Никола. Античная литература. Практикум

смертью / Ей за отчизну воздать, наказать за все преступленья (II, 575–576). Одна мысль, что Елена снова вернется в Спарту, увидит сыновей и родителей, непереносима: Так не бывать же тому! Пусть славы мне не прибавит / Женщине месть – недостойна хвалы такая победа, – / Но, по заслугам ее покарав, истребив эту скверну, / Я стяжаю хвалу, и сладко будет наполнить / Душу мщенья огнем и прах моих близких насытить. / Мысли такие

вуме, ослепленном гневом, кипели (II, 583–588), и могло произойти страшное, если бы не явление матери, Венеры и ее решительные слова – Что за страшная боль подстрекает безудержный гнев твой? / Что ты безумствуешь, сын? Иль до нас уж нет тебе дела?.. (II, 594–595), сопровождаемые обещанием снять помрачение сына]. Объяснить, почему Эней попустил «хтоническому» войти в него и подчинить себя ему, можно: заключительный эпизод Энеиды прямо отсылает и к эпизоду убийства Турном Палланта и даже – более целенаправленно и остро – к сюжету, изображенному на поясе (точнее – caelaverant auro. X, 499) искусным мастером Клоном Эвритидом, и к его смыслу – убийство Данаидами своих двоюродных братьев (X, 496–499), то есть то преступление, направленное против «своего» рода, «своей» крови, но уже вполне сознаваемое как преступление и против самого себя, к этому роду и этой крови принадлежащего (сам Эней – хранитель «родового» начала, осознающий свою роль в «родовременной» перспективе: он не только сын Анхиза, но и преемник всей восходящей линии; он не только отец Юла, но и прародитель всего римского народа). Автор Энеиды кончает ее, может быть, на самой высокой и сложной ноте с необыкновенной смелостью – сразу же, без какой-либо каденции или перехода обрывая ее и оставляя читателя, который не может еще оторваться от уже оконченного текста, наедине с самим собой и с целым начинающего уже отделяться от читателя повествования: ...И, промолвив, меч погрузил он / С яростью (fervidus)

всердце врага, и объятое холодом смертным / Тело покинула жизнь и к теням отлетела со стоном (... cum gemuti fugit indignata sub umbras). XII, 950–952 (жизнь, отлетающая к теням, снова возвращает нас к теме царства мертвых). Современный исследователь пишет: «С лучшим своим героем Вергилий расстается

вмомент худшего его поступка: слава року спета, слава человеку оборвана на полуслове. А стоит ли рок славы? Стоит ли

201

возрождение смерти? Не обманет ли будущее? Всем смыслом своего творчества Вергилий отвечал: стоит. Он был человеком, который пережил конец света и написал IV эклогу: он верил в будущее». Проницательно, верно и мудро. И все-таки тревожит вопрос – не возмутил ли этой пролитой кровью Эней некое тонкое и промыслительное равновесие, не предопределил ли он, нарушивший заповедь отца и совершивший это убийство, кровавогрозную доминанту Рима, ту, с солоноватым привкусом, славу, которая с самого начала несла в себе зародыш гибели Города, Империи и если не самой идеи, то дела, воодушевлявшего его, Энея? Впрочем, эта гибель, как береговая линия во время морских блужданий, была для Энея тем горизонтом, до которого все главное он видел, но не знал, что сразу же за ним – последнее слово судьбы. Автор же Энея, вняв вещаньям Кумской пророчицы, что ultima ... venit iam ... aetas (Bucol. Eel. IV, 4), что рождается magnus ordo (IV, 5), что с высоких небес посылается nova progenies (IV, 7), сумел, тоже пророчески, заглянуть за край своего горизонта и увидел там Деву, божественного мальчика, decus aevi и magni menses (IV, 11–12), избавление от страха и наступление благоденствия, но ему не дано было ни узнать, ни увидеть, что народившийся новый век не будет возвращением Saturnia regna, но, напротив, обозначит близкий закат Римской эпохи и римской славы.

Топоров В. Эней – человек судьбы. М., 1993. С. 51–55

Задание 4.

Ф. Зелинский. Из жизни идей. Мотив разлуки (фрагмент)

Ознакомьтесь с фрагментом статьи Ф. Зелинского, где сравниваются IV песнь «Энеиды» и «Послание Дидоны» Овидия. Ответьте на вопросы и выполните задание:

1)Как объясняет Ф. Зелинский различия в образах героинь у Вергилия и Овидия?

