Yastrebitskaya_A_L_-_Srednevekovaya_kultura_i_gor

БЮРГЕРСТВО» И «ФЕОДАЛЬНЫЙ МИР»

В центре внимания статьи одного из крупнейших немецких социальных историков О. Бруннера «Бюргерство» и «феодальный мир»* принципиальная проблема — о месте средневекового города в общественной системе Средневековья. Статья полемическая, направленная как против тезиса об абсолютной, антагонистической противоположности «бюргерства» и «феодализма» (присущего историко-правовому направлению западной историографии), так и против стремления историков буржуазно-либерального толка к обоснованию исторического континуитета между городским средневековым бюргерством и классовой структурой государства Нового времени27

Принципиальное утверждение О. Бруннера, формулирующее одну из максим современного исследовательского мышления, заключается в том, что такие социальные образования прошлого как бюргерская община или «аристократическая вотчина» не могут быть поняты и правильно объяснены посредством языка понятийной системы, сконструированной под влиянием иной исторической ситуации, в данном случае — «революционной ситуации эпохи всемирно-исторического перелома 1789—1848 гг.» и характера государственности и общества Нового времени. Понятия «бюргер», «бюргерство», которыми оперирует традиционная историография, пишет Бруннер, — не что иное, как «окаменелости», отражающие социальную и политическую деятельность кануна Великой Французской революции и последующего периода вплоть до 1848 г. Они почерпнуты из словаря политической публицистики той эпохи и отражают сложный процесс разложения старинной сословной структуры и становления государственности Нового времени, претендующей на полный суверенитет и исключающей привилегии каких-либо групп. Противопоставление «феодальный—бюргер- ский», которым отягощены эти понятия, не имеют ничего общего с «напряженностью», существовавшей в свое время между средневековым городским бюргерством и знатью. Напротив, они отражают соперничество между третьим сословием и знатью в эпоху абсолютизма, противоположность между наследственными притязаниями на власть и господством аристократии и рождающимся

* Опубликованная впервые в 1956 г., она вполне могла бы быть поставлена в начале антологии, потому что многие развиваемые автором теоретические положения стали ведущими для европейской урбанистики послевоенного периода. С Другой стороны, в данном издании К. Хаазе она в известном смысле выполняет функцию теоретического обобщения.

91

новым понятием государственного подданства, предполагающего равенство всех перед законом. Показательно, что под ударами революции во Франции, а в ближайшее к ней десятилетие под прямым или косвенным ее влиянием и в других странах пали не только сеньория, феодальное господство над крестьянами, но и корпорации, в том числе коммуны, городские общины, цехи, сеньориальные и общинные союзы всех видов. Их место занимают государственные чиновники и новое коммунальное самоуправление.

Социальный переворот между 1789—1848 гг. воспринимают обычно как победу «бюргерства» — читай: буржуазии над «феодализмом». Но то, что называют бюргерством, в эту эпоху не может быть без оговорок отождествлено с городским бюргерством Средневековья. Для характеристики последнего недостаточно указания лишь на его хозяйственную функцию (занятие ремеслом, торговлей). В отличие от бюргерства начала XIX в., хозяйственная функция не являлась для него определяющей, главным социальным критерием, исключающим все иные формы бытия и структуру устройства в целом. Акцентируя хозяйственный момент, вьщеляя его как определяющий и общий признак, не совершаем ли мы подмены с тем, чтобы стала ясна всемирно-историческая, основная тенденция развития к буржуазии? «Я опасаюсь, — пишет Бруннер, — что таким образом будет утрачено историческое своеобразие групп, к которым тем или иным образом будет применен термин «бюргер» — равно как и своеобразие европейского городского бюргерства и бюргерской общины, начиная с высокого Средневековья вплоть до переворота начала ХЕХ в.».

Что же касается проблемы соотношения средневекового городского бюргерства и его сеньориального окружения, правильнее было бы, полагает Бруннер, говорить не о противоположности, но всего лишь о различии (хотя и принципиальном), поскольку оба феномена связаны генетически и обусловлены общими предпосылками. Прослеживая органическое родство средневекового города с окружающим его сеньориальным миром последовательно в социальной (преимущественно), политической, социально-психо- логической сферах, Бруннер приходит к выводу, что город с его бюргерством представлял собой хотя и специфическую, но всего лишь разновидность, один из элементов общей структуры господства, базирующейся на «отношениях верности».

