Khaydegger_M__Chto_zovetsya_myshleniem

ЧТО ЗОВЕТСЯ МЫШЛЕНИЕМ?

До тех пор, пока мы еще подгоняем мышление под эти требования, мы мышление переоцениваем и требуем от него слишком много. И то, и другое мешает нам возвратиться к уже необычной непритязательнсти, помогающей нам выстоять посреди волн культурного производства, которое захлестывает всяческими новостями и возбуждает погоней за сенсациями (Aufpeitschende). Однако путь мышления, путь вопрошания «что называется мышлением?» в своем ходе в следующую эпоху остается неизбежным. Правда, этого мы не можем предвидеть в содержательном плане, но существует возможность осмыслять знаки его происхождения и появления (Ankunft). Мышление — это нечто самое опережающее (Vorlaufigste) в любом опережающем действии человека в эпоху, когда европейское Новое время впервые начинает развертываться на всем земном шаре и одновременно завершаться (vollenden). Впрочем, это отнюдь не просто поверхностный вопрос обозначения — рассматривать ли нынешнюю эпоху в качестве конца Нового времени или же признавать, что, возможно, затяжной процесс завершения Нового времени лишь начинается.

Вопрошание «что называется мышлением?» — это попытка попасть на тот неизбежный путь, ведущий в самое опрежающее. Вопрошание опрежает даже само мышление, т.е. нечто самое опережающее. Это вопрошание, казалось бы, становится вопросом того типа, на который охотно претендовала философия Нового времени, поскольку она пускалась на самое радикальное и тем самым беспредпосылочное вопрошание, которое должно было заложить непоколебимое основание для всего здания системы философии на все времена. Однако вопрошание «что называется мышлением?» не беспредпосылочно. Но, с другой стороны, опять же нельзя сказать, что оно приближается именно к тому и задействует себя в том, что можно было бы здесь назвать предпосылкой.

Определяющий смысл вопрошания приходит к слову, если мы вопрошаем: что зовет нас думать? Каков тот призывающий приказ, который себе задействует человеческое мышление? В этом вопрошании есть или, как можно было бы выразиться, уже предпослано то, что мышление по своей сути есть при-званное (Geheissenes) и удерживается и как бы сдерживается (verhalten) в своей

231

МАРТИН ХАЙДЕГГЕР

сути, исходя из призывающего приказа. Вопрошание «что есть то, что зовет нас в мышление?» имеет своей предпосылкой уже то, что мышление как мышление само по себе принимает во внимание зовущее (Heißende).

Мышление здесь понято не как процесс, течение которого можно наблюдать психологически. Мышление вместе с тем представляется не только как деятельность, которая руководствуется нормами и ценностями. Законным и правилообразующим (Regelgebendes) мышление может руководствоваться только тогда, когда оно вообще само по себе при-звано, направлено в требующее мышления (zu-Denkende). Вопрошание «что есть то, что зовет нас думать?», при том условии, что оно проводится надлежащим образом, приводит вместе с тем в достойное вопрошания поле (Frag- Würdige), то обстоятельство, что мышление как мышление есть сущностно при-званное (Geheißenes).

То, что есть нечто, что есть так-то и так-то, имеют обыкновение обозначать как факт. «Факт» (Tatsache) — красивое и впечатляющее слово. О том, что здесь подразумевается, прежнее мышление уже с давних пор имело твердое мнение. Это мнение существует с того момента, когда перед мышлением выступило на свет давно подготовленное различение, а именно различение между тем, что есть нечто, t∂ œstin, и тем, что оно есть, Ót∂ ⁄stin. Более поздняя терминология различает essentia и existentia, сущность (Wesenheit) и фактичность. Какого мнения об этом объяснении фактичности факта, сделанном прежним мышлением, следует придерживаться, можно решить лишь только, если мы прежде припомним то различение, благодаря которому как existentia, так и essentia достигают впервые своей определенности. Где и каким образом основано полномочие на такое различение? Насколько призвано к этому различению мышление? Указание на достойное вопрошания поле этого различения позволяет заново определить важность опрежающего вопрошания «что зовет нас думать?» без того, чтобы мы теперь раньше времени были задействованы в таинственности и вместе с тем в плодотворности этого вопрошания. Это дает о себе знать в том, что мы проводим вопрошание всегда только мыслительно и можем ввести таким

232

ЧТО ЗОВЕТСЯ МЫШЛЕНИЕМ?