2)Почему общий замысел поэмы Вергилия требовал именно такого характера героини?

3)Как повлияла на образы героинь жанровая специфика каждого из произведений?

202

4)Приведите свои примеры в подтверждение или опровержение (в зависимости от вашей позиции) суждений Ф. Зелинского.

Оба поэта имЪли огромное влiянiе на поэзiю новыхъ временъ; но такъ какъ источникомъ Шекспира былъ – какъ я это постараюсь доказать – разсказъ о ДидонЪ въ обработкЪ именно Овидiя, то мы на немъ только остановимся подробнее, Виргилiя же привлечемъ только для сравнения и оттЪненiя особенностей его соперника. ИзвЪстными предполагаются слЪдующiя черты преданiя, общiя для обоихъ поэтовъ. Дидона, или, какъ она первоначально называлась Элисса (имя финикiйское; сравн. еврейское Елисавета), была дочерью тирскаго царя и супругою тирскаго же вельможи Сихея; когда этотъ послЪднiй палъ жертвою алчности ея брата, она со своей сестрой Анной, съ отборной дружиной и казной бъжала въ сЪверную Африку, гдЪ и основала городъ Карθагенъ. Приблизительно въ то же время была разрушена Троя: спасся, между прочими, троянскiй князь Эней, сынъ Анхиса и Венеры, вмЪстЪ съ отцомъ и малолЪтнимъ сыномъ Iуломъ, между тъмъ какъ его супруга Креуса погибла въ пламени; онъ же вынесъ изъ пылающаго города его главную святыню, загадочныхъ «троянскихъ боговъ», залогъ возрожденiя Трои, и, собравъ вокругъ себя спасенныхъ товарищей, отправился странствовать, отыскивая обещанную ему рокомъ землю для основанiя новой Трои – Италiю. На седьмомъ году онъ заЪхалъ и въ Карθагенъ и сталъ тамъ гостемъ и возлюбленнымъ царицы Дидоны; но послЪ кратковременнаго счастливаго сожительства съ нею боги послали ему вЪщiй сонъ, чтобы заставить его исполнить поставленную ему рокомъ задачу. Видя, что ей предстоитъ вЪчная разлука, Дидона пишетъ ему, по Овидiю следующее послание):

Такъ, у Меандровыхъ волнъ, умирая въ травЪ обагренной, Передъ кончиной своей бЪлая лебедь поетъ.

Ужъ не надЪюсь я болЪ мольбой тебя тронуть своею: Знаю, жестокимъ богамъ рЪчь ненавистна моя; Но, потерявъ и заслуги, и честь, и стыдливую душу, Ужъ не считаю грЪхомъ несколько словъ потерять.

Такъ-то ты Ъхать рЪшилъ и несчастную бросить Дидону? Та же волна унесетъ судно – и вЪрность твою?

203

Тотъ же топоръ разсЪчетъ и канатъ корабля – и союзъ нашъ? Ъдешь въ Италiю ты, въ дальнiй, неведомый край?

Ни Карθагенъ тебя новый, ни наши растущiя стЪны Не веселятъ, ни народъ, власти врученный твоей?

НЪтъ; отъ успЪха къ задачЪ рЪшилъ ты бежать, отъ готовой Родины къ той, что во мглЪ кроетъ заморская даль!

Пусть ты отыщешь страну; но какъ она станетъ твоею? Кто незнакомому въ даръ нивы родныя отдастъ? Новая, видно, любовь тамъ и новая будетъ Дидона, ВЪрности новый залогъ... новыхъ зародышъ измЪнъ!

Скоро-ль воздвигнешь ты городъ, красой Карθагену подобный? Скоро-ль на выступъ кремля выйдешь народъ свой смотреть? Пусть ты успеешь во всемъ и поборешь преграды, но гдЪ же, ГдЬ та жена, что тебя такъ же полюбить, какъ я?

НЪтъ, я ошиблась въ тебЪ: не Венеры родился ты сыномъ: Ласковый матери нравъ не воплотился въ тебъ.

Скалы родили тебя, или дикiя чащи лЪсныя,

Иль безжалостный звЪрь, житель пустыни нЪмой, Или пучина... подобная той, что вздымается нынЪ, Той, что навстречу вЪтрамъ манить кь побЪгу тебя.