Город органически входит в эту структуру господства. Он хотя и выделяется, но с помощью форм, которые сами принадлежат этому миру «локальных (частных) властей». С этой точки зрения, считает Бруннер, город можно было бы определить, пользуясь

92

терминологией французских социальных историков, как «коллек- тивную сеньорию» или лучше — как «сеньорию сообщества» (нем.

Genossenschaftlichen Herrschaft).

Бруннер обращает внимание на феодальный характер механизма включения города в господствующую структуру. Во-первых, через «сеньориальное господство над городом». Обычно в специ- альной литературе о городских сеньорах речь идет лишь в связи с проблемами самоуправления и автономии. Но специально вопрос о сеньориальном господстве над городом в функциональном значении и о типических формах этого господства не рассматривался даже в таких фундаментальных трудах по городскому устройству, как книги Планитца и Кайзера. Место, которое город занимал в системе господства, в значительной мере определялось силой или слабостью его сеньора — тем, принадлежал ли город королю, императору, князю, духовному или светскому сеньору. Но во всех случаях, сеньориальная власть над городом суть форма особых отношений, принадлежащая к узкой сфере специфических отношений покровительства.

Во-вторых, город сам мог осуществлять сеньориальную власть. Значительное число, например, немецких городов владело зависимыми деревнями, господствовало над сельской местностью. Город выступал здесь как поземельный или судебный сеньор, как территориальная власть — это полностью зависело от места города в структуре власти в целом территории или империи. В деревнях многих городов имела место личная зависимость крестьян или стремление к ее учреждению, в то время как в зоне городской округи действовал принцип «Городской воздух делает свободным». Правда, не все города стремились к обретению прав сеньориаль- ного господства. Подобные приобретения диктовались в значи- тельной степени соображениями защиты, особенно в тех случаях, когда городской сеньор не был достаточно могущественным. Так обстояло дело во многих имперских городах, в чешско-моравских и венгерских землях в позднее Средневековье, где города создавали защитные пояса из зависимых деревень. Сеньориальное господство над контадо послужило также исходным пунктом развития итальянских городов-государств. Далеко не случайно, что итальян- ские коммуны беспощадно подавляли в XIII—ХГѴ вв. коммуналь- ное движение в стремившихся к самоуправлению деревнях.

Наконец, в-третьих, имело место как бы «обратное движение», когда сеньориально-крестьянское окружение вторгалось в городскую сферу. Свидетельство тому — иммунитетные зоны, где действовала сеньориальная власть иного типа (бург, собор, городской монастырь, владения церковных учреждений, отдельные дворы,

93

дома). Эта структура столь же давнего происхождения, что и сама община, и не противоречит сущности города и бюргерства, также как и порождаемые ею конфликты между «аристократическим господством» и городом не были абсолютными. Городское бюргерство к северу от Альп резче выделялось на фоне крееіъянскосеньориального окружения, чем в городах к югу от них, и прежде всего в Италии, где аристократический характер города был выражен сильнее.

О. Бруннер прослеживает черты сходства между бюргерством и крестьянским трудовым поведенческим идеалом: в основе его лежали одни и те же христианские принципы; он отмечает сеньориальные «корни» («службы», которой были обязаны зависимые своему господину) происхождения некоторых цехов.

Обращаясь к анализу структуры и функционирования ведущих слоев городского бюргерства, рассматриваемого традиционной историографией как предтечи буржуазии и буржуазного образа жизни, Бруннер особенно подчеркивает их подверженность вертикальной (присущей феодальной знати) социальной динамике и тягу к аноблированию — обретению рыцарского, аристократического статуса; характеризует специфические особенности этого процесса в городах разных европейских регионов и стран — в Германии, Франции, Италии. Одновременно он предостерегает от переоценки «сближения» высших слоев городского бюргерства с сеньориальной знатью. Речь идет все же о процессе индивидуального социального возвышения, не затрагивающем правовых и социальных основ существующих структур и не снимающем существенных социальных и социально-психологических, культурных различий между бюргерством и сеньориальным миром в целом.

Рыцарство отнюдь не рассматривало патрициат городов как равный себе. Рыцарь — прежде всего воин; своим поведенческим идеалом и мировосприятием, сформированным рыцарско-при- дворной культурой, он отличался от бюргера, в массе своей цехового ремесленника и торговца. Но между этими крайними полюсами стояли, с одной стороны, сельское мелкое дворянство, а с другой — городской.патрициат. Рыцарь, аристократ — воин, но и бюргер должен быть им, если он хочет утвердить себя в окружающем мире. Аристократ, знатный, не только воин, но еще и господин, владеющий совокупностью сеньориальных прав, а также политик, с точки зрения его положения по отношению к правителю земли и деятельности в системе княжеского управления.

