Khaydegger_M__Chto_zovetsya_myshleniem

МЕЖЧАСОВЫЕ

ПЕРЕХОДЫ

От I к II

Мы пытаемся в ходе этих лекций учиться мыслить. Путь далекий. Мы отваживаемся лишь на несколько шагов. Они ведут, если все идет хорошо, в предгорье мышления. Но они ведут к местам, которые мы должны пройти, чтобы добраться туда, где помогает только прыжок. Лишь он доставляет нас в местность мышления. Поэтому мы уже в начале пути изучаем некоторые подготовительные упражнения для прыжка, без того, что мы это сразу замечаем

истремимся замечать.

Вотличие от постоянного поступательного продвижения вперед, в ходе которого мы перебираемся из одного в другое и все вокруг остается одинаковым, прыжок внезапно переносит нас туда, где все иначе, так что все кажется нам странным. Крутизна, внезапность — это резко обрывающееся или вздымающееся. Это определяет край пропасти. И даже если мы при таком прыжке не падаем, то нас все равно поражает То, к чему мы в прыжке подходим.

Таким образом, это совершенно в порядке вещей — то, что уже в начале нашего пути дает о себе знать,— поражающее. Однако было бы сомнительно, если бы поражающее появилось только оттого, что Вы недостаточно внимательно вслушались. В таком случае затем от Вас ушло бы полностью именно это поражающее, которое заключено в самой сути дела. Дело мышления никогда не есть иначе, чем поражая. Оно тем более поражающе, чем более свободно мы держимся в отношении предрассудков. Для этого необходима готовность слушать. Она позволяет нам преодолеть ограду привычных мнений и войти в более свободное пространство. Чтобы укрепить эту готовность слушать, приведем сейчас

92

ЧТО ЗОВЕТСЯ МЫШЛЕНИЕМ?

несколько промежуточных замечаний, которые значимы и для всех последующих часов.

В университете особенно велика опасность того, что в отношении мышления нечто проходит мимо слуха, особенно тогда, когда речь идет непосредственно о науках. Ибо где еще от нас так настоятельно требуется, чтобы мы ломали голову, как не в научно-исследовательских и учебных учреждениях? То, что искусство и наука, несмотря на их совместное упоминание в торжественных речах, совершенно отличны друг от друга, признает каждый безоговорочно. Если же проводят различие и размежевание между мышлением и науками, то это сразу же считают принижением науки. Опасаются даже, что мышление начинает тем самым вражду с науками, нарушает дух их строгости и мешает радости научного творчества.

Даже если бы такие опасения были оправданными, что никоим образом не так, то было бы отсутствием и такта, и вкуса выступать в месте, служащем научному образованию, против науки. Уже сам такт должен был бы помешать здесь любой полемике. Но надо учесть еще другое. Всякий род такой полемики заранее упускает из виду характер мышления. Роль противника — это не роль мышления, ибо мышление мыслит только тогда, когда оно идет за тем, что говорит в пользу дела. Любая оборонительная речь всякий раз имеет здесь смысл только в защите дела. Поскольку на нашем пути науки должны вступить в разговор, мы говорим не против наук, а за них, а именно за прояснение их существа. Уже здесь существует убеждение, что науки сами по себе есть нечто позитивно сущностное. Однако их существо несомненно иного рода, чем то, которое еще и сегодня хотели бы представить себе в наших университетах. Во всяком случае, это выглядит так, как будто еще страшатся подойти всерьез к тому интригующему положению вещей, что сегодняшние науки принадлежат исключительно к области существа современной техники. Я говорю (да будет замечено): к области существа техники, а не просто техники. Вокруг существа современной науки все еще лежит туман. Но этот туман не создается отдельными исследователями и учеными изнутри. Он вообще сотворен не чело-

93

МАРТИН ХАЙДЕГГЕР

веком. Он поднимается из местности того призывающего мыслить, что мы еще не мыслим; мы все еще не … включая и самого говорящего, и его даже в первую очередь.

Поэтому мы пытаемся здесь учиться мыслить. Мы здесь идем вместе одним путем без всяких призывных речей. Учением называется: приводить дела и поступки в соответствие с тем, что нам в том или ином случае обращено поистине. В зависимости от рода этого существенного и в зависимости от той области, из которой приходит его обращенность, различаются соответствие и тем самым род учения.