способом вопрошаемое в соразмерное ему достойное вопрошания поле.

Ход лекции привел нас ко второму способу, согласно которому также может быть развернуто вопрошание. Он звучит: что понимают согласно доныне привычному и давно предначертанному смыслу под мышлением? Эта предначертанность характеризуется тем, что то, что понимают под мышлением, излагается и передается учением, которое носит название «логика». Учение о мышлении поименовано таким образом по праву; так как мышление это l◊gein того l goj.

Это имя означает здесь — высказывать что-либо о чем-либо: «Взошла луна». Высказывание здесь подразумевает в первую очередь не говорящее высказывание, а представление чего-либо как чего-либо, установление чего-либо как чего-либо. В таком представлении и установлении правит составление-вместе (Zusammenstellen) высказанного с тем, о чем оно высказывается. «Вместе» поименовано выше в [следующих грамматических единицах]: «как» и «о». Это составление-вместе в качестве совместного предлежания есть пред-ложение. Всякое высказывание — это предложение. Но не всякое предложение есть высказывание. «Что называется мышлением?» — это не высказывание, но предложение, а именно предложение вопрошающее.

Всякое высказывание как таковое является предложением. Однако для обдумывания остается: всякое ли сказывание суть высказывание, и может ли вообще сказывание, как полагает грамматика, быть определено, исходя из предложения?

Является ли сказывание «Луна взошла» в первом стихе «Вечерней песни» Маттиаса Клаудиуса высказыванием или, может быть, предложением? Какое это сказывание по своей сущности? Я не знаю это. Я также не считаю себя способным обсуждать этот вопрос. Уверение в том, что сказыванию «Луна взошла» место в сихотворении и оно есть поэзия—отнюдь не мышление, не помогает в нашем затруднении. Верное указание на то, что это сказывание есть стих и не есть предложение, совсем не помогает, пока остается неясным, что называется тем, что собирает поэтизирующее сказывание в стихотворении. Вероятно, мы никогда не сможем

233

МАРТИН ХАЙДЕГГЕР

правильно обдумать, что есть мышление, пока не проведем надлежащим образом вопрошание «что называется мышлением?». Тем самым заново обнаруживается далекое забегание-вперед этого единственного в своем роде вопроса. (Продолжение. С. 157.)

От V к VI

Ответ на вопрос «что называется мышлением?» есть, разумеется, сказывание, но не высказывание, которое можно было бы закрепить в одном предложении и которое нам позволило бы этот вопрос отодвинуть в сторону как исчерпанный. Ответ на вопрос «что называется мышлением?» — это, разумеется, некое выговаривание, но оно говорит из некого соответствия (spricht aus einem Entsprechen). Оно следует призывающему приказу и удерживает вопрошаемое в его достойном вопрошания поле. Когда мы следуем призывающему приказу, мы не становимся свободными от вопрошаемого.

Этот вопрос невозможно исчерпать не только сейчас, но и никогда. Вопрос становится еще более достойным вопрошания, конечно, при том условии, что мы идем навстречу вопрошаемому,

т.е. призывающему приказу. Когда мы вопрошаем, исходя из этого необходимого, достойного вопрошания поля, мы мыслим.

Мышление само есть путь. Мы соответствуем этому пути только тогда, когда мы уже находимся в пути. Быть в пути, чтобы его прокладывать, — это одно. Но есть другое — встать на этот путь отку- да-то со стороны и рассуждать о том, различаются ли и если различаются, то в какой степени ранние и более поздние отрезки пути и не приводят ли различия этих отрезков уже к их несовместимости; и это дело для всякого, а именно того, кто не находится в пути и даже не намеревается идти по нему, но ставит себя в стороне от него, чтобы этот путь всегда лишь представлять и обсуждать.

