Yastrebitskaya_A_L_-_Srednevekovaya_kultura_i_gor

домохозяйства определялись не столько имущественным положением, сколько социальным статусом крестьянской семьи и соответствующими ему поземельными отношениями. Но в любом случае — «большой дом» в Тоскане XV в. — непременная принадлежность определенной социальной среды, главным образом городского патрициата и крестьянства, имеющего землю.

Историко-демографический анализ выявил социальные характеристики и такой категории городских переписей, как «глава домохозяйства». Это были, как правило, люди старшего возраста, в среднем 48—52 года. Хотя большая часть очагов возглавлялась, особенно в сельской местности, женатыми, брак не открывал автоматически путь к семейному авторитету. Сопоставление частоты браков у мужчин по возрастным группам с их шансами на хозяйственную автономию показывает, что почти 2/3 молодых женатых мужчин в деревне и около половины в городе подчинялись авторитету главы очага. Это положение зависимости устранялось медленно: почти 20% 40-летних женатых крестьян находились в зависимости от отца, и дело здесь не только в более раннем возрасте вступления в брак крестьян и более высоком проценте браков в деревне. Решающая роль принадлежала социальному фактору: город открывал молодому человеку больше возможностей для завоевания экономической самостоятельности и выделения из отцовской семьи, чем деревня. Брак и обзаведение самостоятельным хозяйством в Тоскане XV в. не совпадали, особенно в сельской округе, точно также, как домохозяйство не совпадало с супружеской семьей.

Таким образом, исследование Херлихи и Клапиш-Зубер внесло серьезные коррективы в априорное, унаследованное от историографии XIX столетия представление о постепенном уменьшении домохозяйственной группы — стяжении ее вокруг супружеской пары и ее детей и одновременном дистанцировании от сети отношений, основанных на родстве, соседстве, дружеских связях. Пример Тосканы обнаруживает множество типов семей, вызванных к жизни процессами внутреннего развития региона и тосканского городского общества. Бок о бок с семьями богатых горожан, интегрированных в сложную сеть родства и соседских связей, находятся семьи крестьян, наделенных землей, сросшихся с ней и заботящихся об укреплении солидарности группы, которая ее обрабатывает. Им противостоит масса городской бедноты, мелких крестьян, держателей разрозненных парцелл, всегда нуждающихся и находящихся под угрозой нищеты. У первых — формы Домохозяйства сложные, семейные группы обширные и прочные, У вторых — простые, более узкие, нестабильные.

Мужчины, женщины, дети. Демографическое поведение.

Историко-демографический анализ ориентирован на нетрадиционные, не привлекавшие прежде внимания историков города аспекты сопоставления города и сельской местности, как, например, половозрастная структура населения, демографическое поведение — возраст вступления в брак и рождения первого ребенка и т.п. Тем самым обретает конкретность содержание и воздействие того процесса, который называют урбанизацией.

Анализ Кадастра показывает, что города Тосканы — большие и малые — отличались от деревень особенно высокой долей подростков и лиц зрелого возраста и, соответственно, более низкой долей стариков. Среди городов особенно резко выделялась Флоренция с чрезвычайно высокой численностью детей в противовес группе стариков. Это связывают обычно с высоким уровнем рождаемости в столице. Но дело не только в этом; как полагают исследователи Кадастра, именно во Флоренции концентрировалась основная масса богатых фамилий Тосканы: 70% ее жителей, имеющих более 800 флоринов имущества (по оценкам переписи), жили во Флоренции и составляли более трети (35,3%) ее населения, а их дети — 41,3% этой возрастной группы. Что же касается бедноты, то она в равных имущественных категориях имела меньше детей, чем в деревне. В целом же, как показывает картографический анализ материалов Кадастра, молодое население было сосредоточено преимущественно в центральной и западной частях тосканской территории. И это совпадает с распространением испольщины (в частности в центре флорентийской области) и мощным влиянием самой Флоренции. Ни Флоренция, ни Пиза не были закрыты и для иммиграции как из ближайших, так и (еще больше) из дальних деревень: увеличение во Флоренции группы лиц молодого зрелого возраста в известной мере результат притока в город на заработки молодежи. Напротив, в зонах «отхода» (Кьянти, Казентино, пизанские холмы, низовье долины Арно) наблюдается отток молодых и увеличение численности людей пожилого возраста.

