Никола. Античная литература. Практикум

Ахилла Татия, содержащий своеобразную иронию над уже сложившимися штампами греческого романа.

В романе Лонга герои не путешествуют в дальние страны. Это своего рода пастораль, поэтизирующая остров Лесбос и незатейливые стороны пастушеского быта. Главные герои трогательно наивны и чистосердечны, живут в нерасторжимом слиянии с природой. Роман отличается естественностью чувств героев, отдельных положений, в которые они попадают. Неблагоприятные обстоятельства, влекущие за собой разлуку, достаются и этим героям, но они любимцы богов и со своей стороны искренне благочестивы. Благочестив и автор, предваривший свое повествование посвящением «в дар Эроту, нимфам и Пану, а всем людям на радость». Завораживает читателя и ритмическая организация текста, удачно переданная в переводе С. Кондратьева. Местами ритмическая проза переходит в стихи и концы фраз рифмуются. Роман Лонга отдельные исследователи также находят манерным, искусственным, однако читательская любовь к тексту в веках не охладевает. Примечательно суждение о романе взыскательного Гете: «Все это произведение говорит о высочайшем искусстве и культуре... Надо бы написать целую книгу, чтобы полностью оценить по достоинству все преимущества его. Его полезно читать каждый год, чтобы учиться у него и каждый раз заново чувствовать его красоту».

Римский роман пережил определенное воздействие греческой романной традиции: герои римских романов тоже скитаются, переживают перипетии в виде кораблекрушений, мнимых смертей, любовных домогательств. Однако заметное своеобразие римского романа оформилось под воздействием «менипповой сатуры», беседы на морально-философские темы, близкой к диатрибе. Авантюра в римском романе уже не является основным предметом изображения. В роман проникает исторический и местный колорит, но главное – на первый план выдвигаются герои с подчеркнутой индивидуальностью, представленные в динамике. Из «менипповой сатуры» заимствовано и взаимодействие в тексте прозы и стиха.

Римский роман представлен двумя текстами: «Сатириконом» Петрония и «Метаморфозами» Апулея.

«Сатирикон» Петрония оценивается как одно из наиболее своеобразных произведений не только античной, но и мировой литературы, хотя этот самобытный текст сохранился только

261

в отрывках (фрагменты из 15, 16 и, возможно, 14 книги). Об авторстве романа велись споры. В то же время большинство исследователей сходятся на том, что автор романа – это тот «арбитр изящного» Петроний, которого описал в 18,19 гл. своих «Анналов» Тацит. Во всяком случае описанная им эпоха с ее нравами, бытом, литературными вкусами соответствует картине жизни Италии второй половины I в. н.э.

Роман Петрония примечателен прежде всего картинами упадка нравов. Положительные персонажи в романе отсутствуют. Дошедшие до нас отрывки описывают похождения компании молодых людей, достаточно образованных, но лишенных нравственных основ, с сомнительным прошлым и праздным настоящим.

Повествование ведется от лица одного из них – Энколпия. Как и остальными, героем прежде всего владеют сладострастные помыслы, желание сохранить расположение юноши Гитона. Характеристика героя углубляется лишь на уровне его эстетических реакций, за которыми угадывается личность автора. Своеобразным комментарием «от автора» становятся и вставные стихи, выполненные в самых разных жанрах: эпос, *эпиграмма, элегия

и т.д. Во всех случаях жанр обусловлен сюжетной ситуацией и характером изображаемого. В то же время поэтические фрагменты придают большую живость и выразительность повествовательной манере. При анализе романа полезно порассуждать о мотивах введения того или иного стихотворного фрагмента, его жанровой определенности, соответствии тому или иному римскому «классику», смысловой функции и т.д.

Известный интерес может представлять и попытка сравнить сюжетную основу дошедшего текста со структурой платоновских диалогов. В романе можно выделить «экспозицию к пиру», затем описание самого пира и, наконец, последующих

за ним событий. Однако важно увидеть, что симпозиум у Петрония носит своего рода пародийный характер: он не имеет ни достойного основания, ни достойного уровня.