Что ты спешишь? На дворЪ урагань! Пусть хоть онъ мнЪ поможетъ:

Слышишь, какъ бурЪ въ отвЪт валъ разъяренный реветъ? Дай, чтобы, вместо тебя, я хоть бурЪ сказала спасибо: ВЪтеръ и волны – души все-жъ справедливЪй твоей. Ненависть, вижу, свою сверхъ мЪры ты дорого ценишь: Жизнью готовъ заплатить, лишь бы уйти oтъ меня! Скоро улягутся вЪтеръ и волны; по влажной лазури Снова, какъ прежде, Тритонъ рЪзвыхъ погонитъ коней.. Ахъ, еслибъ сь вЪтромь-волной и душа изменилась Энея! Иль ужъ тверже, Эней, жесткаго дуба ты сталъ?

А вЪдь не разъ испыталъ ты бурливаго моря причуды; Что-жъ тебя снова къ себЪ тянетъ обманчивый валъ? Ясной, бываетъ, порою пловецъ свое судно отвяжетъ – Все-жъ и ему океанъ лютой бЪдою грозить.

Да и опасно, съ грЪхомъ на душЪ, доверять себя морю: Эта стихiя всегда мстить за предательство вамъ,

БолЪ-жь всего – за измЪну въ любви; вЪдь и матерь Эротовъ Близъ киберейскихъ бреговъ моремъ была рождена.

204

Страшно мнЪ какъ бы, погибши, тебя не вовлечь въ свою гибель,

Какъ бы морская тебя не поглотила волна!

Милый, живи; ужъ лучше пусть такъ я тебя потеряю, Лучше пусть смерти моей будешь виновникомъ ты.

Что, если яростный шквалъ (да забудутъ слова мои боги!) Судно настигнетъ твое; что тебЪ скажетъ душа?

Тотчасъ припомнятся устъ вЪроломныхъ облыжныя клятвы. И какъ Дидону лишилъ жизни фригiйскiй обманъ;

Будетъ витать предъ тобою покинутой призракъ супруги, Грустный, съ кровавой струей на расплетенной косЪ, Будешь молить: “пощади, я виновенъ!” и каждаго грома, Молнiи каждой ударъ карой своею считать.

Нътъ, погоди; дай улечься жестокости волнъ – и Энея; Краткой отсрочки цЪной путь безопасный купи.

Не за тебя я дрожу: малолЪтняго жаль мнЪ 1ула; Мало-ль того, что моимъ ты палачемъ прослывешь?

ЧЪмъ провинился твой сынъ, чЪмъ, боги троянской отчизны? Иль ты ихъ спасъ отъ огня, чтобы въ волнахъ схоронить? Впрочемъ – не спасъ ты ихъ вовсе. Не вЪрю твоей похвальбЪ я; Ты-ль на смиренныхъ плечахъ вынесъ отца и боговъ?

Все ты солгаль. Не на мнЪ же ты сталъ вероломству учиться; Льстивыхъ обЪтовъ твоихъ жертва не первая я.

Если кто спросить тебя, гдЪ мать молодого Iула - “Мужемъ забытая, смерть въ бурномъ огнЪ обрЪла”. Такъ ты и мнЪ говорилъ; меня тронули жалкiя рЪчи - Что-жъ, я виновна; вина кару смягчаетъ мою.

Да; но виновенъ и ты; и твои тебя боги караютъ. Взадъ и впередъ по волнамъ гонитъ седьмая зима. Море извергло тебя; я дала тебЪ тихую пристань, Я, лишь ты имя назвалъ, царство вручила тебЪ.

Ахъ, еслибъ этимъ однимъ, господинъ мой, тсбЪ я служила...

Горе! про тайный союзъ шепчетъ глухая молва.

Помнишь тотъ день, когда насъ подъ сЪнь одинокаго грота Синею мглою своей ливень внезапный загналъ?

Чей-то я слышала голосъ. Я думала, нимфы резвятся НЪтъ, то про близкую смерть пЪли Эринiи мнЪ. Требуй возмездья, забытая честь; о призракъ Сихея! Съ краской стыда на лицЪ скоро къ тебЪ низойду...

205

Въ мраморномъ капищЪ мною кумиръ былъ воздвигнуть Сихея: Зеленью свежей деревъ чтила всегда я его.