В маком возрасте тосканцы становились родителями? У горожанок средний возраст рождения первых детей расположен в интервале между 20 и 34 годами; у крестьянок — между 21 и 38 годами (из-за более позднего вступления в брак). Во Флоренции мужчины становились отцами между 30 и 50 годами, в деревне — между 28 и 49 годами. Таким образом, урбанизация связывается с более юным возрастом молодых матерей и более зрелым — отцов. Соответственно, в городе — наибольшая разница между родителями (во Флоренции — 13 лет).

162

Монография Д. Херлихи и К. Клапиш-Зубер представляет собой, как уже отмечалось, опыт сочетаний количественного и социокультурного методов анализа и соответственно разных типов источников. Статистический материал обнажает социальную подоснову свидетельств нарративных памятников, открывает возможность для более глубокого и тонкого их прочтения. Этот метод «взаимокоррекции» свидетельств «разного уровня» — объективного и субъективного — об изучаемом историческом феномене наиболее последовательно используется авторами в заключительных главах книги: «Детство и юность», «Зрелость и старость». Сравнительные количественные характеристики демографического поведения различных секторов тосканского общества дополняются и углубляются контурами «суммарного портрета» тосканцев XIV—XV в., «фотографией» повседневной жизни, отображенной в свидетельствах литературных памятников эпохи, трактатах, руководствах, проповедях и т.п. Но не только статистический материал позволяет углубить свидетельства письменных источников; и эти последние, отражая социально-пси- хологические установки, ценностные ориентации современников, предостерегают исследователя от абсолютизации цифровых данных и предлагают возможно более приближенные к реальным отношениям пути их интерпретации.

Это, в частности, характерно для анализа возрастной структуры тосканского населения. До конца XIV в. общественная жизнь такого города, как Флоренция, не побуждала своих сограждан к точному исчислению возраста. Они довольствовались суммарными классификациями: дети, юноши, старики. Но в последние три десятилетия ситуация начинает меняться. Указание точного числа лет становится, например, одним из обязательных требований к претенденту на коммунальную должность. Чем руководствовались тосканцы, определяя свой возраст и какова была степень точности этого возрастного контура? Первые регистры о крещении, позволяющие при надобности найти дату рождения, появляются в конце ХГѴ в., тогда же входит в обычай у горожан, как правило из высших и средних зажиточных слоев, датировать рождение каждого из детей в домашних книгах. Но наряду с этой потребностью расположить себя в потоке времени, действовала и иная система, исходившая из морально-оценочного критерия и наделявшая каждый из «возрастов жизни» определенной ценностной характеристикой, менявшейся при переходе от одной возрастной группы к другой. Все это вносило путаницу в возрастные подразделения. Согласно Кадастру, например, из 264210 душ светского населения 259 человек составляли 39-летние, 253 — люди сорока одного года и 11200 — сорокалетние.

163

Одна из задач, которую решают Д. Херлихи и К. Клапиш-Зубер, исследуя возрастную структуру населения Тосканы, как раз и заключается в выявлении тех подсознательных мотивов, которыми руководствовались современники Кадастра, определяя свой возраст. Реальная возрастная структура искажалась, помимо самих условий составления Кадастра, приблизительностью указаний на возраст («около 50 лет», «пять или шесть лет», «больше 90») с сильным преувеличением на 10, 15, 20 лет. Это явление касалось женщин, а также деревни — больше, чем города. Понятие точности приходит постепенно, и в эпоху Кадастра, отмечают авторы, цифровые возрастные данные еще очень условны. В ходе XV в. точность оценки постепенно нарастает: в 1470 г. на пять тысяч жителей флорентийского контадо приходится лишь один «столетний», на сто тысяч — 19 старцев, в 1488—1490 гг. — ни одного долгожителя. Это указывает, считает Д. Херлихи, скорее на большую точность определения возраста, чем на уменьшение продолжительности жизни. Сильной была также тенденция к «округлению» возраста. В частности, молодые мужчины стремились указать возраст, максимально близкий тридцати или на два-три года больше. Смысл этого проясняется, если учесть, что именно в 30 лет открывались возможности для замещения ряда должностей высшей коммунальной администрации. Реакцией на такого рода мошенничества было постановление 1429 г., предписывавшее мужчинам указывать дату рождения. Очень распространенным было «состаривание» в мужских возрастных группах от 20 и 30 лет, а также в группе зрелого возраста (это характерно и для женщин их ровесниц) — причем сразу не меньше, чем на пять лет, с тем чтобы сразу достичь возраста, кратного пяти или десяти. После шестидесяти возрасты стариков сразу взлетают на пять, десять лет. Никто из них не фиксировал правильно свою старость. Авторы установили, что это «округление» возраста отражает в целом уровень арифметической культуры тосканского общества, где числовое выражение соседствовало с символическим. Вместе с тем «округление» возраста обнаруживает позитивную корреляцию с возрастной группой и имущественным положением (особенно в городе).