Ученик столяра, например, тот, кто учится мастерить шкафчики и подобные вещи, при обучении упражняет не только навыки в применении инструментов. Он также знакомится не только с принятыми формами вещей, которые ему нужно строить. Он приводит себя, если становится настоящим столяром, прежде всего в соответствие с различными породами дерева и со спящими в них образами — с деревом, как оно в скрытой полноте своего существа вступает в жилище человека. Это отношение к дереву является опорным для всего ремесла (Handwerk). Без этого отношения к дереву оно остается висеть в пустоте голой деятельности. Занятость ею в таком случае определяется исключительно рынком. Любое ремесло, всякая человеческая деятельность всегда находится под угрозой этой опасности. Поэзия, так же как и мышление, не является исключением из этого.

Добивается ли или все же нет обучающийся столярничеству соответствия с деревом и с вещами из дерева, зависит с очевидностью от того, существует ли кто-то, кто ученика этому учит.

Действительно, учить еще труднее, чем учиться. Это, пожалуй, знают, однако осмысляют это редко. Почему учить труднее, чем учиться? Не потому, что учитель должен владеть большей суммой знаний и во всякое время иметь их наготове. Учить труднее, чем учиться потому, что учить означает: давать учиться. Настоящий учитель ничему другому и не дает учиться, кроме как учиться учению. Поэтому часто его действия также вызывают впечатление, что у него, собственно, ничему не учатся, коль скоро под «учиться» вдруг понимают теперь только снабжение полезными

94

ЧТО ЗОВЕТСЯ МЫШЛЕНИЕМ?

сведениями. Учитель впереди учеников единственно в том, что ему нужно учиться еще гораздо больше, чем им, а именно дава- нию-учиться. Учитель должен быть способен на то, чтобы стать более обучаемым, чем его ученики. Учитель гораздо менее уверен в своем деле, чем любой из учащихся в своем. Поэтому в отношениях учителя и учащихся, если это истинные отношения, никогда не вступают в игру авторитет многознающего и авторитетное влияние облеченного полномочиями. Поэтому это остается высоким делом — стать учителем, что есть нечто совершенно другое, чем быть знаменитым доцентом. Вероятно, этим высоким делом и его высотой объясняется то, что там, где все измеряется только по низу и снизу, например с позиции рынка, сегодня уже никто не хотел бы стать учителем. Вероятно, эта антипатия связана с тем призывающим мыслить, которое дано для мысли. Мы должны эти настоящие отношения между учителем и учеником хорошенько прослеживать в том случае, если учение в ходе этих лекций может оставаться активным.

Мы пытаемся здесь учиться мышлению. Возможно, мышление — это всего лишь нечто подобное, что и строительство некого шкафа. Во всяком случае, это есть ручная работа (Hand-Werk). Рука представляет собой нечто особое. Рука согласно обычному представлению принадлежит к организму нашего тела. Однако существо руки нельзя определить как телесный хватательный орган или исходя из этого объяснять. Хватательными органами обладает, например, обезьяна, но у нее нет руки. Рука от всех хватательных органов, как то лап, когтей, клыков, отличается бесконечно, т. е. их разделяет пропасть в существе. Только существо, которое говорит, т. е. мыслит, может иметь руку и в обращении с рукой (рукотворении) осуществлять произведения рук.

Однако произведения рук богаче, чем мы обычно полагаем. Рука не только хватает и ловит, не только давит и толкает. Рука протягивает и принимает, а именно не только вещи, но она протягивается и принимается в другую руку. Рука держит. Рука несет. Рука обозначает, вероятно, потому, что человек есть знак. Руки складываются, если этот жест приводит человека в большую простоту. Все это есть рука и собственная ручная работа (Hand-

95

МАРТИН ХАЙДЕГГЕР

Werk). В последней покоится все то, что мы обычно знаем как ремесло (Handwerk), и можно этим ограничиться. Однако жесты руки пронизывают всюду язык, а именно самым тонким образом, тогда, когда человек говорит тем, что он молчит. Но лишь в той мере, в какой человек говорит, он мыслит — не наоборот, как это еще полагает метафизика. Каждое движение руки в каждой из ее работ проносит себя сквозь стихию мышления, как-то себя подает в стихии мышления. Всякая работа руки покоится в мышлении. Поэтому само мышление — это самое простое и потому самое трудное ремесло (Hand-Werk) человека, если оно иногда, допустим, осуществлено собственным образом.

Мы должны учиться мышлению, так как способность к мышлению и даже одаренность к мышлению еще не гарантируют, что мы сможем мыслить. Ибо это требует, чтобы прежде мы полюбили то, что обращается к мышлению. Это, однако, есть То, что само по себе дано для мысли. То, что этот дар, собственно требующее осмысления, дает, мы называем призывающим мыслить.

