Khaydegger_M__Chto_zovetsya_myshleniem

ЖАК ДЕРРИДА

GESCHLECHT II:

РУКА ХАЙДЕГГЕРА

I

Я должен начать с некоторых предварительных замечаний, чтобы попросить у вас извинения и снисхождения, в частности за то, что ощущается в форме и статусе этой «лекции», этого чтения. Я прошу вас принять во внимание эти оговорки. В сущности, в этой лекции я опираюсь на небольшое и скромное эссе «Geschlecht: половое различие, онтологическое различие». Это эссе, опубликованное и переведенное больше года назад1, положило начало работе, к которой я вернулся вновь лишь в этом году в ходе семинара «Национальность и философский национализм», проводимого мною в Париже. За недостатком времени я не могу воспроизвести ни исходную статью, озаглавленную «Geschlecht» (в ней рассматривается мотив полового различия в русле, почти совпадающем с Sein und Zeit), ни те обстоятельства, которые формируют контекстуальный ландшафт предлагаемых вам сегодня размышлений в семинаре «Национальность и философский национализм». И все же я попытаюсь представить эти немногие, пока только предварительные, мысли по возможности наиболее ясно и независимо от всех этих скрытых контекстов. Еще одно замечание, еще одна просьба о снисхождении и извинении: за недостатком времени я представлю только часть (или скорее ряд фрагментов, иногда недостаточно связанных) работы, проводимой мною

1 Jasques Derrida, «Geschlecht: sexual difference, ontological difference», Reserch in Phe-

nomenology 13 (1983). С. 65–83.

263

ЖАК ДЕРРИДА

в этом году в медленном ритме семинара, неотъемлемым элементом которого является трудное чтение (здесь я хотел бы быть особенно тщательным и точным, насколько это возможно) — чтение некоторых текстов Хайдеггера, а именно: Was heißt Denken? и прежде всего лекции о Тракле в Unterwegs zur Sprache.

Мне хотелось бы тепло поблагодарить Джона Леви за неоценимую и решающую по своему значению помощь при переводе и подготовке этой незавершенной работы.

Итак, мы собираемся говорить о Хайдеггере.

Мы намерены говорить также о чудовищности.

Мы будем говорить о слове Geschlecht. Я не переведу его сейчас. Но несомненно и то, что я его не переведу никогда. В соответствии с контекстами, определяющими это слово, оно может быть переведено как секс, раса, вид, род, пол (gender), происхождение (stock), семья, поколение или генеалогия, общность. Еще до изучения известных текстов Маркса, Кине, Мишле, Токвиля, Витгенштейна, Адорно, Ханны Арендт в ходе семинара «Национальность и философский национализм» мы встретили слово Geschlecht при довольно беглом прочтении Фихте «… was an Geistigkeit und Freiheit dieser Geistigkeit glaubt, und die ewige Fortbildung dieser Geistigkeit durch Freiheit will, das, wo es auch geboren sei und in welcher

Sprache es rede, ist unsers Geschlecht, es gehört uns an und es wird sich zu uns tun» (седьмая из «Речей к немецкой нации» [Reden an die deutsche Nation])2. Французский перевод опускает слово Geschlecht, без сомнения, потому, что он был сделан во время войны или сразу же после нее, я думаю, С. Янкелевичем в условиях, которые делали слово «раса» особенно опасным и кроме того неуме-

2 Johann Gottlieb Fichte. Reden an die Deutsche Nation. Leipzig: Philipp Reclam,

n. d.; С. 121; Addresses to the German Nation, ed. George Armstrong Kelly (New York: Harper &Row, 1968). С. 108: «… тот, кто верит в духовность и свободу этой духовности и желает бесконечного развития этой духовности через свободу, где бы он ни родился и на каком языке ни говорил — нашего Geschlechts [рода, крови и т. д.}, он — один из нас и перейдет на нашу сторону».

