_Мы жили тогда на планете другой (Антология поэзии русского зарубежья. 1920-1990) - 4

Помнишь» жила за углом и после Бросилась в реку с крутых перил, А отец-сапожник судачил с гостем, Пиво отхлебывал и трубку курил? Помнишь ее на рынке с корзиной

На узеньком локте в коротком рукаве? — Густым золотистым солнцем сквозили Легкие пряди на светлой голове.

Что тебе граф и король в соборе, Скульптурных надгробий угловатая тень...

В каждом лице — беспомощность горя, Круглая корзина и сборки у локтей.

1957

ВРЕМЯ ЮСТИНИАНА

Снилась императору Вселенная: Реял крест над холодом закона, Заплывал в покои толстостенные Топот христианских легионов.

Под кадильный плеск, под возглас «Кирие» Совмещались в куполе Софии Катакомбы Рима, грозы Сирии, Фиваидские скиты сухие.

Сон сбылся. Неслись пески горячие, Поднимался дым селений брошенных, У вандалов Африка захвачена, Возле Тибра ржали в пене лошади.

Цвел Константинополь. Гимнам вторила Тишина дворцовых переходов, Обрастала догмами история, На века записывался Кодекс.

Сон сбылся, но явь была расплатою: В первый раз в лицо пахнуло тленом, Складка меж бровями императора, Трещина качнувшейся Вселенной.

1958

ВИТРИНЫ

Художник мучается завистью К цветку. Он ловит образ шаткий; Как почка треснувшая, замысел Раскроется весенней шляпкой.

Исмехом зазвенит по улицам, Затараторит о делах

Ис отраженьем поцелуется

В витринах, в лужах, в зеркалах. Вниманью — впору разорваться, Гирлянда шляпок поплыла Смотреть балет витринных граций За тонкой стенкой из стекла. Сквозь пантомимы манекенов Цветные брызнули лучи, И льется шелковая пена

С плеча и бедер, как ручьи. В окошках небо отразилось,

Играет солнце дверью створчатой — Стоят витрины магазинов, Насквозь прохваченные творчеством.

I960

КЛОЙСТЕРС. МУЗЫКА ПРОКОФЬЕВА1

Прояснялась тема у Прокофьева: Флейта шла, боясь передохнуть; Воины единорогу копьями* Сквозь кустарник преграждали путь. Раздвигаясь, исчезали стены, Шла сияющая глубина, Ласковая музыка летела

Вамбразуру синего окна.

Вмокрых листьях утренняя кротость; Тема — солнечные два крыла; Музыка, как ты, вполоборота

1Клойстерс — музей средневекового искусства в Нью-Йорке.

(Примеч. О. Ильинского.)

Повернувшись, дух перевела. Двигаясь по солнечным минутам, В переходах сводчатых звуча, Обернулась королевой Утой, Плащ придерживая у плеча. Может, ты — лишь световая буря, Может, ты — всего лишь переход Из одной реальности в другую, Завихренное крещендо нот.

И колонн тринадцатого века, Может, ты бессмертная сестра; Перспектива солнечная в некий Новый Китеж звука и добра. Голубые стрельчатые окна, Тень ветвей и ветреный простор;

Влистьях капли радужные сохли, Солнцем ослепленные в упор.

Сад шумел всем лиственным размахом,

Визумрудных жилках пела кровь его. Переходы вслушивались в Баха, Стены отзывались на Прокофьева.

I960

ЭСТАФЕТА

Мы прочно встали на водоразделе, Водораздел просторен и высок, Он перед нами прошлое расстелет И вести будущего донесет.

Сквозь грохот войн, сквозь взрывы вчерной пене, Сквозь слизь траншей и глину волчьих ям Мы прадедов увидим в поколеньях

Ируки им протянем, как друзьям. Грановский и Киреевский... За ними Прохладный Запад ровно золотист. За ними в колокольном переливе Свободной грудью дышит романтизм.

Любовь и дружба... В ровных плитах камень, Гремит собор, звучит просторный неф,

Илетний вечер, как в хрустальной раме,

Спокойно гаснет в стрельчатом окне. Безудержные споры до рассвета, Где совершенством бредит каждый вздох. Колонны. Парки. Университеты. Широкий взлет сороковых годов.