На вопрос, что же такое это призывающее мыслить, мы отвечаем утверждением: призывающее мыслить в нашем со-мнитель- ном времени есть то, что мы еще не мыслим.

Это никоим образом не зависит исключительно и в первую очередь от того, что мы — люди — к тому, что собственно дано для мысли, недостаточно обращены, но это зависит от того, что призывающее мыслить само отвращается от нас и даже когда-то уже отвернулось от человека.

То, что таковым образом оттягивается, содержит и развертывает свою собственную, несравнимую ни с чем близость.

Если мы втянуты в самооттягивающееся, то мы уже находимся

втяге в самоттягивающееся, в загадочную и потому изменчивую близость его. Когда человек находится в этом тяге собственным образом, тогда он мыслит, пусть даже он еще слишком далеко от самооттягивающегося, пусть даже это оттягивание остается как всегда сокрытым. Сократ всю свою жизнь, вплоть до самой его смерти, не делал ничего другого, кроме того, что вставал

всквозной ветер этого тяга и в нем себя удерживал. Поэтому он есть самый тонкий мыслитель Запада. Поэтому он ничего не пи-

96

ЧТО ЗОВЕТСЯ МЫШЛЕНИЕМ?

сал. Ибо тот, кто начинает писать, находясь в мышлении, неизбежно уподобляется тем людям, которые от слишком сильного сквозного ветра сбегают на подветренную сторону. Остается тайной еще скрытой истории то, что все мыслители после Сократа, без ущерба для их величины, должны были стать такими беглецами. Мышление вошло в литературу. Это решило судьбу западной науки, которая через doctrina Средневековья стала scientia Нового времени. В этой форме все науки возникли из философии двояким образом. Науки происходят из философии тем, что они ее оставляют. Возникшие таким образом сами по себе как науки уже никогда не могут сделать обратный прыжок в свой источник (den Sprung zurück springen in ihren Ursprung). Они остаются теперь вверенными той сущностной области, в которой их может обнаружить только мышление при условии, что оно само способно к своем делу.

Когда человек находится в тяге в самооттягивающееся, он указывает в самооттягивающееся. В тяге туда мы есть знак. Однако мы показываем при этом нечто такое, что не переведено, еще не переведено, в язык нашей речи. Это остается без значения. Мы есть знак без значения.

Гельдерлин говорит в наброске к гимну, озаглавленном именем «Мнемозина» (Память):

Мы знак, без значенья.

Боли в нас нет. И почти забыли

Свой язык на чужбине.

Итак, на пути к мышлению мы слушаем слово поэзии. Почему и по какому праву, на каком основании и в каких границах наша попытка мыслить вступает в разговор с поэзией и именно со стихотворением этого поэта, мы сможем разобрать лишь как неминуемый вопрос тогда, когда мы сами уже идем путем мышления. (Продолжение. С. 44.)

97

МАРТИН ХАЙДЕГГЕР

От II к III

Промежуточное замечание предыдущего часа касалось трех моментов: отношения мышления к науке; отношений между «учить» и «учиться», мышления как ремесла.

Следует отказаться от повторения этих трех замечаний и вместо этого необходимо прояснить некоторые вопросы и размышления, которые с различных сторон были приведены в дополнение к этому промежуточному замечанию.

Если мы ищем существо сегодняшней науки в существе современной техники, то уже вследствие этого наука оценивается как нечто в высшем смысле достойное осмысления. При этом значение науки ставится выше, чем при традиционном понимании, которое видит в науке исключительно явление человеческой культуры.

Ибо сущность техники не есть нечто человеческое. И прежде всего в существе техники нет ничего технического. Существо техники имеет свое место в том, что когда-то и прежде всего иного дано для мысли. Поэтому было бы в первую очередь целесообразным меньше говорить и писать о технике и больше продумывать ее существо, с тем чтобы мы впервые когда-нибудь нашли к нему путь. Существо техники пронизывает наше присутствие (Dasein) неким способом, о котором мы едва ли догадываемся. Поэтому на прошлой лекции, в одном месте, где почти напрашивалось детальное рассмотрение мира техники, о технике было умолчено. Теперь оказывается, что для начала нашего пути в этой аудитории от Вашего слушания было потребовано слишком много. Мы назвали мышление особым ремеслом.

Мышление ведет и несет каждый жест руки. Нести дословно значит: вести себя.