Монография Д. Херлихи и К. Клапиш-Зубер занимает особое место в современных историко-демографических исследованиях Средневековья в целом, и города в частности, и в силу уникальности и масштабности источника, составляющего его основу, и в силу оригинальности подходов к анализу демографических процессов и демографического массового поведения в городской и сельской средах, сочетающих сравнительно-исторический, количественный и культурантропологический принципы, так и в силу

164

широты поднятых и рассматриваемых проблем и аспектов, касающихся структур и функционирования семьи и отношений родства

вЕвропе позднего Средневековья. Вместе с тем, сегодня это исследование уже не одиноко. Культурантропологические аспекты исторической демографии особенно плодотворно разрабатываются

впоследние полтора десятилетия не только за рубежом, но и в отечественной науке9

** *

Открытый историками-демографами в ходе этих .изысканий абсолютно новый, неведомый прежде пласт конкретно-историчес- кой действительности заложил основы для пересмотра и переоценки многих стереотипов и представлений традиционной историографии, касающихся роли отношений родства, их форм и функций в средневековом обществе, также как ролевых функций

иреального положения объединяемых ими индивидов — мужчин

иженщин, детей и стариков, в том числе и в сфере городской жизни, о чем пойдет речь ниже.

Сточки зрения общей интересующей нас проблемы «становления Новой социальной истории европейского средневекового города» здесь важно подчеркнуть следующее. Введение в изучение города «демографического» измерения явилось одним из решающих моментов в формировании медиевистической урбанистики и шире — исторической науки в целом именно как социально-исто- рической дисциплины. Обращение к историко-демографическому анализу, как мы пытались показать, принципиально расширило и обогатило ее источниковую базу, тематику, исследовательский инструментарий. Вскрыло важность изучения городских социальных микроструктур и микрогрупп. Наполнило «живым» человеческим содержанием, вдохнуло жизнь в такие абстрактные термины

икатегории, как «бюргер», «бюргерство», «средневековый горожанин», показало, в каком возрасте он заводил семью, вступал в должность, как воспринимал юность и старость и т.п.

Одновременно был обозначен и новый круг методически ключевых сегодня проблем, в частности касающихся взаимосвязи микро- и макроистории — истории семьи, повседневности, материальной жизни и системных хозяйственных, социокультурных, политических процессов. Наконец, историко-демографические исследования высветили фактическую — активную и специфическую роль города и урбанизации в движении народонаселения в средневековой Европе. Они заставили задуматься о значении города и городского развития в формировании структур власти и

165

господства, о их воздействии на социальную динамику, в частности (и в том числе) ведущих господствующих слоев феодального общества в целом, также как и о характере участия города в этносоциальных и этнополитических процессах высокого Средневековья и раннего Нового времени.

ГОРОДСКАЯ СЕМЬЯ:

РАЗЛОЖЕНИЕ ТРАДИЦИОННЫХ ФОРМ ИЛИ СВОЕОБРАЗИЕ РАЗВИТИЯ?

История семьи как тема новой социальной истории. Вплоть до конца 50-х годов семья как специфическая микрогруппа доиндустриальных обществ, ее функционирование, эволюция не привлекала внимания историков-медиевистов, как и историков вообще. Ситуация коренным образом изменилась с 60-х годов. Этому несомненно способствовали кризис института семьи в современном обществе, со всей остротой заявивший о себе в эти годы. Но не менее важны были и процессы, происходившие и в самой исторической науке — изменение представлений о «предмете» истории, расширение ее исследовательских горизонтов. С конца 60-х — в 70-е годы история европейской семьи оказалась в центре внимания специализированных историко-демографических научных центров и творческих групп, связанная с ней проблематика завоевала прочные позиции в культурантропологических исследованиях. История семьи — признанная тема Новой социальной истории.

Это область, где развертывается отработка методов плюридисциплинарных исследований, где перекрещиваются интересы специалистов самых разных направлений — от историков культуры, религии, права, до демографов, искусствоведов, этнологов, что соответствует многообразию проблем, возникающих при социокультурном подходе к ее изучению. Значение обращения истори- ков-медиевистов к исследованию средневековой семьи трудно переоЦенить. Это важно для понимания специфики средневековой общественной структуры в целом и присущих ей конкретных внутренних взаимосвязей, в частности тех, которые имелись в ту эпоху между семьей, отношениями феодальной собственности и власти, структурами господства и подчинения.

