Yastrebitskaya_A_L_-_Srednevekovaya_kultura_i_gor

пе, что не исключает и здесь районов с преобладанием домохо- зяйств простого типа (Лангедок, Прованс, Лациум). Общность семейного имущества, хотя и обусловленная разными причинами и преследовавшая разные цели, была распространена и в среде господ, и у зависимых крестьян. Низкий уровень агрикультуры, нехватка инвентаря и тяглового скота, сеньориальный и фискаль- ный гнет, частые голодовки и эпидемии, порождавшие дефицит рабочих рук, в конкретной ситуации могли предписывать необходимость в более широкой, чем супружеская ячейка, семейной кооперации (не следует, конечно, игнорировать и родовые традиции, особенно устойчивые в крестьянской среде, тем более в раннее Средневековье и в малоразвитых районах).

Важным итогом современных исследований средневековой семьи является также констатация сложности ее динамики, которая не укладывается в единую и непрерывную линию постепенного высвобождения индивида из-под контроля семейной группы. На это обратил внимание еще М. Блок: "Право распоряжения имуществом у варваров кажется более свободным от ограничений, чем соответствующее право XI в. Утверждение феодальных отношений сопровождалось сплочением родственных связей: времена были беспокойные, публичная власть бессильной и человек искал защиты и помощи у сородичей16 Ужесточение с конца X—XII в. до этого относительно рыхлых семейных структур и возникновение обширных аристократических линьяжей с агнатической преемственностью (то есть с приоритетом родственников по мужской линии) и нераздельным семейным владением — патримонием констатируют также и историки 70—80-х годов, ставящие, однако, этот процесс в иную причинно-следственную взаимосвязь17 Но при всех различиях в объяснении причин этого явления исследователи единодушны в признании качественно новой природы этих сложных семейных структур, так же как и переломного характера эпохи, на которую приходится процесс их создания.

Аристократический линьяж — не пережиток родового строя, а элемент уже феодальной общественной системы. От первобытного клана его отличали и меньший масштаб родственной группы, и четкие экономические связи, и развитое семейное сознание, находившее выражение в генеалогиях и родовом имени. Иной была и его функция: иерархическая структура, принцип нераздельности патримония, практика брачных альянсов — все это было подчинено укреплению земельной собственности как основы феодального господства и консолидации иерархических отношений власти. Аналогично, и образование многоячейных, сложных крестьянских домохозяйств ставится современными исследователями во взаимо-

171

связь не с пережитками позднеантичных или германских родовых отношений, но с реальностью уже феодального общества (хозяйственная конъюнктура, демографические процессы, изменения в формах феодальной эксплуатации и др.).

Какие же нюансы вносит в эту картину город? Современное состояние исследований собственно городской семьи (прежде всего к югу от Альп) открывает возможность для некоторых обощений по этим вопросам. Прежде всего обращает на себя внимание то, что город, провозгласивший коммунальные свободы, отменивший сеньориальные притязания в сфере заключения брака и наследования, одновременно в вопросах, связанных с преемственностью семейного имущества, его отчуждением и т.п., следовал общим нормам феодального права, которыми руководствовалась также и сельская земельная аристократия с XI в.: приоритет родственников по мужской линии (агнатов) во всех операциях, связанных с недвижимостью, также как и стремление сохранить его в рамках патриархальной семейной группы, составляли главный принцип семейного законодательства с конца XII в., во всяком случае, у североитальянских коммун. Городу был присущ и свойственный сельской земельной аристократии агнатический принцип передачи по наследству патроната над церковными учреждениями и связанных с ними должностей, родовых укрепленных башен, возводившихся, как правило, также сообща 8 При этом речь шла не о механическом перенесении традиционных для феодальной знати норм наследования (что можно было бы ожидать, принимая во внимание социальный состав раннеитальянских коммун, в которых феодалы-землевладельцы играли важную роль), но об их адаптации с учетом потребностей городской хозяйственной жизни в целом (а не только нобилитета).