Стиль романа отмечен контрастами: патетические рассуждения могут вестись в применении к низменным предметам и тут же прерываться площадной бранью и отвратительно вульгарной сценой. Пир, устроенный разбогатевшим вольноотпущенником Тримальхионом, относится к наиболее ярким, «зрелищным» страницам романа, с живописной наглядностью передающим ощущение

262

этического и эстетического растления римского общества. Выделенный эпизод позволяет увидеть и такую важную черту стиля романа, как своеобразие речевой характеристики персонажей. Достаточно сравнить для этого речевую манеру Тримальхиона

сманерой выражаться Эвмолпа или ритора Агамемнона.

Всоздании картины нравов активно участвует также хронотоп романа: грязный рынок, притоны, сомнительные гостиницы и т.п. Действие романа разворачивается в Кампании, та-

ких городах провинции, как Кротон и других. «Анналы» Тацита свидетельствуют, что у Петрония было имение в Кампании, и это может быть свидетельством того, что предполагаемый автор романа хорошо знал эти места.

Роман Петрония начисто лишен всякой идеализирующей тенденции, а также и сколько-нибудь определенной авторской позиции. Подчеркивая это обстоятельство, А. Пиотровский видит

вэтом принципиальное отличие римского романа от греческого: «Строго идеализирующая, схематическая линия греко-римского слова терпит в нем («Сатириконе» – М. Н.) решительный уклон. Вместо связанного единой волей действия трагического театра, здесь – своенравная игра авантюр. Вместо скованного столетней моралью пафоса или смеха – ироническое любопытство к быту. Разве в этой случайно расплетающейся фабуле не сказался безумный произвол вселенской торговли? В этом реализме – равнодушие поздней цивилизации?» Время создания «Сатирикона» еще далеко от эпохи гибели Рима, однако этот, сохранившийся

в«осколках» роман есть одно из ярчайших художественных свидетельств надвигающейся катастрофы.

Опыт античного романа не прошел бесследно для развития прозы нового времени. Европейский роман унаследовал приемы повествовательной техники античных авторов, новеллистика нового времени использовала отдельные сюжеты и мотивы. Влияние древних авторов проявилось прежде всего при формировании таких жанровых разновидностей романа, как роман пасторальный, плутовской, роман приключений.

ПРИМЕРНЫЙ ПЛАН ЗАНЯТИЯ

I.Понятие о романе. Условность обозначения античных повествовательных текстов термином «роман».

II. Греческий авантюрный роман и его топика.

263

III.Своеобразие романа Лонга «Дафнис и Хлоя» в ряду других греческих романов.

IV. Отличия римского романа от греческого.

V.«Сатирикон» Петрония.

1)состав текста и сюжетная композиция;

2)хронотоп романа;

3)автор и персонажи;

4)«Пир Тримальхиона» как пародия на платоновскую традицию;

5)искусство индивидуальной речевой характеристики в романе.

VI. Историко-литературное значение античного романа.

ЛИТЕРАТУРА

Основная

1.Античный роман. Сб. статей. М., 1969.

2.Бахтин М. М. Эпос и роман. СПб., 2000.

3.Полякова С. Об античном романе // Тацит. Лонг. Петроний. Апулей. М., 1969. С. 5–20.

Дополнительная

1.Кнабе Г. С. «Анналы» Тацита и конец античного Рима // Материалы к лекциям по общей теории культуры и культуре античного Рима. М., 1993. С. 501–522.

2.Левинская О. Л. АнтичнаяAsinaria:историяодногосюжета.

М., 2008.

3.Ярхо Б. Я. Предисловие // Петроний Арбитр. Сатирикон.

М., 1990. С. 12–38.

МАТЕРИАЛЫ К ЗАНЯТИЮ

Задание 1.

Лонг. Дафнис и Хлоя (фрагменты)

Прочтите отрывок из романа Лонга «Дафнис и Хлоя». Приведите примеры ритмики повествовательного стиля Лонга

иответьте на следующие вопросы:

1)Какие симптомы пробудившегося в героях любовного чувства выделяет автор?

264

2)Что общего в ощущениях героев?

3)Какую роль в развитии этих чувств играет природа?

4)Какие черты пасторального романа проявляются в предложенных фрагментах?