Среди работ о средневековой семье немало таких, в которых широко привлекаются материалы городских по своему происхождению источников — списки налогового обложения, описи имущества, завещания, семейные хроники, дневники и т.п. Как пра-

166

вило, это локальные исследования, авторы которых пытаются в зависимости от возможностей своего материала реконструировать структуру городской семьи, ее численный состав, выявить демографические характеристики (плодовитость, смертность, брачный возраст, стратегия брачных альянсов и др.), хозяйственное, политическое функционирование семейных коллективов. Но лишь в немногих из этих работ имеют место попытки осмыслить конкретный материал с точки зрения специфики собственно городской семьи10 Более того, сама постановка вопроса обнаруживает зачастую не столько намерение исследователя понять городскую семью в ее своеобразии, сколько воздействие на него современных социологических теорий и исследований, посвященных семейным структурам средневековой знати.

Конечно, сегодня уже не встретишь прямой трактовки средневековой городской семьи как прообраза буржуазии, что было в традиции историографии почти вплоть до середины нынешнего столетия. В то же время даже в работах, близких по методологическим принципам «Новой исторической науке», девиз которой — «понять Средневековье в его собственных категориях и представлениях», город до сих пор все же зачастую однозначно трактуется как среда, разлагающая «традиционные семейные структуры». Мысль эта в свое время была высказана М. Блоком (подчеркивавшим, однако, важность отношений родства в среде как сельской феодальной аристократии, так и городского патрициата)11 Воспринятое последующим поколением медиевистов, это положение получило своеобразное истолкование и развитие в работах некоторых историков, в частности опубликованных в свое время в материалах римского коллоквиума «Семья и родня», организованного по инициативе Коллеж де Франс и Практической школы высших исследований. Речь идет об исследованиях Дж. Виоланте и П. Коммарозано, рассматривающих эволюцию семейных отношений в итальянских коммунах XII — XIV вв.; Ш. де Ронсьера,

М. Луцатто и Г. Розетт, посвященных характеристике нобильских

икупеческих семей Флоренции, Пизы и ряда других итальянских городов XIV—XV веков

Своеобразной точкой отсчета при оценке характера городской семьи и ее эволюции служат у историков лучше изученные формы семьи и отношений родства феодальной знати. Ориентируясь как на образец на аристократический линьяж в его классическом выражении (преемственность поколений по мужской линии, нераздельное владение наследственным имуществом — патримонием), исследователи говорят о «разрыхлении семейных структур» в Условиях городского хозяйства (в противовес их жесткости в среде

167

феодальной аристократии), о «разложении» сложных семейных коллективов и господствующем положении малой, супружеской семьи. При этом внимание концентрируется почти исключительно на патрицианских, нобильских фамилиях, лучше обеспеченных источниками. При таком подходе неизбежно утрачивается целостность картины, а сам город, хотят того авторы или нет, предстает принципиально противостоящим феодальному окружению (как то и утверждала буржуазно-либеральная историография еще в XIX в.).

Только целостный подход к проблеме открывает возможность для адекватной оценки функций института семьи и тенденций его развития в средневековом городе. Важно уяснить значимость, формы, принципы организации традиционных отношений родства в целом в городской среде и для разных социальных групп и классов городского населения — не только для нобилитета и патрициата, но и для разных слоев купечества, ремесленников и социальных низов. При этом важно так же ясно представлять себе роль семьи и отношений родства в целом в средневековом обществе.

Семья и отношения родства — базовая микроструктура средневекового общества. То обстоятельство, что «нетрадиционный» для историков вопрос о средневековой семье оказывается тесно связанным с одной из центральных методологических проблем современной медиевистики — о природе средневекового города и его месте в системе феодализма, далеко не случайно. Семья — одна из базовых микроструктур средневекового общества. В ее рамках, особенно в раннее Средневековье, и в крестьянской среде, обеспечивалось не только «производство самого человека», продолжение рода, но и производство средств существования13 Но если на уровне производящих, эксплуатируемых, угнетенных масс феодального общества семья сплошь и рядом функционировала как первичная и основная производственная ячейка, то в среде господствующего класса — феодальной знати, а также городского нобилитета семья была формой, посредством которой реализовывались отношения феодальной собственности и господства. Через семью прежде всего включался человек Средневековья в общественную жизнь; семья была хранительницей традиций: передатчиком памяти поколений и социально-психоло- гических представлений, формировавших систему ценностей и кодекс социального поведения индивида. Именно поэтому изучение семьи открывает дополнительные возможности для освещения кардинальных проблем западноевропейского Средневековья — отношений собственности, социальных и политических структур, демографических процессов, духовной жизни так же как и пони-

168

мания специфики такого сложного его феномена, как город. Из этого очевидно, что для уяснения особенностей средневековой городской семьи недостаточно формального соотнесения ее с семейными структурами феодальной знати. Необходимо учитывать также более широкий контекст развития и функций семьи в феодальной Европе.