Городское законодательство усилило действие этих норм, очистив от противоречий и расширив социальную сферу их приложения; это было достигнуто, в частности, за счет введения новой системы брачных ассигнований, нормативной для всех социальных слоев горожан. Дело в том, что до XIII в. в Италии сохранялась широкой практиковавшаяся в аристократических семьях германская система брачных ассигнований, обеспечивавшая за женой право на треть или четверть имущества умершего супруга, что ущемляло интересы родственной группы мужа и сыновей. Городское законодательство, отменив это право, ограничило наследственные притязания жены заимствованным из позднеантичного права (в его юстиниановой интерпретации) «брачным даром» (лат. antifactum), сумма которого должна была быть пропорциональна

172

размерам приданого и в целом не превышать установленного максимума. Это, в свою очередь, повлекло изменение системы наделения приданым, на этот раз с учетом интересов родственной группы жены. В XIII—XIV вв. в итальянских городах распространяется практика выделения приданого только в денежной форме и в сумме, обусловленной брачным договором. Дочери, йолучившие такое приданое, исключались из числа наследников отцовского патримония. Исследование П. Каммарозано, затрагивающее этот правовой аспект проблемы городской семьи, обнаруживает одновременно сложность ее структуры в одном из главных пунктов — соотношении между родственной группой и малой супружеской семьей, причем хозяйственные возможности последней представляются весьма далекими от самостоятельности. Нельзя не заметить, однако, что городское законодательство, перестраивая систему брачных ассигнований с учетом интересов агнатов и таким образом в ущерб супружеской ячейке, вместе с тем объективно создавало почву для развития и иных тенденций. Так, уравнение в размерах приданого жены РГ «брачного дара» мужа объективно открывало путь к созданию общесемейного имущественного фонда, а для каждого из супругов — права на распоряжение той частью имущества, которое было привнесено им в соответствии с брачным договором. Это, в свою очередь, свидетельствует о складывании в городской среде условий для зарождения иной, нетрадиционной формы брака — брака-контракта.

Стремления городского законодательства поддержать и укрепить хозяйственный авторитет родственной группы, сплачивавшейся на агнатической основе, имели под собой вполне реальную экономическую и политическую почву, отвечая интересам прежде всего городского нобилитета. Включение феодалов-земледельцев в средиземноморских городах в сферу деятельности, чуждую «настоящим» рыцарям, в торговлю, ростовщичество, эксплуатацию городских доходных статей и т.п., конечно не могло не повлечь за собой изменений в присущей феодальному классу организации семейных отношений, однако вряд ли характер этих изменений может быть* однозначно определен как «разрыхление» или «ослабление» линьяжных связей

Линьяжи городских нобилей и патрициата. Точнее, видимо, было бы говорить об их трансформации, степень и конкретные формы которой, конечно, зависели во многом от типа хозяйства и особенностей политического управления городом, характера исторического развития региона в целом и т.п. Так, Д. Хьюдже, исследовавшая семейные структуры населения Генуи XI—ХГѴ вв.,

173

показывает, что специфика этого города-порта, ориентированного почти исключительно на дальнюю торговлю, отнюдь не ослабила линьяжных связей. Напротив, стремление закрепить ключевые позиции в заморской торговле и в политической жизни города, острота социальных противоречий заставили генуэзскую консуларскую знать — этих потомков мелких Лигурийских феодалов, «осознавших в X—XI вв. выгоды городской жизни», интенсифицировать свою семейную организацию. По мере того как генуэзские нобили усиливали контроль над важнейшими городскими рынками, районами порта, городскими воротами, их родственносемейные связи становились все более ярко выраженно патрилинейными, а патримониальная основа родственных групп все более прочной.

Генуэзский аристократический линьяж начала XII в. представлял собой совокупность родственных семей (до пяти поколений) — сонаследников, возводивших свое происхождение к общему предку, носивших общее имя и дислоцировавшихся в одном и том же дистрикте, название которого составляло дополнительный детерминатив для членов линьяжной группы.