13.И, войдя вместе с Хлоей в пещеру нимф, он отдал Хлое стеречь свой хитон и сумку, а сам, став у ручья, принялся мыть свои кудри и все свое тело. Кудри у него были черные и густые, тело – загорелое, и можно было подумать, что тень от кудрей его делает смуглым. Хлое, глядевшей на него, Дафнис показался прекрасным, и так как впервые прекрасным он ей показался, то причиной его красоты она сочла купанье. Когда же она стала омывать ему спину, то его нежное тело легко поддавалось руке, так что не раз она украдкой к своему прикасалася телу, желая узнать, какое нежнее. Потом они стада свои погнали домой – солнце было уже на закате, и Хлоя ничего уже больше с тех пор не желала, кроме как вновь увидать Дафниса купающимся. Утром, когда на луг они пришли, Дафнис, как обычно, севши под дубом, стал играть на свирели, а вместе с тем присматривал за козами, а они тихо лежали, словно внимая его напевам. А Хлоя, севши рядом, следила за стадом своих овец, но чаще на Дафниса глядела. И вновь, на свирели играя, прекрасным он ей показался,

иопять она решила, что причина его красоты – это прелесть напева, так что, когда он кончил играть, она и сама взялась за свирель, надеясь, что, может быть, станет сама столь же прекрасной. Она убедила его опять купаться пойти и вновь увидала его во время купанья и, увидав, к нему прикоснулась и ушла опять в восхищении, и восхищение это было началом любви. Что с ней случилось, девочка милая не знала, ведь выросла она в деревне и ни разу ни от кого не слыхала даже слова «любовь». Томилась ее душа, взоры рассеянно скользили, и только и говорила она что о Дафнисе. Есть перестала, по ночам не спала, о стаде своем не заботилась, то смеялась, то рыдала, то вдруг засыпала, то снова вскакивала; лицо у нее то бледнело, то вспыхивало огнем. Меньше страдает телушка, когда ее овод ужалит. И раз, когда она осталась одна, вот какие слова пришли ей на ум.

14.«Больна я, но что за болезнь, не знаю; страдаю я, но нет на мне раны; тоскую я, но из овец у меня ни одна не пропала. Вся я пылаю, даже когда сижу здесь, в тени. Сколько раз терновник

265

царапал меня, и я не стонала, сколько раз пчелы меня жалили, а я от еды не отказывалась. Но то, что теперь мое сердце ужалило, много сильнее. Дафнис красив, но красивы и цветы, прекрасно звучит его свирель, но прекрасно поют и соловьи, а ведь о них я вовсе не думаю. О, если б сама я стала его свирелью, чтобы дыханье его в меня входило, или козочкой, чтобы пас он меня. О злой ручей! Ты только Дафниса сделал прекрасным, я же напрасно купалась в тебе. Гибну я, милые нифмы, и даже вы не даете спасенья девушке, вскормленной здесь на ваших глазах! Кто ж вас венками украсит, когда меня не станет, кто будет кормить моих бедных ягнят, кто будет ходить за моей цикадой болтливой? Ее я поймала с большим трудом, чтобы возле пещеры меня усыпляла пеньем своим, но Дафнис теперь лишил меня сна,

инапрасно поет цикада».

15.Так страдала она, так говорила, стараясь найти имя любви. <…> Тогда-то в первый он раз увидал с восхищеньем, что золотом

кудри ее отливают и глаза у нее огромные, словно у телки, а лицо поистине молока его коз намного белей. Как будто тогда он впервые прозрел, а до тех пор будто вовсе не было глаз у него, до еды он почти не касался, а пил, если кто предлагал, – разве что по принужденью: лишь пригубливал. Стал молчалив тот, кто прежде болтливее был, чем цикады, вялым тот стал, кто раньше резвее был коз; перестал он за стадом смотреть, и свирель свою он забросил; пожелтело лицо у него, как трава, сожженная зноем. Об одной только Хлое были речи его. И если один без нее оставался, он так сам с собой, как в бреду, говорил:

18. «Что ж это сделал со мной Хлои поцелуй?

Губы ее нежнее роз, а уста ее слаще меда, поцелуй же ее пронзил меня больнее пчелиного жала. Часто я козлят целовал, целовал и щенят, и теленка, подарок Доркона, но ее поцелуй – что-то новое. Дух у меня захватило, сердце выскочить хочет, тает душа, и все же опять я хочу ее поцелуя. О, победа злосчастная, о, болезнь небывалая, имени даже ее я назвать не умею! Собираясь меня целовать, не отведала ль Хлоя сама какого-то зелья? Почему же она не погибла? Как поют соловьи, а свирель моя замолчала! Как весело скачут козлята, а я сижу недвижим! Как пышно цветы расцвели, а я венков не плету! Вон фиалки, вон

266

гиацинт распустился, а Дафнис увял. Неужели Доркон станет скоро красивей меня?»

