Yastrebitskaya_A_L_-_Srednevekovaya_kultura_i_gor

вероятно, не совсем бедными, поскольку подлежали имущественному обложению и даже повинности по охране городских стен.

Важно также иметь в виду, что в условиях хозяйственного роста, когда даже поденщик мог создать накопления, число неимущих должно было быть весьма незначительным. Так обстояло дело еще и в первой половине XV в., несмотря на тенденцию к обнищанию средних слоев. Дифференциация углубилась во второй половине XV в. в условиях сокращения народонаселения и уменьшения торговли. Она замедлилась в XVI в. в связи с оживлением дальней торговли, укреплением вновь положения средних слоев, сокращением предпосылок для социальной напряженности. Подобная динамика присуща социальной структуре городов всего ганзейского региона. Сопоставление с центрами экспортного производства в Брабанте и Фландрии XIII—ХГѴ вв., торгово-промышленными городами Верхней Германии XV—XVI вв. и Италии ХГѴ—XV вв. приводит Пица к выводу об относительной «сбалансированности» социального положения в городах области Ганзы и Нижней Германии.

Подобное положение дел, считает Пиц, «соответствовало мелкотоварной структуре» ремесленного производства ганзейских городов, лишь от случая к случаю работавшего на экспорт и ориентированного главным образом на обеспечение предметами первой необходимости и нужды торговли. Раздаточная система, ведущая к глубокой социальной дифференциации, не утвердилась в ганзейских городах. Можно говорить лишь о тенденциях, не более того, в некоторых отраслях, таких как кораблестроение, пивоварение, бочарное дело. Одна из причин подобной ситуации, по мнению Пица, — в подавлении ремесленного производства морской дальней торговлей, составляющей основу хозяйственной жизни ганзейского региона. Избыточные средства вкладывались здесь преимущественно в посредническую торговлю и морские предприятия. Другая причина, препятствовавшая развитию разделения труда в ремесленном производстве и концентрации капитала, связана с сильным конкурентным давлением крестьянских ремесел и ремесленного производства сеньориальных городков «земли — Land». К тому же, в этом регионе, где городской образ жизни был укоренен достаточно поздно, купеческая и ремесленная Деятельность никогда не воспринималась как исключительно городская монополия. XV—XVI вв. — период расцвета крестьянского и сеньориального предпринимательства в регионе. Это, с одной стороны, открывало безработным подмастерьям возможность выгодного трудоустройства, а с другой — сильно препятствовало (с конца XV в.) созданию свободной рабочей силы, что, в свою

81

очередь, благоприятствовало (при прочих равных условиях) росту заработной платы городских подмастерьев и поденщиков, и, в конечном счете, добавим от себя, вело к консервации в этом регионе средневековых структур и феодальных отношений — парадокс, не замеченный традиционной историографией, однозначно рассматривающей крупный торговый капитал как социально созидательную силу.

Специфика политического, хозяйственного и социального развития региона, считает Пиц, должна учитываться и при решении вопроса о причинах и характере волнений, сотрясавших ганзейские города в XV—XVI столетиях. Эти волнения — отражение не столько внутренней социальной «несбалансированности» (как принято считать), сколько структурных изменений в ганзейском регионе в целом в связи с переходом (с ХГѴ в.) от свободной торговли к системе государственного протекционизма, а также в связи с усилением государственности в соседних с Ганзой землях и странах. В этой ситуации политического давления извне правящие купеческие слои города отходят в своей деятельности от традиционного принципа «общей пользы» — отождествления своих сословных деловых интересов с интересами бюргерской общины в целом. Показательно, что главная тема конфликтов между советом и общиной, бюргерством, повторяющаяся с XIV в., — вопросы внешней политики и налогового обложения, рост военных расходов, восстановление «старинного доброго порядка».