Для того чтобы мы оказались в пути, мы должны, конечно, тронуться. Это сказано в двояком смысле: во-первых, мы тронуты,

т.е. сами открываемся раскрывающейся перспективе и направлению пути, и, во-вторых, мы отправляемся в путь, т. е. делаем шаги, без которых нет никакого пути.

234

ЧТО ЗОВЕТСЯ МЫШЛЕНИЕМ?

Путь мышления не тянется откуда-то куда-либо, как проложенное где-то шоссе; он также сам по себе вообще не существует где-либо налично. Ход и только ход (Gehen), в данном случае мыслящее вопрошание, суть по-ступок (Be-wegung). Это Be-we- gung есть позволение пути явиться. Этот характер мыслительного пути принадлежит вперед-забеганию (Vor-läufigkeit) мышления, которое, со своей стороны, состоит в загадочном уединении, в высоком и несентиментальном смысле этого слова.

Ни один мыслитель никогда не вхож в уединение другого. Тем не менее всякое мышление говорит лишь в своем указании на последущее и предыдущее мышление — указании, которое скрыто в его уединении. То, что мы пред-ставляем и у-станавливаем как влияние некого мышления, является недоразумением, в которое мы в данном случае впадаем неизбежно. Это в качестве якобы помысленного так или иначе лишь излагается и как-то занимает тех, кто не мыслит.

Ответ как таковой на вопрос «что называется мышлением?» — это всегда только вопрошание, как необходимость оставаться в пути. Казалось бы, это легче, чем намерение занять определенное местоположение. Не лучше ли держаться подальше от авантюрных блужданий в чем-то непределенном? Однако чтобы остаться в пути, мы должны во всякое время прежде всего

инепрестанно принимать во внимание путь. Движение (Be-we- gung), шаг за шагом, не есть здесь сущностное. Мышление прокладывает себе путь только в ходе вопрошания. Но это прокладывание пути особенное. Проложенное не остается позади лежащим, а встраивается в следующий шаг и про-страивается уже перед ним.

Таким образом, существует всегда возможность, и это повсюду даже действительно, возможность того, что путь такого рода заранее отвергают, считают ли его при этом бесперспективным

иненужным или вообще безумным. Как раз в такой позиции важно отказаться рассматривать путь лишь только извне. Хотя, возможно, такого рода попытки публичного обнаружения пути вообще неуместны. Этим указанием следует закончить общие замечания о пути мышления.

235

МАРТИН ХАЙДЕГГЕР

Мы пытаемся теперь идти по пути нашего вопрошания, тем, что мы хотя и задаем вопрос в смысле четвертого определяющего способа, но само вопрошание проводим вторым способом.

Первоначально приведеннная формулировка второго вопроса гласит: что понимают согласно прежнему учению, т. е. логики, под мышлением? На первый взгляд вопрос наводит исторические справки о том, что доныне говорили и пре-подавали о мышлении. Однако теперь мы вопрошаем: под каким призывающим приказом стоит западноевропейское мышление, по направлениям которого движемся и мы, поскольку мы задействуем себя в мышлении?

Однако все же остается существовать неизбежная видимость того, что вопрос сводится лишь к историческому изложению начала (des Beginns) западной философии. Разработка вопроса может иметь свою особенность в том, что она для научной истории философии и принятых при этом ведущих представлений остается всегда сомнительной.

У Парменида, греческого мыслителя, который жил в VI–V веках до Р. Х., существует изречение:

cr¾ tÕ l◊gein te noe√n t' œÕn ⁄mmenai

Согласно обычному переводу это подразумевает:

То, что высказывается и мыслится, необходимо есть сущее.

Пути, на который мы вступили с нашим вопрошанием, соответствовало бы лучше всего, если бы мы теперь попытались бы без всяких дополнительных замечаний и предупреждений продумать (nachzudenken) изречение в том, что оно говорит. Но сегодня там, где знают слишком много и судят слишком скоро, где все одним мановением руки (im Handumdrehen) уже посчитали и расставили, едва ли высказано то, что сегодня уже не остается ни малейшего места для уверенности в том, что изложение вещи может само по себе по своей силе быть достаточным, чтобы благодаря показу самой вещи вывести со-мышление (Mitdenken) непосредственно на путь. Поэтому и есть нужда в неудобных обходных путях и временных подсобных средствах, которые к тому же

236

ЧТО ЗОВЕТСЯ МЫШЛЕНИЕМ?