19. Так говоря, томился Дафнис прекрасный, ведь впервые вкусил он и дел и слов любовных.

Задание 2.

А. Боннар. Греческий роман

Ознакомьтесь с отрывком из книги А. Боннара «Греческая цивилизация», посвященным роману Лонга. Ответьте на вопросы и выполните задания.

1)Согласны ли вы с мнением А. Боннара, что античный роман был «одной из форм бегства»?

2)Если да, то аргументируйте; бегства от чего?

3)Найдите в тексте романа свидетельства того, что природа – «сообщница любви», как утверждает Боннар.

4)Оцените ритмику романной фразы в переводе С. Кондратьева. Приведите примеры поэтической рифмовки фраз.

Но вот появляется вскоре и после наступления христианской эры другая форма бегства: греческий роман. Какой еще литературный жанр был во все времена ближе к простому времяпрепровождению, к отдыху, к игре?

Говорят о греческом романе, что он родился уже старым. Во всяком случае, он рожден от тысячелетней литературы, как бы исчерпанной в беспрерывном порождении жанров и создании шедевров.

Уже давно славные предки – эпос, лирика, драма – завершили свой путь; красноречие выродилось в риторику, история – в романообразные жизнеописания или сомнительную ученость. Последние поэты перелагали в стихи географию, медицину, естественную историю или шлифовали эпиграммы. В эти сумеречные века только философия еще давала какие-то живые отблески. Однако древняя Греция как будто бы не хотела еще отходить на покой, прежде чем не завещает миру новый, самый современный из литературных жанров; она хотела создать роман.

Он расцвел внезапно и пышно. Это было около II века н.э. (пасторали Лонга, которые называют также «Дафнис и Хлоя», еще более поздние, возможно V века. Мы ничего не знаем об их авторе).

267

Заимствуя сюжет из эротической поэзии александрийцев, обстановку – из наполовину баснословных рассказов путешественников, манеру, увы! современной софистики, опытной в развитии любовных тем сообразно с обывательской геометрией чувств, – греческий роман создается из кусочков, взятых отовсюду, и чаще всего это произведение посредственное.

Его замысел банален. Это всегда история любви, которой препятствуют, история, полная приключений. Двое молодых людей любят друг друга. Они удивительно красивы; они целомудренны и верны. По воле родителей они разлучены. Завистники и изменники их подстерегают. Фортуна (чем стали боги?) доминирует в интриге и нагромождает препятствия на пути влюбленных. До того момента, когда любовь и добродетель, торжествуя над всеми испытаниями, наконец вознаграждаются. Фортуна превращается в добрую фею. Она соединяет любящих, карает злодеев, если только они не исправляются (имеется немало и добрых разбойников в этих историях). Все кончается самым назидательным образом, самым счастливым. Иногда, как в кино, поцелуем.

Сверх того, в таком сценарии целая куча нелепых выдумок. Много детей-найденышей, которые оказываются в определенный момент детьми богатых и благородных родителей. Покинутые любовницы, брошенные в море, погребенные заживо, которые, однако, вновь появляются при развязке. Злые цари, лукавые волшебники, пираты – в изобилии. Властные зрелые дамы, неудачно влюбляющиеся в прекрасного героя. Старые слуги, преданные до такой степени, что бросаются вплавь вслед за лодкой, похитившей их хозяина. Не следует забывать также снов и хлама предсказаний, которые вступают в действие каждый раз, когда дело идет о том, чтобы вывести из затруднения действующих лиц и автора.

Наконец, экзотические декорации. Романист добросовестно обрабатывает эту часть своего сюжета. Он читал рассказы массильских мореплавателей, которые обследовали северные моря и устья Сенегала. Ему известны восточные хроники, которые со времени похода Александра переполнены живописными персами, вавилонской магией и чудесными индийцами. Он наводил справки по ботаническим и зоологическим работам и перелистывал списки «сокровищ», составленные учеными Александрии.