Фамильные дистрикты нобилитета, в свою очередь, формировали городскую топографию. Линьяж возводил в своем квартале укрепленную башню, иногда несколько, курию для сбора старейшин семейной группы; дома, бани, лавки, сдававшиеся купцам и ремесленникам и использовавшиеся линьяжем для собственных нужд; церковь. Тот, кто не имел отношения к линьяжу, но жил в дистрикте, так или иначе втягивался в его орбиту через клиентельные, консортиальные и соседские связи. «Главный дом», курия, башня возводившаяся сообща главами домохозяйств, составляли общую собственность линьяжа. Глава линьяжа (иногда их бывало несколько) — старший брат или старший сын проживал в «главном доме». Аристократический городской линьяж имел свои «малые» центры притяжения — домашние сообщества, организованные по строго патриархальному принципу. Под контролем отца (или, если его не было в живых, старшего брата) сын входил в семейное дело. Отец подыскивал ему жену и осуществлял управление приданым. При эмансипации сыну выделялась доля (небольшая) в семейном деле, а иногда — и в семейном имуществе. Раздел производился женатыми братьями после смерти отца, однако чаще всего он был частичным: поместье, основной капитал оставались в совместном владении, нередко сохранялось и совместное проживание братьев. При всех разделах сохранялось также хозяйственное, моральное, политическое единение семейного коллектива, противостоящего гомогенной группой внешнему миру20

174

фамильная сплоченность — черта, присущая консуларской знати не только Генуи. Тесно спаянные родственные группы («роды», «линьяжи») аристократии, возводящие свои генеалогии к норманской, а иногда и к византийской эпохе, прослеживает на материале XII—XIII вв. в другом крупнейшем центре морской торговли (Бари на Адриатическом побережье Южной Италии и в Барлетге — торговом центре Апулии) МЛ . Абрамсон. Их внутренняя организация обнаруживает черты, аналогичные генуэзским аристократическим линьяжам: совместные деловые операции и совместное распоряжение недвижимостью (чаще — ее частью: «главным домом», поместьем, основным капиталом), совладение торговыми предприятиями и хозяйственными строениями; возве- дение на общий счет крепостной башни и церкви; родовое имя; монополизация высших должностей в коммунальном управлении и в церковной иерархии^1

Главное направление' активности родственных коллективов городского нобилитета было связано с коммуной, ее военной, дипломатической деятельностью. Итальянская медиевистка Г. Розетта, исследовавшая хозяйственную структуру «домусов» консуларской знати в Пизе, обратила внимание на то, что к приобретению такого имущества как замки, а также сеньориальных прав стремились в основном те «домусы», которые, хотя и принадлежали к сторонникам коммуны, но политически более активны были в графстве. Основной смысл создания и укрепления аристократических родственных сообществ, по крайней мере на раннем этапе коммунального развития, как показывают исследования, заключался в сохранении тех привилегий (экономических и политических), которыми владели изначально семейные ядра этих городских фамильных сообществ. Но констатируя это обстоятельство, не следует, видимо, игнорировать и экономический момент: интересы кредитного дела и дальней торговли, в которую также были втянуты пизанские нобили и в организации которой фамильная солидарность играла одну из центральных ролей

В отличие от сельской аристократии, земельный патримоний городских нобилей был, как правило, более скромным, располагался в непосредственной близости от города и далеко не всегда составлял единый комплекс. К тому же часть наследственного патримония, остававшаяся в нераздельном владении, почти всегда была меньше индивидуальной собственности семей, составлявших линьяж, и ее размеры практически оставались неизменными на протяжении многих лет. Это симптоматично как свидетельство различия в целевых установках родственного союза у городской знати и линьяжа сельской аристократии.

175

Купеческие «роды». Семейные компании. Консортерии.