264

GESCHLECHT II: РУКА ХАЙДЕГГЕРА

стным при переводе Фихте, когда он продумывает таким образом то, что назовет впоследствии своим фундаментальным принципом (Grundsatz), а именно тот принцип круга (Kreis) или союза (Bund), того обязательства (об этом мы много говорили на предшествовавших заседаниях семинара), которое как раз и конституирует принадлежность к «нашему Geschlecht». Все, которые верят

вдуховность и свободу этого духа; все, кто желает вечного и поступательного совершенствования (die ewige Fortbildung) этой духовности через свободу (и если Фихте «националистичен», то настолько в загадочном смысле, что назвать его националистом будет слишком поспешно; он при этом прогрессист, республиканец и космополит; одна из тем семинара, над которыми я в настоящее время работаю, касается именно этой парадоксальной, но закономерной связи национализма с космополитизмом и гуманизмом),— все они являются частью нашего Geschlecht, принадлежат нам и должны иметь дело с нами, где бы они ни родились и на каком бы языке (langue) ни говорили. Следовательно, Geschlecht не определяется рождением, родиной или расой, не имеет ничего общего с природным или языковым (по крайней мере

вобычном смысле этого термина). Так как мы у Фихте обнаруживаем своего рода использование определенной идиомы — своеобразной идиомы немецкой идиомы. Некоторые граждане, немцы по рождению, остаются для этой идиомы чужаками и иностранцами, некоторые же ненемцы могут принимать ее, поскольку, беря на себя обязательства этого «круга» или «союза» духовности, и свободы этой духовности, и ее «вечного совершенствования», они могут принадлежать к «нашему Geschlecht». Единственно аналитическим и безупречным определением Geschlecht в данном контексте является «мы», принадлежность к этому «мы», которое говорим в данный момент — момент, когда Фихте обращается к общности (при том, что эта общность является предпосылкой, она в то же самое время должна еще только создаваться), которая stricto sensu не является ни политической, ни расовой, ни языковой, но которая может воспринять его речь, его обращение (Rede an…) и может мыслить вместе с ним, может сказать «мы» на любом языке и независимо от места рождения. Geschlecht есть ан-

265

ЖАК ДЕРРИДА

самбль, собранность вместе (можно сказать Versammlung), органичная общность не в природном, но в духовном смысле, общность верящих в бесконечный прогресс, «вечное совершенствование» духа через свободу. Таким образом, эта общность есть некое бесконечное «мы», провозглашающее себя для себя из бесконечности t◊loj свободы и духовности; «мы», которое обещает себе и берет на себя обязательство в соответствии с кругом (Kreis, Bund) этой бесконечной воли. Как может быть переведено Geschlecht с учетом этих обстоятельств? Фихте использует слово уже имеющее в его языке широкий спектр семантических определений, он говорит «deutsch». Он говорит, что каждый, на каком бы языке он не говорил, «ist unsers Geschlecht», говорит это на немецком, и этот Geschlecht является сущностно Deutschheit. Даже если слово Geschlecht имеет строгое содержание только через это «мы», формируемое самим обращением Фихте, оно все же включает коннотации, необходимые для минимальной понятности речи, и эти коннотации принадлежат неотъемлемо подлинно немецкому, более сущностно, чем все проявления эмпирической немецкости. Все эти дополнительные смыслы соприсутствуют в употреблении слова Geschlecht. Фактически они появляются в этом использовании, но ни один не является полностью достаточным. Как это перевести? Можно не рисковать и опустить слово, как это сделал французский переводчик. Можно также допустить это слово настолько открытым и неопределяемым через понятие, которое оно обозначает, то есть через «мы» как духовную свободу, обязанную вечно совершенствоваться, что пропуск этого слова не причинит большого ущерба. В конечном счете «мы» сводится к humanitas человека, к телеологической сущности человечности, которая провозглашается par excellence как Deutschheit. Menschengeschlecht часто употребляется вместо genre humain «род человеческий», «человеческий вид», «человеческая раса». Во французском варианте текста Хайдеггера, к которому мы скоро обратимся, Geschlecht переводится как genre humain, а иногда просто как «вид» (espèse).