268

Он не забыл и трактаты философов, которые размещают в туманностях неведомых земель идеальные города и племена добрых дикарей. Итак, опираясь на документальные данные, он заставляет своих влюбленных странствовать по всему свету, раскрашивая свой ландшафт в духе подозрительно местного колорита. Псевдовавилонский колорит соперничает с египетским из папье-маше. Эфиопия, странным образом управляемая просвещенным монархом с помощью факиров, преисполнена добрых чувств. За туманной Фулой – это, как я уже говорил, нынешняя Норвегия – процветают чудеса одновременно с неопифагореизмом.

Страсть к путешествиям, иногда уносящая любовников на грань луны, избавляет автора от исследования глубин человеческой души. Всегда прекрасные и страстные, движимые верностью, его герои переходят из одного произведения в другое, созданные по шаблону. Географическая мера заменяет психологическую. Зигзаги приключения занимают место сердечных волнений.

Благодарение небу, большая часть этой романической продукции растаяла во время другого путешествия, полного опасностей, которое греческая литература должна была проделать, чтобы дойти до нас. У нас ведь есть «Дафнис и Хлоя».

* * *

Это произведение не без недостатков. В нем использованы некоторые из тех легковесных приемов, которые портят нам греческий роман. Приятные мечтания, дети, подкинутые в пурпуре

изолоте, сулящих им блестящее будущее, соперники и пираты, неизменно присутствующие при встрече с Роком, вознагражденная целомудренная любовь, злодеи, смущенные и кающиеся. Судьба усложнила действие лишь для того, чтобы лучше направить его своей доброй большой рукой, но слишком заметной.

Сопоставленный с литературной средой, в которой он рожден, роман Лонга раскрывает все свое мастерство. Но вот тут-то

икроется западня, в которую попал не один ученый. Занятый всецело объяснением романа законами создавшего его жанра, ученый забывает углубиться в самое произведение. Однако случается, что и посредственный жанр привлекает талантливого автора. Этот автор пользуется обычными приемами, но в меру; он приспосабливает их для выражения мечтаний, живущих в глубине его души. Те же самые веревочки могут продолжать двигать сходные марионетки. Оказывается, что игра, которая

269

нам наскучила, нас пленяет. В счет принимается только радость, которая растет в нас и увлекает нас.

Ученые не очень любят, если произведение ускользает от исторического объяснения. Они мало ценят «Дафниса и Хлою». Но с удовольствием бранят это произведение. «Произведение нездоровое и фальшивое», – сказал один из них... Гете же, который принял во внимание полученное им удовольствие, высоко оценил роман Лонга. Он увидел в нем, согласно Эккерману, шедевр ума, мастерства и вкуса. Он считал, что Лонг немного опередил почтенного Вергилия. Но имеет ли поэт «Германа и Доротеи» право высказаться? Эллинисты отвергают этого некомпетентного судью. Роде, ученый-историк греческого романа, думая пояснить «ошибку» в суждении Гете, говорит, что его слова забавнее, чем он полагает: «Поддельная наивность, которую автор изображает в своем романе, неплохо скопирована с действительной». Итак, искусство – это подделка, копирующая природу?

** *

Опрелестные поля Лесбоса, как вы восхитительно скопированы с действительных! Я не говорю о географическом Лесбосе

имало забочусь о том, чтобы узнать, путешествовал ли там автор (он ошибается в одном месте своего произведения: ошибка на десяток километров из шестидесяти). Я говорю о том Лесбосе, который Лонг носил в себе: эта мечта о покое среди трав, которая часто посещает жителей городов, этот праздничный ландшафт, этот остров музыки и света, где очертания счастья отчетливо выделяются на зелени лугов и на синеве неба и воды.

Дафнис и Хлоя не странствовали по обширному свету, как другие герои греческого романа. Здесь нет ни путеводителя по Востоку, ни дневника с полярного берега. Эти дети не знают иных прогулок, кроме как сбегать за козой, забравшейся на крутую скалу, или разогнать распалившихся бодающихся козлов. В романе нет никаких поисков картинности, будь то экзотическая или местная. Обычная сельская природа, чисто греческая по скудости линий и наличию моря.

Перед фермой – обнесенное оградой место с грядками роз

игвоздик, плодовый сад, где выстроились в ряд яблони и груши, оливковые и фиговые деревья; холмы, где бродят стада; источник, бьющий в чаще можжевельника и терновника; луг, спускающийся

270