Наивность? — Нет. Уверенность и цельность Души свободной, совести простой.

Мы ясность духа заново оценим, Мы цельность сердца вновь поставим в строй. Искания мы закрепим в ответах, Учась друзей в прошедшем узнавать.

Мы будущему шлем, как эстафету, Их веру, мысли, чаянья, слова.

1958

КУСКОВО

Пробираясь сквозь ветки на ощупь, Глядя окнами в ясную даль,

Вподмосковных смеющихся рощах Доморощенный бродит Версаль. Он стыдится величья и позы, Заслоняясь на легком ветру Серебристым изгибом березы, Опрокинутой в северный пруд.

Люстра входит альпийским обвалом, Входит, гранями чуть шевеля,

Вбелый блеск танцевального зала Колкой радугою хрусталя.

Влегком кружеве речи французской, Между старых сановных голов,

Властно топает туфелькой узкой Королева кусковских балов...

Зацветая, колышутся травы, И сквозь лиственный легкий узор Ровно дышит имперская слава В камышовых свирелях озер.

1961

БОЛОТО

Здесь все луговые тропинки заглохли, Здесь ропщет осина и хлюпает шаг,

Здесь бродит канадский Аксаков с биноклем По пояс в траве и в сырых камышах.

Здесь лес гравирован на глади озерной И косо сверкающей рябью задернут. Утиный закат на болоте кровав, Растерян бинокль в травяных островах. Янтарной иглой перелесок чуть тронут, Беспечная дичь налетела сюда.

Вободьях бинокля — лесистые склоны,

Воптических стеклах — камыш и вода. Деревья охвачены дрожью холодной, Укол комариный остер и летуч.

Страница коробится в кочках болотных, Штрихи тростниковые брызжут из туч.

Как проблеск сознанья, как радость в душе — Фрагменты воды в золотом камыше.

Оставь разрастаться лесную свободу, Оставь зарастать голубые пруды, Не тронь тростника, и воды не уродуй, Пиши камышинкой на глади воды.

1962

БУМАЖНЫЙ ЗМЕЙ

Китайская штука

из белой бумаги, Из школьной тетради — китайская магия,

Сподробным решеньем какой-то задачи,

Сбольшим, как крыло,

обещаньем удачи. Поэзия — клинопись Шамполиона, Насмешливых муз агентурные шифры, Застенчивый облик веранд застекленных. Влюбленность,

суровой ниткой прошитая. Когда на бечевке бумажного змея

Она поднимается с детских площадок, Кончается детство, и новое зелье Уже называется — взрослая радость. За бледным китайцем

с мочальным хвостом Взмывает строка за железную крышу И видит задворки оттуда. Потом

Весь мир, осененный лучинным крестом, Уже обретает иные черты.

Просторные кровли. Напор высоты. Летун в облаках — синеватое лезвие, Упругая нитка с флажком на конце, Узкая рукопись, надпись — поэзия — Синим пером на скуластом лице.

1973

ГОРНЫЕ ЛЕСА

Бурелом громоздится на склон,

Внем дремучая ель загрустила,

Изелеными звездами клен Припекает поляне затылок. Циклопический каменотес Сквозь завал, в ледниковом разгроме Валуны на вершину понес, Да оставил ржаветь в буреломе.

А внизу — первозданный уют

Иовраги не пахнут угрозой,

Даже эти леса признают Столбовое дворянство березы.

1969

ПОДМОСКОВЬЕ

Иных названий детству не ищу, Иных страниц так сказочно раздолье, Что я сегодня милый долг плачу Лесистой благодати Подмосковья.

Подумать только — это тут возник Тот легкий сплав из мысли и пространства, Тот травянистый, ласковый дневник,

.Двойник души, с которым не расстаться. Там слышится застенчивый, как вздох, Как шелест перевернутой страницы, Волоколамск в полете поездов, Там Истра недодуманная снится.

Все, чем живем, что знаем, что велим Себе до смерти вспоминать в разлуках, Вместилось в Новый Иерусалим,

Веловый шорох и в зеленый купол. Мы скажем: память, скажем: род, семья, Минувший век, лирические узы, Портретный век, он весь про те края,

Внем ровный гул моих лесов под Рузой. Колесный шум, тележный шум страды, Ушедших лиц, страстей старинных тени. Сосновый шум, заросшие пруды, Ветшающие церкви и именья.