Голосъ оттуда знакомый коснулся ушей моихъ; трижды Шопотомъ тихимъ кумиръ молвилъ: “Элисса, я жду!” Ждать ужъ недолго, иду; ты покорную встретишь супругу; Только сознанье вины мой замедляетъ уходъ.

Я согрешила; прости. Я не низменной страстью пылала: Тотъ, кто внушилъ мнЪ любовь, можетъ мой грЪхъ оправдать Матерь-богиня и старецъ-отецъ, своимъ сыномъ спасеный, Все мнЪ сулило любви честный и вЪчный союзъ...

Прочь! Не касайся боговъ; ихъ десница твоя оскверняетъ. Прочь! Нечестивой рукЪ грЬхъ небожителей чтить. Коли пожаръ пощадилъ ихъ, чтобъ ты ихъ жрецомъ

назывался – ВЪрь, мнЪ, жалЪютъ они, что ихъ пожаръ пощадилъ. Думалъ ли ты, что, быть можетъ, ты матерью бросишь Дидону, Что твой младенецъ, злодей, въ тЪлЪ трепещетъ моемъ? Жалкую матери долю несчастный малютка разделитъ,

И нерожденной души будешь убiйцею ты.

ВмЪстЪ со мной ты на казнь посылаешь Iулова брата; Жизнь и мою, и его – кара похититъ одна.

“Богъ мнЪ уйти повелЪлъ”. Ужъ бы лучше прiйти не дозволилъ, Лучше-бъ пунiйской земли ноги не знали троянъ!

“Богъ”, говоришь ты. Не тотъ ли, что злой тебя бурею гонитъ, Тотъ, что на дикихъ моряхъ жизнь истошаетъ твою?

Даже могучiй Пергамъ, какимъ его Гекторъ прославилъ, – Даже могучiй Пергамъ столькихъ не стоилъ трудовъ.

Ни Симоента родного, а Тибровы ждутъ тебя волны; Пусть ты найдешь ихъ, – всегда будешь чужимъ ты для нихъ.

Сжалься надъ домомъ, молю, что твоей поручилъ себя власти: Самъ ты вЪдь знаешь: любовь – вотъ мой единственный грЪхъ, Я не во Фтiи увидЪла свЪтъ, не въ великихъ Микенахъ;

Ни мой отецъ, мой мужъ, не воевали съ тобой. Стыдно супруги тебЪ? Называй не женой, а подругой: Имя любое мнЪ дай, лишь бы твоею мнЪ быть.

Слушай: за царство, за... все, чЪмъ еще я тебЪ угодила. Я ужъ не брака, о нЪтъ, – краткой отсрочки прошу,

206

Чтобъ успокоилось море... и сердце мое, чтобы время Стойко съ разбитой душой жить научило меня.

Если же нЪтъ – я сумЪю съ постылою жизнью разстаться; Долго жестокимъ ко мнЪ быть ты не можешь, поверь. Ты-бъ посмотрълъ, въ какомъ видЪ твоя тебЪ пишетъ Дидона; Пишетъ она – а твой даръ, мечъ, на колЪняхъ у ней; Слезы съ горящихъ ланитъ на булатъ обнаженный стекаютъ; Скоро, взамЪнъ этихъ слезъ, кровью окрасится онъ.

Видишь, какъ къ долЪ моей твой удачно подобранъ подарокъ: Онъ облегчаетъ мнъ путь къ мрачной могилЪ моей.

Да и не первый ударъ онъ несчастному сердцу готовитъ: Рана жестокой любви мучитъ давно ужъ его.

Анна, сестра моя Анна, вины соучастница нашей, Скоро ты бЪдный мой прахъ даромъ послЪднимъ почтишь. Все-жъ не пиши на плитЪ, что Элисса, вдова я Сихея;

Мраморъ надгробный мой пусть, надпись такую хранитъ: “Прахъ здЪсь Дидоны лежитъ – отъ своей она пала десницы – Поводъ ко смерти и мечъ далъ ей троянецъ Эней”.

III

Такова Дидона Овидiя. Кто сравнитъ ея посланiе съ описанiемъ другого римскаго поэта, который былъ его источникомъ, тому бросется въ глаза первымъ дЪломъ тЪсная и – какъ сказали бы нынЪ – рабская зависимость отъ него Овидiя. Не только фабула вся у него заимствована – заимствованы и такiе мотивы, которые по нашимъ понятiямъ должны принадЪлежать къ оригинальному творчеству поэта – такъ угроза бурей и собственнымъ появленiемъ послЬ смеЪрти, голоса нимфъ во время рокового свиданья въ гротЬ, шепотъ статуи Сихея и др. И тЪмъ не менЪе Овидiй остался глубоко оригиналенъ: его Дидона – другая, чЪмъ Дидона его предшественника.