Пицем, одним из первых, пожалуй, в западной историографии, был поставлен вопрос о типологическом разнообразии такого городского института как цех, гильдия*. Структура цехов вендских ганзейских городов ХГѴ—XV вв., считает он, резко отличалась от общепринятого представления о ней, сложившегося на мате-

* В советской историографии эта проблема была поставлена В.В. СтоклицкойТерешкович (Проблема многообразия средневекового цеха на Западе и на Руси//СреЯние века. М., 1951. Вып. 3. С. 74—102). «Цех — общераспространенное явление в Европе в XI—XV веках и повсюду обладает рядом общих черт. Но наряду

собщими чертами, свойственными всем цехам, имеются и черты глубокого различия в организации, компетенции и функциях цехов. Это ясно вытекает из сравнения цехов разных стран, городов и отраслей промышленности. Неправильно представлять себе цеховую организацию всех стран, городов и отраслей промышленности по типу немецкой цеховой организации, наиболее исследованной и известной». Причины многообразия цеха B.B. Стоклицкая-Терешкович связывает

с«характером экономической и политической среды, в которой они складываются»,

схарактером государственной власти и ее структурой.

82

риале, например, нижнерейнско-нидерландского региона. Цехи ганзейских городов — прежде всего политические группировки, но отнюдь не союзы, спаянные единством хозяйственных интересов. Вокруг старинного профессионального ядра, как правило, группи- ровались представители других, не обязательно родственных спе- циальностей. Именно стремление к политической власти играло здесь определяющую роль при создании ремесленных гильдий. Причины этого своеобразия прежде всего следует искать в специ- фике социальной структуры и происхождения ганзейско-нижне- немецких городов.

Работа Э. Пица примечательна также и тем, что автор ее в числе прочего обращает внимание и на такую принципиальную проблему, как соотношение «идеального» и «материального» факторов в историческом развитии — тема, ставшая сегодня одной из центральных в медиевистике. При оценке социальных явлений городской жизни, пишет Пиц, не следует игнорировать действие и более общих факторов «эпохи в целом», а именно — проходящего через все позднее Средневековье, вплоть до Реформации, противоречия между официальной, аристократической церковностью, поддерживаемой городскими советами, и народной религиозностью с присущим ей протестом против излишества и роскоши, богатства, «приобретенных неправедными путями». «Своеобразие этой религиозности создало социальные факторы, для которых экономическое (хозяйство) — лишь условия их появления, но реализацию которых экономическая история объяснить не может. Именно ей — этой народной религиозности, следует приписывать то, что выступление Лютера получило столь сильный и «внезапный резонанс». Хотя проведение Реформации в ганзейских городах связано преимущественно с инициативой средних и низших слоев городского населения, склонных к тому же к анабаптизму и иконоборчеству, было бы заблуждением приписывать религиозные споры в городах исключительно социально-экономическим причинам. Церковная реформа сама способствовала созданию новой социальной действительности как в церковной сфере, так и в сфере городского управления, культуры, народонаселения.

Таким образом, пересмотр традиционной концепции средневекового города не ограничивался исключительно проблемами его социальной и хозяйственной структуры. В последние годы в дискуссиях урбанистов появляется новый аспект и, соответственно, новое исследовательское поле — городское самосознание, соци- ально-психологические представления отдельных групп городского населения, в частности купечества, особенно крупного, связанного с дальней торговлей. Это не случайно — именно в этой

83

группе городского населения традиционная историография, и немецкая прежде всего, видела прообраз буржуа и капиталистического предпринимателя.

В качестве непременных и определяющих элементов купеческого самосознания обычно называют стремление к прибыли, экономическую расчетливость, рационализм. Эти категории в своей объективной сущности давно изучены, но только в рамках дискуссий о возникновении капитализма. Что же касается средневекового купечества, то ему в этих свойствах было отказано. Согласно

В.Зомбарту, товарный обмен в средние века был ничтожен и купеческая деятельность профессией не являлась. Именно критика этого тезиса долго господствовавшей в историографии концепции

В.Зомбарта стала для X. Хаймпеля, Р. Хэпке, X. Йехта одним из исходных пунктов становления новой социальной истории города.