Речь шла о ремесле столяра. Могут возразить, что сегодня уже любой деревенский столяр использует машинный труд. Можно указать на то, что рядом с мастерскими ремесленников сегодня и уже давно поднимаются гигантские цеха промышленных предприятий. Здесь рабочий изо дня в день, или из ночи в ночь, на протяжении 8 или 10 часов обслуживает один и тот же рычаг, и работница обслуживает одним и тем же способом одну и ту же кнопку.

98

ЧТО ЗОВЕТСЯ МЫШЛЕНИЕМ?

Указание на это правильно. Однако оно в этом случае и в этой форме еще не осмыслено. Указание падает в пустоту, ибо оно услышало лишь наполовину то, что говорилось при рассмотрении ремесла. Ремесло столяра было избрано в качестве примера, и при этом имела место предпосылка, что и в голову никому не придет, что посредством выбора этого примера выражается ожидание того, что состояние нашей планеты в обозримое время можно изменить или вообще когда-нибудь преобразовать вновь в деревенскую идиллию. Поэтому ремесло столяра было приведено для нашего размышления в качестве примера, ибо обычное употребление именования «ремесло» ограничивается человеческой деятельностью названного рода. Однако уже и в этом ремесле, как, собственно, было уже замечено, несущим основанием является не голое орудование инструментами, а отношение к дереву. Но где же в ручных приемах промышленных рабочих отношение к чему-то такому, как спящие образы дерева? С этим вопросом Вы столкнетесь, однако, не для того, чтобы остановиться. Ибо до тех пор, пока мы спрашиваем лишь таковым образом, мы спрашиваем все еще исходя из известного и прежде обычного ремесла.

Как обстоит дело с рычагом? Как обстоит дело с кнопкой в ручных приемах рабочего? Рычаги и кнопки имеют место также

ис давних пор на столярных станках в старых мастерских. Однако рычаги и кнопки в ручных приемах промышленного рабочего принадлежат к машине. А к чему принадлежит машина из рода двигателей? Современная техника не держится на том

ине состоит в том, что электромоторы, турбины и подобные машины приводятся в действие, но таковое может быть произведено лишь постольку, поскольку существо современной техники уже достигло господства. Наша эпоха не есть техническая потому, что машинная, а скорее она есть машинная потому, что техническая. Но до тех пор, пока существо техники нас не задевает,

аименно как помысленное, мы не сможем знать, что есть машина. Мы не сможем сказать, что есть то, на что направлено отношение руки промышленного промышленного рабочего. Мы не сможем разобраться, какого рода ремесло эти ручные приемы. Однако, чтобы смочь лишь только спрашивать о подобном, мы это при-

99

МАРТИН ХАЙДЕГГЕР

вычно понимаемое ремесло должны уже удерживать в поле зрения, исходя из его сущностных отношений. Ни промышленный рабочий, ни инженер, ни тем более владелец фабрики и меньше всего государство не могут знать, чем вообще занимается сегодняшний человек, когда он находится в том или ином отношении к машине и ее элементам. Все мы еще не знаем, каким ремеслом должен заниматься современный человек в техническом мире, должен заниматься даже в том случае, если он не является рабочим в смысле рабочего при машине. И Гегель, и Маркс могли этого еще не знать и об этом не вопрошать, ибо и их мышление вращалось еще с необходимостью в тени существа техники, отчего они никогда и не достигали свободного пространства, чтобы осмыслить в достаточной степени это существо. Какими бы важными ни были экономико-социальные, политические, моральные и даже религиозные вопросы, которые разбираются относительно технического ремесла, все же они никогда не доходят до сердцевины дела. Это сокрыто в еще не осмысленном существе того рода и образа, каково вообще есть все то, что стоит в области господства существа техники. То, что таковое, однако, остается неосмысленным до сих пор, в действительности объясняется тем, что воля к действованию — а здесь это значит: воля к делу и действию — обогнала мышление.

Некоторые, возможно, вспомнят тезис из первого часа лекций: прежний человек слишком много действовал и слишком мало мыслил. Тем не менее отставание мышления имеет свое основание не только и не в первую очередь в том, что человек слишком мало заботился о мышлении, но и в том, что предназначенное для мышления, то, что собственно дано для мысли, уже давно оттягивается. Поскольку это оттягивание господствует, остается скрытым то, к чему идет ремесло технических ручных приемов. Это оттягивание есть собственно то, что дано для мысли, призывающее мыслить. Возможно, мы теперь воспринимаем уже четче, что это призывающее мыслить, в котором держит себя сокрытым существо современной техники, постоянно и всюду к нам обращено; что призывающее мыслить вообще нам ближе самой близкой осязаемости под рукой обычных ручных приемов и что тем не менее

100