и противоречат стилю пути мышления. Этой нужде мы отвечаем тем, что мы пытаемся сейчас благодаря все сужающемуся круговому движению осуществить впрыгивание (Einsprung) в сказывание изречения:

cr¾ tÕ l◊gein te noe√n t' œÕn ⁄mmenai

Необходимо сказывать и мыслить о том, что есть сущее

(Продолжение. С. 162.)

От VI к VII

Итак, стоит задача перевести изречение Парменида. Дело стоит не только за переводом. От формального истолкования изречения мы держимся подальше. Однако уже в переводе следует принимать во внимание два момента: первый касается содержания изречения, второй — тех средств и способа перенесения этого содержания из греческого языка на язык наш.

1. Содержание изречения. Оно слишком легко ускользает от нас в само собой разумеющееся. Оно едва ли дает нам ка- кую-либо опору, позволяющую нам его достаточно крепко удерживать. Оно не дает нам ничего для мысли. Почему мы стоим перед опасностью слишком легко покончить с таким предложением, как «сущее есть»? Именно потому, что мы, когда слышим этот тезис, не находим ничего в нем достойного мысли. Так как мы говорим, что субъект и предикат этого тезиса в одинаковой степени ясны: сущее — ну кто не знает, что такое сущее? И это «есть» — кто в конце концов обращает внимание на это там, где имеют больше чем достаточно дело с тем, что есть, чему также принадлежит все то, что уже не есть и что еще не есть и также то, что во всякое время где-либо есть. С этим «есть» мы уже разделываемся, прежде чем оно высказано. Не только мы. Эта опасность грозящей здесь опрометчивости имеет к тому же прежде всего свое основание в том, что даже мышление в течение двух с половиной тысячелетий постепенно привыкло к представлению того, что говорит тезис. Если бы и могло появиться учение о том, что вы-

237

МАРТИН ХАЙДЕГГЕР

сказывается этим «есть», то о нем также нельзя было бы ничего сказать. Даже Кант причисляет слова «бытие» и «существование» (Dasein) к «почти неразрешимым понятиям». Кант говорит об этом в небольшом сочинении, которое все еще слишком недооценивают, а именно в сочинении, которое родилось в 1763 году (за 18 лет до его главного труда «Критики чистого разума») и носит название «Единственно возможное доказательство существования Бога». Суждение Канта о том, что «бытие» принадлежит к «почти неразрешимым понятиям» полностью оправдано, коль скоро и мы придерживаемся той же предпосылки, что то, что именуют слова «бытие» и «существование» могут быть поняты прежде всего и исключительно в понятии.

Таким образом, неудивительно, что мы полностью уже не замечаем собственно неуслышанное в тезисе «сущее есть», не говоря уже о том, чтобы быть им задетым настолько, что происходит потрясение до самой глубины нашей сущности, потрясение, которое уже никогда нас не оставляет. Тезис сквозь все века во множестве вариаций и в многообразии способов, явно или неявно, был и остался ведущим проектом мышления.

Сегодня там, где речь о «бытии» и «существовании» стоит чуть ли не на повестке дня, мы видим не больше чем однообразие вокруг этого тезиса—«сущее есть». Мы сталкиваемся с непостижимым, по-видимому, всеобщего и абстрактного, которое высказывает этот тезис. Однако и теперь столь еще явное указание на то, что в действительности с высказанным в тезисе дело обстоит как-то совершенно иначе, едва ли сейчас может что-либо дать.

Но, допустим, кто-то однажды находит этот тезис удивительным и замечает при этом, что прошедшие между тем века не смогли ему повредить ничем, и он, будучи незамеченным, остался достойным мысли не меньше, чем раньше. Поэтому этот тезис касается нас еще также непосредственно, как и раньше, но с одним единственным отличием.

Раньше сказанное этого тезиса освещал своеобразный свет таким образом, что его достойное мысли в этом свете исчезало. Вследствие некого необычного затемнения, которое не имеет ничего общего с упадком и закатом Запада, позже уходит тот свет.