Прочность и важность отношений родства обнаруживает себя и на другом социальном уровне городского общества, генетически не связанном ни с феодальной семейной аристократией, ни с нобилитетом. Купеческие «линьяжи» (итал. — casati) так же как и патрицианско-купеческие «роды» (Geschlechter) в городах к северу от Альп, — не простое заимствование, как часто считают, престижной формы организации отношений родства осознавшим свое могущество бюргерским сословием, не только подражание родовитой знати (что, конечно, имело место, особенно в позднее Средневековье). Восприятие «линьяжа» купечеством в не меньшей, если не в большей, мере было обусловлено эффективностью подобной формы семейных отношений в условиях городской действительности, пронизанной конкурентной борьбой и политическим соперничеством. Семейная солидарность — важнейший инструмент реализации как политического и экономического господства городского нобилитета, так и хозяйственных и политических устремлений высших слоев купечества23

Нередко при оценке купеческих родов акцентируют внимание на «краткости» их родословных, непродолжительности совместного проживания, нераздельного пользования наследственным имуществом, ведения «общего» коммерческого предприятия и т.п., делая на этом основании вывод о «прогрессирующем распаде» родственных коллективов и «индивидуализации» малой семьи в купеческой среде.

Такой позиции придерживается, в частности, Ш. Ронсьер, автор интересного исследования, воссоздающего генеалогию и структуру флорентийской купеческой фамилии ХГѴ в. Велутги. Бесспорно, генеалогии купеческих семей короче аристократических и не уходят (или не возводятся) «в глубь веков». Городское купечество и не могло иметь тогда «древних» корней: так, основатель семьи Велутги, например, появился во Флоренции не ранее 1244 г. Но, непродолжительные по восходящей линии, эти роды внушительно обширны по своим боковым ответвлениям. И это хорошо показано Ронсьером. Генеалогия тех же Велутги, согласно свидетельству их домашцрй хроники, на которой базирует свои генеалогические выкладки Ронсьер, в 1370 г. охватывала три поколения, включая 17 прямых линий и свыше 160 боковых (в целом 490 человек и 92 домохозяйства).

Не следует абсолютизировать и принцип совместного проживания, о чем свидетельствует история тех же Велутги. Действительно, совместное проживание братьев имело место только в начале истории этой семьи, когда ее основатель с четырьмя сыновьями

176

пришел во Флоренцию. После женитьбы двое из братьев выстро- ч и себе дом-башню неподалеку от отцовского; в следующем поколении отселились племянники, возведя новый фамильный дом рядом с домом деда. Важно, однако, то, что, несмотря на все разделы, в XIV в. уже многочисленные Велутги, жившие бок о бок в о многих домах, группировавшихся вокруг «родового дворца», господствовали над целым кварталом, где находились и фамильная церковь, и «родовые» могильг4

Таким образом, суть проблемы, видимо, не в степени «древности» купеческих родословных, сконструированных домашними хронистами, но в той реальной значимости, которой обладали отношения родства и в этой социальной среде. «Индивидуализация» отдельных, супружеских семей в процессе дробления купеческого рода являлась также весьма относительной и не имела ничего общего с независимым положением современной «малой» семьи. Раздел, во всяком случае в крупной купеческой семье (так же как и в нобильской), никогда не был абсолютным и не сопровождался прекращением хозяйственного сотрудничества, ослаблением уз родственной солидарности, изменением места проживания, как и не приводил к ликвидации общего дела и совладения недвижимостью.