Различные периоды Средневековья, писал X. Хаймпель, отличаются типом купеческой деятельности. Но при всем совершенствовании и усложнении ее организации в позднее Средневековье само купечество оставалось «в духовном плену у своей эпохи». Почти шестьдесят лет спустя ровесник Хаймпеля Эрих Машке посвятил этой проблеме уже специальное исследование25

Правда, среди тех, кто, как считает Машке, «подвиг» его к рассмотрению профессионального самосознания средневекового купечества, имя Хаймпеля отсутствует. В длинном перечне названы имена французских и итальянских, также как и немецких историков, исследования которых как бы маркируют путь становления одного из ведущих направлений современной медиевистики. Этот ряд открывает Ж. Jle Гофф своей работой «Купцы и банкиры Средневековья» (1956), затем следует А. Сапори — «Купцы» (1941), «Итальянский купец в средние века» (1952), — выступивший с развернутой критикой В. Зомбарта, И. Ренуар «Итальянские деловые люди» (1949), фон Ропп «Купеческая жизнь во времена Ганзы» (1907), Ф. Рериг «Хозяйственные силы Средневековья» (1959), А. фон Брандт «Дух и политика в истории Любека» (1954).

Стремление средневекового купечества к прибыли, доходам в принципе было безграничным, как и возможности к обогащению. Мы сталкиваемся, пишет Машке, с различной силой проявления этого стремления, но также и с ограничениями, вытекающими из экономических соображений, и обусловленных психологически. Неуемная жажда прибыли уживалась вместе с тем в сознании купцов с чувством меры, которое воспринималось современниками как одна из «прекрасных добродетелей» и нередко сочеталась со стремлением оградить себя от убытков — со стремлением к «безопасности». Поскольку стремление к прибыли было определя-

84

joiixHM мотивом купеческой деятельности, то нажитое богатство, как следствие реализации этого стремления, стало мерилом соци- альной ценности, которым и руководствовался купец, определяя круг своего общения и выбирая компаньонов. Богатство (или его отсутствие) — самое верное, с точки зрения купца, свидетельство

социальной ценности.

Почти с той же силой, как и стремление к прибыли, обнаруживает себя в размышлениях и высказываниях средневековых купцов рационализм. Практичность, здравый смысл, как результат жизненного опыта — одно из наиболее почитаемых средневековыми купцами свойств и достоинств. Наиболее сильное выражение купеческий рационализм находит в ведении бухгалтерских книг, о пользе которых в источниках говорится очень много. Умение считать, склонность к точному числовому выражению обнаруживает себя также в хрониках, вышедших из-под пера хронистов-куп- цов (Джованни Виллани, Якоба Аурие, Буркарда Цинка). Столь же важным, как счет, было умение писать, особенно письма. Уже Рериг указывал на структурные изменения в средневековой торговле в связи с внедрением письменности в сферу обмена.

Необходимость точно знать конъюнктуру на отдаленных рынках, предусмотреть возможные варианты ее развития чрезвычайно обострили у средневекового купца чувство времени. Кто хотел быть первым, должен был обладать даром предвидения и «чувством» времени — сознанием того, что «время наступило». Наглядным выражением этого является возведение в XIV в. на средства городских общин башен с часами в итальянских торговых городах. Периодическое посещение ярмарок вводит в жизнь средневекового купца строго соблюдаемый временной ритм. Наконец, продуктом рационалистической установки был также «утилитаризм» — сознание «пользы», которой определялись взаимоотношения с окружающими, приобретение навыков счета и письма. Утилитаристское обоснование подводилось и под мораль: следует остерегаться дурных привычек, пишет флорентийский купец, так как они приносят только убыток.

Стремлением к прибыли и экономической расчетливости не исчерпывалась специфика самосознания средневекового купца; ему были присущи такие свойства, как чувство «опасности», «неустойчивости», «риска», «страха», «усилия», «старания», «работы». Понимание риска, опасности и стремление избежать их, обезопасить себя — две взаимно уравновешивающиеся тенденции в сознании средневекового купечества, пишет Машке; многочисленные свидетельства тому дают правовые формы морской торговли.

85

Представления купца, сформированные его профессией, укладывались вместе с тем в русло христианской веры. Подобно тому как «все счастье от Бога», так и коммерческий успех в конечном счете зависит от высших сил: купцу должно «повезти», он должен иметь «счастье» (Glück). Причем «Glück» — отнюдь не «фортуна» в том смысле, как ее понимала Античность и воспринимало Средневековье вплоть до эпохи Ренессанса, но предопределенный Богом удачный результат личных усилий. Сознание риска и желание безопасности, пропитывающие психологию средневекового купца, толкали его к поискам заступничества у Бога и святых, выражением чего являются вводные формулы — инвокации (от лат. іпѵосо — призывать, взывать) торговых соглашений, с этим связана и практика пожертвований как отдельными купцами, так и целыми компаниями в пользу бедных.