Таким образом, здесь идет речь, если так можно выразиться, не меньше чем о проблеме человечности человека и гуманизма. Но в ситуации, когда язык более не позволяет себе быть стирае-

266

GESCHLECHT II: РУКА ХАЙДЕГГЕРА

мым. Уже у Фихте «гуманность» человека и Menschlichkeit — не одно

ито же. Когда он говорит «ist unsers Geschlecht», он мыслит Menschlichkeit, а не Humanität латинского происхождения. Четвертая «Речь…» обнаруживает некоторое созвучие будущим текстам Хайдеггера

отом, что связано с латынью. Фихте различает мертвый язык, «срезанный с живого корня»3, и живой язык, движимый дыханием жизни, духовный язык. Когда язык с первых своих фонем возникает из общей и непрерывной жизни народа, откуда он и черпает свои наглядные представления, то вторжение чужеземцев ничего не меняет; захватчики не могут достичь этого первичного языка, разве что они усваивают наглядные представления Stammvolk, коренного народа, для которого эти представления неотделимы от его языка: «… und so bilden nicht sie die Sprache, sondern die Sprache bildet sie»4 — не они формируют язык, а язык формирует их. И наоборот: когда народ принимает чужой язык (langue), «развитый в обозначении сверхчувственных вещей», не отдавая себя полностью власти этого чужого языка, то чувственный язык (langage) не изменяется этим событием. У всех народов, отмечает Фихте, дети знают, что часть языка обращена к чувственным вещам, как если бы знаки для этих вещей были произвольными (willkürlich). Дети должны «воспроизводить прошлое развитие национального языка». В этой чувственной сфере (in diesem sinnlichen Umkreise) каждый знак (Zeichen) может стать абсолютно понятным благодаря показу или прямому контакту с обозначенной и означаемой вещью (Bezeichneten). Я выделяю здесь знак (Zeichen), так как скоро мы подойдем к знаку как чудовищности (monsrtrosity). В этом фрагменте Фихте использует слово Geschlecht в узком значении поколения: «Самое большее, отсюда следует то, что первое поколение (das erste Geschlecht) народа [als Männer], изменившего таким образом свой язык, было вынуждено впасть в детство»5.

Здесь Фихте сосредоточивается на разведении Humanität

иMenschlichkeit. Для немца слова латинского происхождения (Hu-

3 J. G. Fichte. Reden an die Deutsche Nation. С. 65, 55.

4 Там же. С. 63, 53.

5 Там же. С. 64, 54.

267

ЖАК ДЕРРИДА

manität, Popularität, Liberalität) звучат так, как если бы они были лишены смысла, даже если они производят благоприятное впечатление и возбуждают любопытство своей этимологией (rendent curieux d’etymologie). Впрочем, то же самое происходит с латинскими и латинизированными народами, которые ничего не знают об этимологии и уверены, что эти слова принадлежат их родному языку (Muttersprache). Но если бы вы сказали немцу Menschlichkeit, вы были бы поняты без всякого исторического разъяснения (ohne weitere historische Erklärung). Кроме того, излишне утверждать, что человек есть человек и говорить о Menschlichkeit человека, о котором очень хорошо известно, что он не является ни обезьяной, ни диким животным. Фихте уверен, что римлянин не возразил бы подобным образом, ибо если для немца Menschheit или Menschlichkeit остается всегда чувственным понятием (ein sinnlicher Begriff), то для римлянина humanitas стало символом (Sinnbilde) сверхчувственной (übersinnlichen) идеи. С самого начала немцы — и они тоже — объединяли конкретные представления с духовным понятием человечности, всегда противоположным животности, а значит, было бы несправедливо усматривать в наглядном отношении, которое они сохранили к Menschheit, свидетельство неполноценности в сравнении с римлянами. Тем не менее искусственное введение слов иностранного происхождения, особенно древнеримского, в немецкий язык чревато «снижением морального уровня его способа мышления (ihre sittliche Denkart… herunterstimmen)». Но когда речь идет о языке, образе и символе (Sinnbild), то уже имеет место неискоренимая природа силы национального воображения (Nationaleinbildungskraft)6.

Это краткое напоминание кажется мне необходимым по двум причинам: с одной стороны, чтобы подчеркнуть трудность перевода этого тонкого и чувствительного (névralgique) слова Geschlecht; с другой стороны, чтобы выделить его неотъемлемую связь с вопросом о гуманности, противопоставленной анимальности, а именно о гуманности, имя которой, в качестве связанности имени с «вещью», остается, если так можно выразиться,

6 Там же. С. 65–66, 55–56.