Относительно быстрый распад семьи, положившей начало генеалогии купеческой фамилии, — явление, неизбежное в условиях города. Компания сонаследников, возможность воздействия на ход дел, которая автоматически открывалась для широкого круга лиц — старших мужских представителей всех поколений, оправдывала себя (и это хорошо показано исследованием Ронсьера) лишь до известного предела. Специфика коммерческого дела требовала мобильности, быстрого принятия решений. Словом — более гибких форм ассоциации. Вместе с тем, из этого совсем не следует, что городское хозяйство «ослабляло» значение родственной солидарности как таковой и в купеческой среде. В обществе хозяйственно и социально нестабильном, где смертность была очень высока, семейные и более широкие родственные связи обеспечивали преемственность в делах, кредит и его безопасность. Они открывали также возможность для своеобразного «разделения труда»: дальние деловые поездки, мореходство становились функцией одних (чаще более молодых, неженатых), а руководство Делом, контора, кредиты — других (отцов, дядей, старших братьев) членов родственного коллектива25

Потребности торгово-финансовой деятельности порождали иные, более гибкие, чем классический линьяж сельской феодальной аристократии, формы родственной солидарности, базировавшие-

177

ся не только и не столько на нераздельности наследственною владения, сколько на договорной основе. Таковы, в частности, паевые родственные компании, хорошо известные в период классического Средневековья не только в средиземноморских городах, но и к северу от Альп. Достаточно вспомнить компании ХГѴ— XVI вв. купечества верхненемецких городов — Фуггеров, Ремов, Вельзеров, Дисбахов, Штрёмеров и многих других, в основе которых лежали договоры между отцом и сыновьями, родными и двоюродными братьями, троюродными братьями и племянниками. В области Ганзы широко распространены были базировавшиеся на семейно-договорной основе краткосрочные торговые ассоциации. Распоряжения дяди о передаче племяннику (сыну брата или сестры) своего имущества, денежных сумм — частое явление в завещательной практике, в частности любекских бюргеров в XIII— ХГѴ вв. Компании этого типа предполагали известную хозяйственную автономию членов родственной группы, возможность, наряду с ведением общего дела, сотрудничества с иными объединениями, так же как и включения в состав родственной хозяйственной ассоциации неродственников. Эта форма объединения — так называемая консортерия, товарищество, часто встречающаяся и вне городской среды.

Формы консортерии были многообразны. Дж. Виоланте выделяет три типа ее, широко распространившиеся в Италии с XI в. — объединения на договорной основе ответвлений одной и той же семьи; группы родственных семей с семьями, не состоявшими с ними в родстве; между отдельными представителями родственной группы и посторонним «линьяжем». Консортерия могла сохранять старинное семейное имя (в первом случае) или принять абсолютно новое (в третьем случае)2

Многообразие типов консортерии (и реальной практики, стоящей за этим термином) породило широкую дискуссию о правомерности отнесения консортерии к сфере семейных отношений. Коммерческое, деловое или родственное, семейное объединение? — так обычно ставится вопрос. Ж. Дюби и К.-Ф. Вернер обратили внимание на другой аспект этой проблемы. Почему, ставят о*ш вопрос, латинские термины consortes (совладельцы), consortium (соучастие), не имеющие по существу прямого «семейного смысла», на протяжении долгого времени служили для выражения сугубо родственных уз? По мнению Ж. Дюби, это происходило потому, что консортерия (как и domus) отвечала внутреннему смыслу кровнородственных отношений, включавших, наряду с «идеей крови», также и идею «сотрапезничества», «сожительства» — совместного проживания. Консортерия как метафора

178

семьи вторгается в сферу семейных отношений именно в тот момент, когда возникает потребность в их укреплении.

Она была призвана предотвратить ослабление кровнородствен- ной группы в результате патримониальных разделов, считает также Дж. Виоланте, подчеркивающий, что консортерия распоряжалась прежде всего экономически, политически и юридически важным семейным имущественным ядром (башни, замки, приходы, церкви, сеньориальные права, общий нераздельный капитал). Таким обра-

зом, консортерия — одна из разновидностей «ритуального» родства,

широко распространенного в средневековом обществе. Она не только не свидетельствовала об умалении значения семейно-родствен- ных отношений, но освященная их высоким авторитетом, напротив, была призвана подчеркнуть их социальную значимость.