На практике была возможна и другая линия поведения, подчиненная исключительно интересам прибыли, причем настолько, что купец входил в конфликт с верой и заповедями церкви (церковь запрещала торговлю с «неверными» — арабо-турецкими купцами — рабами, оружием, хлебом, деревом).

Несравнимо сложнее для сознания средневекового купечества, чем яркие и крайние случаи нарушения заповедей церкви, была та «широкая зона безопасности» и «конфликта сознания», которая создавалась предписаниями и требованиями канонического права и схоластической литературы относительно процента и «справедливой» цены. Канонические запреты взимания процента, восходящие к XII в. — периоду аграрного общества, не соответствовали потребностям развивавшегося денежного и кредитного хозяйства. Их нарушение в той или иной завуалированной форме (повышение суммы капитала, вексельного курса и т.п.) было практикой, не говоря уже о спекулятивных операциях в сфере торговли. Отсюда и специфический для профессиональной психологии средневекового купца «конфликт сознания»: материальная прибыль — собственно профессиональная цель, нажитое имущество — свидетельство успеха и достигнутого социального положения, но именно это приводит купца к конфликту с церковным законов и его христианским сознанием. Этот конфликт красноречиво отражают многие завещательные документы. К числу ценностей, которыми должен был руководствоваться в своем поведении средневековый купец, относились добрая слава, честность, добропорядочность, причем это распространялось также и на его окружение, дружеские связи. Утверждаемые церковью как нормы христианского поведения, эти ценности не получали на практике широкой реализации, о чем свидетельствует

86

слоя населения, которое, однако, как целое оставалось вне внимания исследователей. 60-е годы ознаменовались решительным поворотом в этой области форшунга. В Германии это было связано с деятельностью образованной по инициативе Эриха Машке и Юргена Зидова Рабочей группы по истории городов Юго-Запад- ной Германии, приступившей к комплексной разработке проблемы социальной стратификации населения средневековых городов*.

Это исследование Э. Машке, как и другие его работы обнаруживает одну из характерных черт новой социальной истории — ее открытость, ориентированность на близкие направления в исторической мысли других стран. В предисловии к публикации своей работы Э. Машке говорит о той «апробации», которую этот материал прошел не только на специальной сессии Рабочей группы по истории городов Юго-Западной Германии (1966), но и на посвященном этой теме немецко-французском симпозиуме в СанктКлод (1962), в семинарах Филиппа Вольфа (Тулуза, 1967) и Мишеля Молла (Сорбонна, 1962—1963).

В своем исследовании Э. Машке руководствовался социологической теорией слоев. Согласно ей, под социальными слоями понимаются общественные группировки, присущие определенной социальной системе, прослеживаемые на протяжении всего существования данного общественного устройства, четко взаимно разграниченные и воспринимаемые на основании определенных, хотя

иварьируемых, критериев и масштабов их общественной ценности как «высшие», «средние», «низшие». Применительно к данной конкретной теме это означает, что при классификации городского населения учитываются не только профессиональная деятельность

иимущественное положение, но и широкий круг специфических «признаков статуса», от социокультурных, социально-психологи- ческих представлений, ценностных ориентиров до социальной топографии.

Аргументируя исследовательский интерес, в частности к низшим слоям городского населения, Машке отмечает, что «количественная и качественная значимость этих слоев настолько велика, что без их изучения немыслимо полное и целостное пред-

* III (Мемминген, ноябрь 1964 г.), V (Швабский Халле, ноябрь 1966 г.), VIII (Биберах, 1969 г.) сессии Рабочей группы были посвящены соответственно темам: «Патрициат и другие правящие слои», «Низшие слои городского населения», «Городские средние слои». Из последних публикаций Рабочей группы по данной теме см.: Städttische Randgruppen und Minderheiten/Hrsg, von Kirchgessner В., Reuter F. Sigmaringen, 1986.

88

ставление о средневековом городе и специфике его структуры». Хронологически его интересует период с XIII (когда завершается в целом формирование бюргерского общества и обнаруживает себя развитая система рангов общественной ценности, ориентиро- ванная сверху вниз и обязательная для тех, кто внизу) по XVI столетие.