Та – героиня. Ея любовь къ Энею – любовь роковая, внушенная богами. Но вотъ она узнаетъ, что Эней ее покидаетъ; гордость царицы борется со страстью женщины; она снисходитъ до просьбы – Эней отвЪчаетъ ласково, но твердо, не проливая ни единой слезы. Тогда женская слабость оставляетъ Дидону; сознанiе перенесенной обиды удвоиваетъ ея ярость. “Иди”, – говоритъ она Энею, – “ищи свое царство по волнамъ моря! Но когда волны выбросятъ тебя на голыя скалы, – а это будетъ, если

207

только благочестие имЪетъ какую-нибудь силу, – то ты часто въ своихъ мученiяхъ будешь призывать Дидону. Мое проклятье послЪдуетъ за тобою, и моя тень возрадуется; узнавъ въ преисподней о твоей карЪ”. Съ этихъ поръ она уже не показывается Энею на глаза; онъ бЪжитъ ночью изъ опасенiя, что она пошлетъ свою рать противъ него. Эта боязнь основательна; Дидона умираетъ, чтобы не пережить своего униженiя, но она умираетъ со словами: exoriare aliquis nostris ex ossibus ultor; ея послЪднiя мысли – мысли о мести. – Стоить ли говорить, что Овидiева Дидона не имЪетъ и слЪда этой героической черты? Правда, и она грозить Энею своего тЪнью; но чтобы въ насъ не осталось ни малЪйшаго сомнЪнiя относительно смысла этой угрозы, она сама прибавляетъ: “да забудутъ слова мои боги!” Она хочетъ только напугать Энея и этимъ побудить его остаться. У Виргилiя Дидона въ последнюю минуту молитъ Эринiй, – чтобы Эней, ужъ если ему суждено достигнуть Италiи, былъ изгнанъ изъ своего царства, разлученъ сь сыномъ, и чтобы онъ палъ не доживъ до старости; увЪренность, что такъ это и будетъ, наполняетъ ея сердце радостью. У Овидiя, напротивъ Дидона боится, какъ бы ея гибель не стала причиной его гибели: “милый, живи! ужъ лучше пусть такъ я тебя потеряю, лучше пусть смерти моей будешь виновникомъ ты”. Гордость царицы пропала, осталась простая любящая puella.

Таково различiе между Дидонами обоихъ поэтовъ; согласно сказанному выше, оно стоить въ связи съ различiемъ между обоими направленiями въ развитiи мотива разлуки – трагедiей съ одной, комедiей и элегiей – съ другой стороны. Дидона Виргилiя – трагическая героиня, наслБдiе Еврипида и трагедiи вообще, Дидона Овидiя – последнее воплощение той нежной, мягкой дЪвушки, которую любила аттическая комедия и по ея примЪру научилась изображать александрiйская элегiя. Чтобы въ этомъ не оставалось никакого сомнЪнiя, сопоставимъ еще но одному мотиву въ душевной драмЪ обЪихъ женщинъ; возьмемъ для этого мотивъ самый потрясающiй, самый захватывающiй – назовемъ его кратко “мотивомъ ребенка”.

Мы нарочно взяли нашу тему во всей ея резкости; разлука именно потому и разрушаетъ счастье женщины, что является развязкой любовной драмы, имевшей въ своемъ основанiи полное обладанiе. Обладанiе же при нормальныхъ условiяхъ создаетъ

208

возможность роковыхъ послЪдствiй; какъ же отнесется покидаемая къ этимъ роковымъ послЪдствiямъ? Вотъ тутъ-то различiе, о которомъ идеть рЪчъ, и выступаетъ во всей своей яркости: говоря кратко, – женщинЪ-героинЪ мысль о нихъ облегчаетъ горе разлуки, между темъ какъ женщинЪ обыкновенной разлука при такихъ условiяхъ кажется вдвойне тяжелой, преступной, немыслимой. У Виргилiя Дидона говорить Энею въ своей первой, сравнительно мягкой рЪчи:

Еслибъ предъ бЪгствомъ своимъ ты хоть матерью сдЪлалъ Дидону,

Еслибъ малютка-Эней передъ теремомъ нашимъ рЪзвился, Чтобы при видЪ его я тебя, о мой гость, вспоминала – Все-жъ бы не такъ одинокой и жалкой себЪ я казалась!