Свидетельством того, что внедрение договорного начала в хозяйственные контакты между членами семейного союза не умаляло авторитет родственной группы, является и практика материальной взаимопомощи (дяди — племянникам; завещание денежных сумм сиротам, обедневшим родственникам, бесприданницам). Иерархия авторитета: отец — дядя — старший брат ощутима нередко даже на уровне отдаленных степеней родства, особенно когда возникал вопрос о продаже части наследственного имущества или заключении брачного союза. Известный аугсбургский купец Лука Рем, основавший после смерти отца компанию на паях со своим старшим братом, был вынужден назвать ее, в соответствии с правилами первородства, именем своего старшего брата: «Эндрю Рем и компания». Оно фигурирует на первом месте и в названии новой компании «Эндрю и Лука Ремы». Преимущественное положение старшего брата отражалось и в его вмешательстве в матримониальные планы братьев и в потенциальные функции опекунства затем по отношению к их семьям27. Даже в период глубокой хозяйственной дисперсии фамилии Велутти, как следует из исследования де Ронсьера, заключение брака кем-нибудь из ее членов оставалось в большей степени общесемейным, чем индивидуальным делом. И это не должно удивлять. В среде высшего купечества, стремившегося к аноблированию, брачная стратегия была важным инструментом увеличения социального престижа и расширения сферы политического влияния. Браки связывали Велутти более чем с 30 побильскими линьяжами и обеспечивали им включение в ряды финансовой аристократической элиты.

Родственная солидарность — важный фактор и в политической жизни города. Монополизация отдельными семьями (не только патрицианско-купеческими, но в отдельных городах и богатых Ремесленников) на протяжении поколений почетных и важных

179

должностей и служб в сфере городского судопроизводства и управления — явление, прослеживаемое в городской Европе в Средневековье практически повсеместно. Оно присуще не только крупным экспортным и торговым центрам, но и относительно небольшим городам. В северонемецком Хёкстере, например, насчитывавшем в 1482—1517 гг. около 2500 жителей (450—500 домохозяйств), должности бургомистра и ратманов фактически не выходили за пределы трех патрицианско-купеческих фамильных союзов, связанных кровным родством, брачными альянсами и экономически наиболее влиятельных. Из 19 купцов, в 1506—1518 гг. занимавших должности ратманов, 12 — сыновья ратманов, трое — их зятья. На ратманские должности претендовали в Хёкстере и некоторые ремесленные семьи, но при избрании ремесленников в городской совет сильнее сказывались, видимо, все же цеховые, чем фамильные интересы: из 19 ремесленников, представленных в совете, лишь один — сын ратмана, другой — его зять28

Супружеская семья. Подчеркивая крепость и важность семьи и отношений родства в средневековом городе, опасно впасть и в другую крайность и игнорировать тенденцию (при всей ее относительности) к усилению значения супружеского семейного ядра прежде всего в среде того же купечества. Это находит выражение и в практике выделения женатых сыновей, вначале (XI— XII вв.) частичного и ограниченного, а со временем — все более полного; и в увеличении (в XII—XIII вв.) прав мужа и сыновей на имущество жены и матери.

Симптоматично в этом отношении и то фактическое влияние (в противоположность общей и правовой приниженности женщины), которым пользовалась в купеческих семьях замужняя женщина — мать. Именно на ней лежали обязанности по воспитанию младших детей (старшие приобщались к делу под руководством отца), и ведение домохозяйства во время продолжительных деловых поездок мужа. В случае вдовства, как правило, раннего, она нередко выступала в качестве фактического опекуна детей и, таким образом, главы коммерческого предприятия, управителя семейным имуществом и патримонием мужа. Так, Маргарет Рунтингер, супруга крупного регенсбургского купца Маттеуса Рунтингера, вела во время отсутствия супруга бухгалтерские книги, занималась финансовыми операциями, совершала деловые поездки. В дальнейшем в связи с преклонным возрастом супруга она взяла на себя полностью управление фирмой.

Д. Херлихи считает, что высокий авторитет супруги и матери в купеческом домохозяйстве во многом был обусловлен также спе-

180