Низшие слои составляли наиболее слабую в хозяйственном отношении часть городского населения, которая в то время пользовалась наименьшим общественным престижем. Эти слои не были четко отграничены: многочисленные «переходные формы» правового и экономического характера, с трудом поддающиеся разграничению, связывали их с выше расположенным на ценностной шкале социальным слоем. Но низшие слои не являлись однородными и внутренне. Они распадались на множество различных групп, отличавшихся определенными специфическими признаками и вместе с тем во многом совпадавших. Это — самостоятельные, владеющие бюргерским правом, но хозяйственно «слабые» ремесленники; работающие по найму (подмастерья, приказчики, лица, состоящие на городской службе), поденщики; ремесленники, стоящие вне цеха; беднота, нищие. Численность и соотношение между отдельными группами могли варьировать в зависимости от типа городской экономики, оттого, что — торговля или ремесла составляли основу хозяйственной жизни города.

И вместе с тем, низшим слоям была свойственна тенденция к интеграции, наиболее выраженная у цеховых подмастерьев, но имевшая место также и у групп социальных низов (братств хромых и слепых во Франкфурте в 1480 г., в Страсбурге в 1411 г, объединения нищих в Цюрихе и Базеле, в Кёльне.

Анализируя цеховые статуты и постановления, а также документы, исходящие непосредственно от подмастерьев, их терминологии, в частности, изменения содержания терминов «Knecht» и «Gesellen», Машке прослеживает становление и рост коллективного самосознания этой, наиболее интегрированной внутренне, группы низшего слоя городского населения.

Одна из центральных проблем низших слоев — проблема бедности. Э. Машке обращает внимание на многозначность понятия «бедный» в средние века, а также на то, что по христианским представлениям, состояние бедности нравственно котировалось выше, чем богатства, и воплощавшие идеал добровольной бедности удостаивались высшей социальной оценки.

Э. Машке ограничивает свое исследование рассмотрением тех слоев, которые стали или были причислены к бедным в силу обстоятельств жизни или личной судьбы.

89

Он прослеживает различие между получавшими подаяние, милостыню — Almosen и нищими, теми, кто занимался попрошайничеством — Bettel. Если положение первых можно рассматривать как преходящее состояние, которое стремились преодолеть, то положение вторых было профессией, которой занимались продолжительное время и которая требовала определенной выучки с тем, чтобы вызвать наибольшее сострадание. Местные нищие, пишет Машке, прочно входили в структуру городского общества; в Аугсбурге в 1475 г. они подлежали поголовному обложению. Тот, кто рассматривал нищенство как профессию, мог иметь и имущество.

Глубокое общественное расслоение средневекового города и, в частности, широкий слой бедных, по мнению Машке, не только результат определенных экономических и социальных процессов именно позднего Средневековья. Оно было присуще средневековому городу во все времена. Уже в IX в. имеются свидетельства о их существовании во фризском Дарестаде. О сотнях бедных в период высокого Средневековья говорят многочисленные мероприятия городских властей по оказанию им помощи. Бедность — социальная константа средневекового города. Ее масштабы были обусловлены конъюнктурными колебаниями. Из-за отсутствия достаточных хозяйственных запасов, нестабильности жизненных условий в целом природные циклы, определяющие урожайность, играли решающую роль в изменении численности городской бедноты, считает Э. Машке. В позднее Средневековье к этим факторам присоединился новый феномен — увеличение бедных слоев населения за счет притока переселенцев.

В позднее Средневековье и в период Реформации отношение к бедности приобретает новые нюансы: острее воспринимается (уже со второй половины XV в.) различие между добровольной бедностью и бедностью как нежеланием работать. В конце XIV в. в ряде городов появляются специальные предписания, обязывающие нищих в период уборки урожая отправляться в провинцию. Реформация способствовала утверждению этой тенденции; упорядочиваемся также организация помощи бедным; нищенство преследуется, четко определяется численность «официально признанных» бедняков, получавших милостыню. Однако это мало затрагивает само явление бедности. Она по-прежнему остается центральной проблемой городских низших слоев. В целом, полагает Машке, создается впечатление, что низшие слои составляли существенную часть средневекового городского общестьа; что значительная часть городского населения принадлежала «именно к потребителям, а не к созидателям материальных ценностей».

90