238

ЧТО ЗОВЕТСЯ МЫШЛЕНИЕМ?

Сказанное тезиса попадает в область само собой разумеющегося: «сущее есть». Чем же еще другим должно «быть» сущее, если оно уже есть? Если бы могли еще знать, почему сущее есть. Поэтому спрашивают: чем вызывается к действию сущее? Так как оно есть ведь нечто действительное и как таковое оно чем-то вызвано и есть в действии и всюду соотнесено со своей причиной. То, что при этом «бытие» означает то же самое, что «действительность», в таких позициях вопрошания воспринимают как само собой разумеющееся.

2. Перевод изречения. В переводе, по-видимому, имеет место тезис «сущее есть». Уже поэтому он находится в необычных условиях. Так как нынешнее мышление движется еще непосредственно следуя за этим изречением также тогда, когда оно говорит, не обращая на это внимания, его перевод ни в коем случае не является лишь проблемой исторической интерпретации некого античного текста, о котором ведет дискуссии филология. В данном же случае мы испытываем перевод, идя по пути того одного вопрошания: «что зовет нас мыслить?».

Перевод этот особого рода, поскольку он в этом переведенном изречении доводит до сведения философии не только более раннее мнение. Но вместе с тем этот перевод не является опять же чем-то особенным или даже выделенным, так как он остается внутри достойного мысли ведущего этот перевод вопрошания. Обсуждение изречения держится в границах задачи перевода (Продолжение. С. 168.)

От VII к VIII

Слово, которое задает главный тон всему изречению Парменида, звучит: cr¾. Мы переводим его здесь через «требуется». И если мы прослушали изречение лишь только в первом приближении, оно нам говорит о сказывании и мышлении, о сущем, о бытии. Оно говорит о высочайшем и глубочайшем, об отдаленнейшем и ближайшем, о самом сокрытом и самом светящемся, что вообще высказываемо в сказе (Sage) смертных. Это дает нам повод и право предположить, что также и слово cr¾ говорится в высоком смысле.

239

МАРТИН ХАЙДЕГГЕР

Обходиться (brauchen) прежде всего означает: нечто оставлять

втом, что оно есть и как оно есть. Такое оставление-так-как-есть (Belassen) стремится из самого себя к тому, чтобы взятое в обхождение (Gebrauchte) обходительно поддерживалось в своей сущности, причем мы каждый раз соответствуем требованиям, которые предъявляет из самого себя взятое в обхождение. Мы это обхождение понимаем в этом более близком нам значении, согласно которому обхождением именуется человеческое действие. Обхождение стоит особняком среди других способов действия,

скоторыми его обычно легко путают, а именно с использованием (Benutzen) и нуждой (Benötigen). Однако cr¾ в обычном словоупотреблении может подразумевать и это тоже.

Широта отклонения значения принадлежит вообще к сущности каждого слова. А слово, со своей стороны, покоится в тайне языка. Язык допускает два момента: во-первых, то, что он сводится к простой, используемой каждым одинаково знаковой системе и подается в качестве обязательной; во-вторых, то, что язык

внекое великое мгновение и единственный раз говорит единственное, которое остается неисчерпаемым, потому как оно всегда изначально и поэтому недостижимо для любого способа нивелировки. Обе возможности языка находятся в стороне друг от друга настолько далеко, что их чуждость была бы определена явно в недостаточной мере, даже если бы они были описаны как самые крайние противоположности.

Между названными возможностями, в которых говорит язык, колеблется обычная речь. Он запутывается в средней мере. Соразмерное середине становится правилосообразным. От правилосообразного зависит обычное, которое выглядит как привычное. Если обычная речь в таком случае заносится до единственно законного правила всякого сказывания, то всякое слово, которое от него отклоняется, предстает сразу как произвол и нарушение. Такой видимости подпадает также и cr¾, когда мы при его переводе вместо «нужно» говорим: «требуется».

Если бы когда-нибудь настало такое время, когда язык не заковывался бы в цепи обычной речи, а настраивался бы на свой главный тон, исходя из своего высшего сказывания, без того чтобы

240