ДидонЪ Овидiя, напротивъ, именно при мысли о немъ Эней кажется полнымъ нечестивцемъ, прикосновенiе котораго оскверняетъ спасенныхъ троянскихъ боговъ:

Думалъ ли ты, что, быть можетъ, ты матерью бросишь Дидону, Что твой младенецъ, злодей, в тЪлЪ трепЪещетъ моемъ?

Эта – черта решительная; въ ней сказывается весь характеръ изображаемаго лица.

Достаточно, однако, сказаннаго для сравненiя и оттЪненiя; сосредоточимся теперь на ДидонЪ Овидiя, интересной для насъ во многихъ отношенiяхъ. Отъ читателя не ускользнула ея крайняя нервность, обнаруживающаяся въ ея рЪзкихъ переходахъ отъ одной мысли къ другой, но отъ всЪхъ – къ той, которая владЪетъ ею въ эту минуту, къ мысли: “не уЪзжай, дай хоть морю успокоиться”. Такъ, думая о жестокости Энея, она находить невЪроятнымъ, чтобы его матерью могла быть ласковая Венера; нЪтъ, его родила безчувственная стихiя, скалы или море... но произнесенное слово “море” напоминаетъ ей о томъ морЬ, по которому корабли Энея улетятъ вскорЪ на сЪверъ, и она продолжаетъ:

Или пучина, – подобная той, что вздымается нынЪ.

Реальный мiръ не существуетъ для нея; она видитъ не предметы, а призраки предметовъ, созидаемые ея взволнованной фантазiей. Она не верить, чтобы Венера была матерью Энея, но только на минуту, – дальше она уже забыла о своихъ сомнЪнiяхъ. Она не вЪритъ, чтобы Эней спасъ боговъ изъ пламени Трои;

209

немного далЪе – запрещаетъ ему касаться спасенныхъ имъ боговъ – и вслЪдъ за тЪмъ обвиняетъ этихъ самыхъ боговъ въ недоброжелательствЪ къ нему. Ея Эней – то образецъ благочестiя, этимъ самымъ оправдывающiй ея любовь и грЪхъ; то – богоненавистный нечестивецъ. Характерна также и ея рЪчь – не столько, впрочемъ, для нея самой, сколько для Овидiя. Особенно бросается въ глаза неожиданное и эффектное соединение двухъ разнородныхъ понятiй: “та же волна унесетъ судно – и верность твою”; “тотъ же топоръ разсЪчетъ и канатъ корабля – и союзъ нашъ”; “дай улечься жестокости волнъ – и Энея”; “чтобъ успокоилось море – и сердце мое”. Сюда же относится и антитеза, которая въ подлинникЪ еще ярче и дЪйствительнЪе, вслЪдствiе неподражаемой краткости латинской рЪчи: “отъ успеха къ задачЪ рЪшилъ ты бЪжать” (facta fugis, facienda petis); “какъ бы, погибши, тебя не вовлечь въ свою гибель” (perdita no perdam timeo noceamve nocenti); “иль ты ихъ спасъ отъ огня, чтобы въ волнахъ схоронить”? Но въ анализъ частностей можно не пускаться; каждый съ перваго взгляда убЪдится, что наше посланiе написано тЪмъ блестящимъ, “пуантированнымъ” стилемъ, который былъ любимымъ стилемъ “азiанскихъ” учителей Овидiя и его самого и опять сталъ таковымъ въ ту эпоху, когда писалъ Шекспиръ.

Ф. Зелинский. Из жизни идей. СПб., 1995. С. 402–409

Задание 5.

А. Ахматова. «Не пугайся – я еще похожей»

Внимательно прочитайте стихотворение А. Ахматовой. Подумайте над следующими вопросами:

1)С чем связано обращение А. Ахматовой к образам Энея и Дидоны?

2)Как соотносит А. Ахматова ценности страсти и исторической миссии вкупе со связанной с нею славой?

3)Почему А. Ахматова выбирает для эпиграфа именно эти строки из «Энеиды»?

Против воли я твой, царица, берег покинул.

«Энеида», книга шестая

Не пугайся, – я еще похожей Нас теперь изобразить могу,

210