Начать с того, что Средневековье не знало понятия «семья» в современном обыденном его значении как супружеской пары с се несовершеннолетними детьми («предоставленной собственной судьбе»). Термин, которым в современных языках обозначают семью, мог подразумевать в ту эпоху совокупность как широкого круга родственников (родню, кровнородственную группу), так и совместно проживавших людей, не обязательно связанных родством. Именно в этом смысле использовались чаще всего латинские термины «parentes», «parentela»; франц. «parente», «lignage», «amis», «amis charnels»; нем. «Sippe», «Magschaft», «Freunde», «Freundschaft»; старо-верхненем. «friunt», средне-верхненем. «vriunt». Современное понимание семьи вытесняет эти средневековые представления относительно поздно — в Англии и Франции с XVIII в.; примерно с этого же времени (рубеж XVII—XVIII вв.) — в Германии, где, как калька с французского, получает распространение сам термин «Familie» (вначале также зачастую еще в смысле широкой домохозяйственной общности).

В средние века лат. «familia» широко употреблялось для обозначения совокупности личнозависимых лиц («familia regalis», «familia Dei, ecclesia»). Подразумевая отношения зависимости, термин «familia», если и употреблялся для обозначения малой семьи, то также чаще всего у крестьян. Столь же далеки от обозначения семьи в узком смысле слова термины немецкого правового языка «Haus», «Domus», подразумевающие прежде всего семейно-хозяй- ственную, «овеществленную» сферу или аристократическую династию. Многозначность понятия «семья» отражает характерную реальность западноевропейского Средневековья в этой сфере социальных связей, а именно — присущее ему специфическое соотношение между родственной группой и малой, супружеской семьей.

Современные исследователи констатируют разложение в целом к середине X в. архаических патриархальных кланов, во всяком случае, на юге и западе европейского континента, и упрочение в ходе его малой супружеской семьи. Начавшийся еще в период поздней Античности процесс этот протекал медленно, становясь порой попятным. Такой источник как пенитенциалии (руководства для священников в их общении с паствой) свидетельствуют о

169

чрезвычайной устойчивое™ германских и кельтских представлений о семейных обычаях и нравах на протяжении всего раннего Средневековья. Частой практикой были повторные браки, особенно в среде высшей аристократии. Добрачные связи, конкубинат, — явление, присущее западному Средневековью на всем протяжении его истории. Кодификация семейных отношений протекала медленно: даже в IX—X вв. достаточным условием для создания семьи считалось «брачное согласие» (помолвка). Внедрение церковной модели брака (основным элементом которой становится церковное венчание) началось во Франции с XII в., а в других странах, в Италии, например, она была реализована в полной мере лишь к началу Нового времени.

Малая супружеская семья была не только внутренне непрочной, но хозяйственно и социально недостаточной в условиях аграрной экономики и феодальной социально-политической структуры. Она дополнялась более обширными семейными группами и родственными объединениями, как бы растворяясь в них. С одной стороны, это домашняя община, домохозяйство; с другой — родственные коллективы ( в которые домохозяйства включались как один из составных элементов), спаянные узами крови и брачными союзами. Современные исследователи вскрывают фундаментальную роль традиционных отношений кровного родства — «сородичей» также и в феодальном обществе. В этом смысле это общество, по выражению А. Гэро-Жалабэр, сопоставимо с примитивными14. Хотя на феодальном Западе признавалась законность индивидуального владения, но на практике влияние семейной группы распространялось и на имущество. Во многих земельных актах отчуждения, относящихся к X—XII вв., преамбулы говорят о полной свободе распоряжения имуществом и вместе с тем сплошь и рядом упоминают о согласии лиц различной степени родства на его продажу или раздел; одобрение близких при этом было обязательным .

Феодальной Европе присущи многообразные типы сложных домохозяйств, «многоячейных» или «нераздельных», включавших две или более супружеских семей (патриархальная, корневая семья, объединение братьев).

Одним из итогов современных историко-демографических исследований состава и структуры домохозяйств является как раз констатация регионального и локального многообразия их типов в средневековой Европе. П. Ласлет, Ж. Фландрен считают, что тип простого домохозяйства наиболее характерен для европейского северо-западного региона, тогда как различные виды сложных семей особенно часты в Центральной, Восточной и Южной Евро-

170