Совокупностью подобных свойств обладал и городской патрициат. С XII в. рыцари составляли массу наемных отрядов или выступали в роли их организаторов и предводителей (кондотьеры),

94

н о известны и городские бюргеры, избравшие этот род деятель- ности. Рыцарские воинские предприятия и бюргерские финансо- 0ьіе операции и сделки с политическими силами были самым надежным источником богатств и концентрации власти.

Если рассматривать рыцарско-придворную культуру с присущими ей понятиями доблести, поведенческим идеалом как высшую форму светской культуры, пишет О. Бруннер, то легко заметить причастность к ней с самого начала высшего слоя горожан — так называемых «бюргеров-рыцарей». С середины XII в. известны турниры бюргеров Валансьена; из среды городских рыцарей-бюр- геров вышли в значительной степени немецкие стихотворные хроники XIII в. Тогда же засвидетельствовано знание в городах рыцарской поэзии, даже старинной; не отличались принципиально своим составом и библиотеки обеих групп. Аристократический поведенческий идеал оказывал влияние на повседневную городскую жизнь. Уже Бруно Куске, пишет О. Бруннер, хорошо показал, что именно рыцарский поведенческий идеал, который был живуч и в среде городской знати, стал предпосылкой кредитного хозяйства, фундаментом коммерческой надежности, благопристойности. Наконец, гуманизм — он не случайно возник в «аристократическо-меркантильном мире» итальянского города, оказав затем воздействие равным образом и на городской высший слой и на знать. Но наличие множества факторов, связывающих патрициат и знать, не снимает все же «принципиального различия» между ними, которое О. Бруннер, как уже упоминалось, квалифицирует как различие двух антагонистических соци- ально-политических сил, «принадлежащих одной и той же системе». Миру сельской сеньории, пишет он, противостоит автономный город как бюргерская община. Это состояние сохраняется в принципе до «великого перелома» в начале XIX в.

** *

Завершая рассмотрение материалов урбанистических исследований 20—60-х годов, представленных в «дармштадской» антологии, мы можем отметить как один из важнейших их итогов прежде всего введение в изучение европейского средневекового города социального и социоэкономического «измерений». В ходе этих исследований был поставлен вопрос о роли экономических и социальных структур, о важности изучения городских региональ-

95

ных и областных хозяйственных систем, функциональных взаимосвязей между городом и сельским миром и отдельными звеньями самой городской сети. Именно в постановке всех этих проблем непреходящее значение работ Р. Хэпке, X. Хаймпеля, X. Йехта как и их современников — бельгийца А. Пиренна и француза Ж. Лефевра.

Немецкими социальными историками 50—60-х годов были уточнены подходы к выработке дефиниции средневекового города, отвергнут формально-логический метод ее конструирования, показаны непродуктивность «идеальной модели» и важность учета при определении городского характера поселения конкрет- но-исторических характеристик, разнообразных факторов: хозяйства, права, топографии, статистики, официальной терминологии. Одним из важнейших результатов их исследований явилось складывание представления о городе как специфической среде обитания — целостной и динамичной, творчески преобразующей и сплачивающей разнородные элементы, сосуществовавшие в той или иной форме в догородской Европе и сохранявшиеся бок о бок с городами в окружающем их аграрном мире.

Достижением урбанистических исследований первых' послевоенных десятилетий является также пересмотр традиционного, восходящего к Байерле и Пиренну, Реригу и Планитцу, представления о факторах и силах, участвовавших в процессе становления средневекового города, акцентировка, наряду с купеческим

иремесленным элементом, также роли сеньориального фактора (В. Шлезингер, Э. Кайзер, Г. Райнке, К. Хаазе и др.). Если Рериг

иПланитц подчеркивали в первую очередь своеобразие города в окружавшей его аграрно-сеньориальной системе, то их оппоненты в этом вопросе, напротив, выделяли (подчас абсолютизируя, подобно X. Миттайсу и О. Бруннеру) прежде всего то, что является общим для аграрно-сеньориального мира.

Наконец, и это особенно важно подчеркнуть в связи с рассматриваемой нами проблемой исследовательского сознания, становление новой концепции социальной истории европейского средневекового города сопровождалась становлением и нового общего принципа подхода к его изучению как к хозяйственной и социокультурной целостности. Тенденция к такому восприятию городского феномена дает о себе знать практически во всех материалах «дармиггадского» сборника, но особенно сильно — в работах 60-х годов (К. Хаазе, Э. Машке, О. Бруннера).