Что мне поделать? Я-то ведь из тех, Что мифы ткут и явь читают в мифах. Гляжу на камень выщербленных стен, На темную иконную олифу.

Век миротворец. Золотой разлив Того, что нынче стало безымянным,

Скульптурный быт, до боли тонкий лик, Прохладный, как лесистая поляна. Такая трепетная акварель

Виной аллее вдруг возьмет за горло,

Икажется, что нет любви острей,

Чем наша боль по этим дням просторным. Деревья эти музыкой гласят

Овеке том, который государил;

Япрошлое возделывал, как сад,

А в настоящем был, как столб, бездарен.

Яэти виды видывал во сне,

Яоткрывал их в мраморе и слове...

Спокойно спит у памяти на дне Зеленая гробница Подмосковья.

1970

АНТИСТИХИ

Легкий ветер гулял по лицу опрокинутой фрашки, Батареи бессмыслиц горохом стреляли в уме, Металлический лебедь вплывал в отвороты рубашки,

Игвоздил носорог, раздвигая тростник буриме. Колесила игла по следам бакалавров и бедствий, Крокодил забывал погасить телефонный звонок, Поражали причины фатальным отсутствием следствий,

Ибольшие озера стояли неделю без ног.

Никакая рука никогда не видала сомнений, Между прочим, Аякс заходил каждый вечер за мной, Ярославский вокзал на морозе остался в Тюмени, И казалось, квирит полоскал города белизной.

Слушай, красный урюк, рубиконовы рыжие вздохи, Поднимайте, мустанги, свои золотые века! Логофетовы звери, по-моему, очень неплохи, Луговая крапива корвету ломает бока.

Что ж, пускай начинают, пока не забыта сноровка — Для одних — канделябр, для других — Афонасий Ильин, Только, чур, ни гу-гу, и пускай забывает веревка Про Кассандровы солнца и ложную ласку долин.

Яне помню козлов! Если хочешь, проведай тунгуса, Если хочешь — лицо обрати к перекличке ветрил, Пусть смеется Мандрил, и улыбка китового уса Пусть не знает пощады, когда ее рак обострил. Чересчур горячо?! А бывает, что льды горячее. Обкорнали костры, а теперь — бунтовать из-за пчел?!

Яшутить не люблю. Голубую стрекозку Кащея

Яот самых бровей до последнего вздоха учел.

Не сдавай цитадель. Открывай кулебяку раструбом! Ассеманьев закон не забудет веселых локтей, Лошадиный пробег Теберде не покажется грубым, Белолобый Брабант передернет клыки плоскостей.

1966

СЕНТИМЕНТАЛЬНАЯ ПРОГУЛКА

Присядь на скамейку, подумай, взгляни: Какие-то парни читают Парни, Приезжий колхозник, спустившись в метро,

Мальбранша раскрыл, улыбаясь хитро. Неотразимо пленяет картина:

В скверике нянька читает Плотина. Сидя на лестнице, два штукатура Канта штудируют в час перекура. Даже бетонщик сказал между прочим, Что, мол, Витрувий в деталях не точен. Слесарь Шенье переводит стихами, Любит Проперция автомеханик, Слегка поседевший работник обкома Бергсона читает на службе и дома. Меня утомила прогулка сквозная:

Ябыл потрясен этой бездной познанья,

Ятолько подумал, снимая пальто,

Что Маркса теперь не читает никто.

1978

КУРДОЯТ

Говорят, что Курдоят померла, Говорят, что наплодила ребят, Говорят, что приходил Тамерлан, Говорят, что видел Ной Арарат. Говорят, что Курдоят — это ложь, Говорят, что Арарат — это миф, Говорят, что снег идет без калош, Говорят, что Курдоят — Суламиф. Наши степи широки, как моря, От Кызыла до снегов лопаря, Тамерлан неистребим, как трава, Курдоят не померла, а жива, Над пустыней Гоби звезды стоят И лопочут: Курдоят, Курдоят.

1980