268

GESCHLECHT II: РУКА ХАЙДЕГГЕРА

проблематичным в той же степени, что и имена того языка, в который оно вписывается. Что имеют в виду, когда говорят о Menschheit, Humanitas, Humanität, mankind и т. д., и когда говорят о Geschlecht или Menschengeschlecht? В связи с этим можно вспомнить о критике Марксом в «Немецкой идеологии» социалиста Грюна (K. Grün), национализм которого, по ироничному замечанию Маркса, усердствует в национальности «человека», которая представляется немцами (социалистами) уж, конечно, гораздо лучше, чем прочими социалистами (французами, американцами или бельгийцами).

В письме, адресованном председателю Комиссии по политической чистке Альберт-Людвиг Университета [Фрайбургского университета], Хайдеггер разъясняет свою позицию в течение нацистского периода. Он говорит, что полагал, что смог бы развести национальное и национализм, то есть национальное и идеологию биологизма и расизма:

Я полагал, что Гитлер после принятия на себя ответственности за весь народ в 1933 году перерастет партию и ее доктрину и все соберется на почве обновления и сплочения вокруг ответственности Запада. Это убеждение было ошибкой, которую я признал после событий 30 июня 1934 года. Но это убеждение привело меня в 1933 году в двойственное положение: я приветствовал социальное и национальное (не националистическое) и отрицал попытки их духовного и метафизического обоснования через биологизм партийной доктрины, поскольку при этом социальное и национальное, как понимал их я, связываются с биологически-расистским мировоззрением не сущностным образом7.

Осуждением биологизма и расизма, как и всего идеологического дискурса Розенберга, инспирированы многочисленные тексты Хайдеггера, будь то «Ректорская речь», лекции о Гельдерлине и Ницше или вопрос о технике, всегда в перспективе направленный против использования знания в технических и утилитар-

7 Письмо М. Хайдеггера председателю Комиссии по политической чист-

ке Альберт-Людвиг Университета [Фрайбургского университета].

269

ЖАК ДЕРРИДА

ных целях, против нацистской профессионализации и эксплуатации университетского знания. Я не буду сегодня открывать досье «политики» Хайдеггера. Я делал это на других семинарах. Сегодня мы имеем весьма большое число текстов, подходящих для расшифровки классических и рассматриваемых ранее слишком академично измерений этой проблемы. Однако все то, о чем я буду говорить здесь, сохраняет косвенное, возможно, менее очевидное отношение к той же драме. Сегодня я начну с разговора об этой чудовищности, о которой упомянул вначале. Этот разговор пойдет обходным путем через вопрос о человеке (Mensch или homo) и «мы», которое передает свое загадочное содержание

Geschlecht.

Почему монстр (monstre)? Вовсе не для патетики и не потому, что мы всегда находимся близко к определенному чудовищному «не-по-себе» (Unheimlichkeit), когда манипулируем национализмом и тем, что именуется Geschlecht. Что есть un monstre? Вы знаете полисемическую гамму этого слова, способы его возможного употребления. Например, относительно того, что касается Geschlecht. Я предпочту здесь иной путь (direсtion). Он идет в направлении sens, менее известного смысла, так как la monstre (изменение рода, пола или Geschlecht) имеет во французском поэтико-музыкальное значение некой диаграммы, которая де-монстрирует (montre) в ка- ком-либо музыкальном произведении число строф и число слогов, которые предписываются поэту.

Де-монстрировать — это значит показывать и доказывать, а монстр — это знак, показ, часы как показатель времени (Monstrer, c’est montrer, et une monstre est une montre). Я уже увяз в непереводимой идиоме моего языка, хотя я, конечно, пытался сказать вам о переводе. La monstre, табулатура, таким образом, описывает периоды стиха для мелодии. Le monstre или la monstre есть то, что показывает, чтобы предостеречь или предупредить. Раньше la montre писалось на французском как la monstre.

Я выбрал этот мело-поэтический пример, потому что чудо- вище-знак, о котором я собираюсь говорить вам, приходит из хорошо известной поэмы Гельдерлина «Мнемозина», которую часто толкует, вопрошает и интерпретирует Хайдеггер. Во втором из

270