96

ПРЕДГОРОДСКИЕ ПОСЕЛЕНИЯ И РАННИЕ ГОРОДА В СВЕТЕ АРХЕОЛОГИИ-СРВДНЕВЕКОВЬЯ

Остановимся на археологическом изучении европейского средневекового города и тех корректив, которые археологический материал вносит в представления о генезисе города и его ранней истории, также как и в трактовку некоторых теоретических поло- жений и представлений, в частности, касающихся урбанизацион- ного процесса в восточных областях Центральной Европы и за Эльбой, в землях западных славян, в Юго-Восточной Европе. Хочу обратить внимание читателя на те далеко еще не оцененные в полной мере, во всяком случае в отечественной историографии, эпистемологические возможности, которые таит в себе массовый материал археологии Средневековья, как и в целом эта линия междисциплинарных исследований городского развития в Европе.

Традиционно изучение европейского средневекового города начиналось с XI в., когда он выступает в большинстве стран европейского континента уже сформировавшимся учреждением. Проблема генезиса городского строя приобретала в связи с этим несколько умозрительный характер: шел спор о континуитете античных форм в городской жизни Средневековья при том, что судьбы городских поселений VI—X вв. практически были неизвестны; велась дискуссия о том, что послужило эмбрионом города (сельская община, монастырский посад, временный поселок купцов или нечто иное), но за неимением конкретных данных решение предлагалось на основе ретроспективного метода, исходя из более поздних свидетельств и аналогий.

Развитие средневековой археологии в самостоятельную дисциплину, широкий фронт археологических работ, развернувшихся в послевоенный период особенно в Центральной и Восточной Европе, Скандинавских странах позволил привлечь новые материалы, важные для исследования предыстории и ранней истории городов, почти не освещенной в письменных источниках, которые только и были доступны историкам XIX и первой половины XX столетия. Изменилось й само отношение к письменным источникам. Была осознана важность выяснения того, как Средневековье °сознавало само себя: какое содержание люди Средневековья вкладывали в те термины, которыми они пользовались. В приложении к истории города задача заключалась в том, чтобы, не Навязывая источникам готовые (античные или нового времени) п°нятия «город», «деревня» или же «полис», «муниципий», выяс- нить, что скрывалось за употребительными в эту эпоху терминами: «civitas», «burgus», «wik» и тому подобное.

Исследования, развернувшиеся в этом направлении, обнару^ жили существование особого типа поселений, которые еще не являлись сформировавшимися городами, но уже и не могли рассматриваться как чисто аграрные агломерации. Выявились многообразные переходные формы — предгородские поселения, ранние города, иными словами, различные ступени и стадии в процессе образования города. Усложнение картины генезиса средневекового города вместе с тем поставило под сомнение некоторые теоретические положения и представления. Во-первых, оно наглядно обнаружило ограниченность господствовавшего в западной медиевистике чисто юридического определения понятия города как поселения, защищенного особым городским правом. Археологический материал дал обоснование той критике, которой уже с начала века подвергалась эта концепция со стороны социальных историков. Независимо от субъективной воли исследователей, он заставлял ставить акценты не на правовой, а на экономической стороне городской жизни. Во-вторых, становилась очевидной неудовлетворенность любого моноказуального объяснения генезиса городского строя, будь то рыночная теория или общинная или любая иная теория, предлагавшая однозначное решение проблемы. Все острее осознавалась необходимость изменения ракурса подхода к его рассмотрению и выработки метода, который учитывал бы действие не одного какого-то фактора, а всю совокупную ситуацию, создавшуюся после переселения народов и падения Римской империи, обеспечивавшей до поры до времени варварскую периферию необходимыми ремесленными изделиями. В-третьих, с очевидностью обнаружилась несостоятельность традиционной периодизации урбанизационного процесса в некоторых европейских регионах, и прежде всего в восточных областях Центральной Европы, за Эльбой, в землях западных славян, в Юго-Восточной Европе. Накопление новых материалов пролило свет на формы городского развития в этих регионах в период, предшествующий «немецкой колонизации» XII—XIII вв.

Это особенно важно подчеркнуть, так как рождение в послевоенный период археологии славянского средневекового горо- да открыло новые страницы в истории европейской урбанизации. Традиционно история городов в славянских землях рассматривалась почти исключительно в контексте распространения германского городского права и его классификации (типоло- гии) в бассейне Балтийского моря, в Польше, Чехии, Словакии

ит.д.

