях цивилизованного общества наиболее общими, ключевыми понятиями выступают конституционные понятия (т.е. понятия, закрепленные в конституции), выполняющие важные логические функции в процессе восприятия и применения действующих правовых нормативов, в интегративном определении общей линии правового поведения членов общества. Конституционные понятия - это не просто исходные, первичные правовые понятия. Это главные, базовые, сквозные правовые понятия, пронизывающие систему нормативно-правовых модусов на всех их функциональных уровнях.

Понятийно-терминологическая сбалансированность в иерархической структуре действующего законодательства предопределяет необходимую модусную однозначность и справедливость нормативно-правовых решений, их социальную результативность. В связи с этим большое значение имеет вопрос о дефинитивном качестве понятийных параметров. Например, запретительный модус в функциональном отношении очень часто сопрягается с понятием "общественный порядок", которое издавна является спорным*(190) (одно дело общественный порядок в демократическом правовом государстве и другое - в условиях деспотического режима, где это понятие имеет соответствующую интерпретацию) и, следовательно, не может служить надежным ориентиром при деонтическом выборе конкретного правоприменительного поведения. Например, в докладе Совета Федерации Федерального Собрания Российской Федерации за 2008 год "О состоянии законодательства в Российской Федерации" обращалось внимание на то, что "нормы Семейного кодекса Российской Федерации и Жилищного кодекса Российской Федерации, определяющие понятие семьи, противоречат друг другу". Право иметь семью - естественное, святое право человека. Во Всеобщей декларации прав человека (1948) закреплено, что "дети, родившиеся в браке или вне брака, должны пользоваться одинаковой социальной защитой" (ст. 25.2). Из этого правоположения логически следует право на внебрачную семью*(191), которое, однако, не имеет соответствующих нормативных закреплений. Думается, что международно-правовое признание и закрепление этого естественного человеческого права способствовало бы повышению осознания духовной сущности брака, решению актуальных демографических проблем в ряде регионов мирового сообщества.

Имеется аспект проблемы, связанный с формой государственного обустройства. В частности, в условиях федеративного государства никаких расхождений между основными (ключевыми) понятиями, используемыми в федеративном законодательстве, и понятиями, используемыми в региональном законодательстве, не может быть. Другой вопрос, что следовало бы продумать и законодательно закрепить, какие понятия, в каких семантических пределах, в какой регулятивной форме могут быть определенным образом конкретизированы, уточнены на уровне регионального законодательства с учетом исторического развития субъектов федерации, их культурных традиций, обычаев, бытовой специфики.