Впослевоенной медиевистике акценты сместились. На первый план вышли острые вопросы о соотношении местных традиций

игерманского хозяйственного и правового влияния, о континуи- тете автохтонных, старинных городских форм и «основанных» городов XIII—ХГѴ вв., равно как и проблема рецепции немецкого городского права на новых землях. В самом общем виде эти направления развития исследований были обозначены уже в работах ранних социальных историков, в частности X. Обина и В. Эбеля (которые К. Хаазе включил в свою антологию). Но в полной мере они развернулись уже в 70-е годы28

Развитие средневековой археологии как особой дисциплины означало очень много для урбанистических исследований в самих славянских странах. Были не только раздвинуты их границы, в отдельных случаях именно урбанистическая археология стала той средой, где раньше всего была осознана важность целостного, социокультурного подхода к городской истории.

Один из примеров тому дает Чехословакия. Координирующим центром археологических исследований чешского Средневековья здесь с середины 60-х и особенно в 70—80-е годы стал Пражский археологический институт, развернувший стационарное изучение Пражского града, а также филиалы института (в Пльзене, Мосте)

икооперирующиеся с ним для широкомасштабных археологических работ местные музеи в Градеце Кралове, Пардубицах, Кутной

Горе, Таборе, Бероуне, Розтоках, Бенешове и других городах.

К развертыванию массовых и систематических археологических исследований в известной мере подтолкнула начавшаяся с середины 60-х годов реконструкция и новая застройка старинных городских кварталов, некогда составлявших ядро агломерации и входивших в зону действия городского права (Weichbild). В этом же направлении действовали также открытия археологии в области городской истории в западных странах (Франция, Австрия) и в восточноевропейских — в Польше и Венгрии. Одним из важнейших результатов этих исследований было определение круга специфических проблем городской истории, которые не могли быть Решены удовлетворительно без участия археологов. Речь шла прежде всего о городской топографии и ее изменениях в ходе развития городского организма (изначальная застройка, время основания, застройка округи, функции отдельных городских округов, кварта- л °в). Только археологи могли дать окончательный ответ на вопрос 0 конкретном облике городских агломераций, характере и качестве застройки в период, непосредственно предшествовавший появлению «основанных городов», а также ко времени их готической застройки, не говоря уже о том, что только археологи могли пРолить свет на то, «с какого времени вообще можно говорить о г°Роде как таковом».

99

Археология чешского Средневековья с самого начала была ориентирована на кооперацию с социальными историками и экономической историей в уточнении структуры социального целого, этапов социально-правового развития, также как и экономического характера предгородских поселений и хозяйственной жизни уже сложившихся городов. Она развивалась в тесном рабочем контакте с археологией славянских древностей, много сделавшей для исследования процесса славянской протоколонизации в Западной Европе, характера селищной структуры в Чехии к началу раннего Средневековья и ее последующих изменений.

Работы археологов-урбанистов с самого начала привлекли внимание историков, культурологов, специалистов по урбанизму. И это было нечто большее, чем просто дань времени. Для чешской исторической науки, особенно медиевистики, сильно пострадавшей после подавления Пражской весны 1968 г., программа исследований, выдвинутая Пражским институтом археологии, стала центром притяжения и аккумуляции творческих сил и базой для разработки новых методов изучения истории Чехии доиндустриальной эпохи. Первые обобщающие итоги многолетних археологических исследований городского развития в средневековой Чехии были подведены в материалах чехословацкой делегации на V Международном конгрессе славянской археологии (Киев, 1985 г.) и в докладе профессора М. Рихтера, возглавлявшего тогда Институт археологии в Праге

Если до 1975 г. главное внимание археологов было направлено на выявление раннесредневековых агломераций, предшествовавших так называемым локационным («новым») городам высокого Средневековья, на реконструкцию в целом раннегородских селищных типов, то в последующий период на первый план вышли другие вопросы и проблемы. Прежде всего, это проблема конти*- нуитета раннесредневековых городищ и городов высокого Средневековья и связанная с этим проблематика так называемых «селищ» — агломераций около княжеств административных градов (в подградье). Далее — изучение начальной стадии как локационных ірродов, так и небольших городских поселений, выступающих в письменных источниках под разными правовыми наименованиями (оппида, фора и т.п.)

Одним из главных итогов изучения селищной структуры стало доказательство того, что чешские города высокого Средневековья возникли как естественные хозяйственные центры регионов. Их появлению предшествовало длительное местное развитие, уплотнение селищной структуры, распространение местных рынков. В этом отношении, в частности, показательны результаты анализа

100