Если опираться на принцип историзма

«Тихий Дон» — роман о судьбах народа в перелом­ную эпоху. Но он конкретно историчен по своей фабуле.

Гете говорил: «Когда мы воспроизводим общее, каждый может нам подражать, но особенное никто не может заимствовать у нас... Восприятие и изображение особенностей — это и есть настоящая жизнь искус­ства»³⁷.

Донщина — вот центр притяжения всех событий. Ста­ницы, хутора по берегам Дона, Хопра, Медведицы. Ка­зачьи курени. Полынные степи. Тракты. Край, по которо­му так опустошительно прошла междоусобица.

В романе присутствует сама история Дона, выверен­ная, документированная — подлинные события, истори­ческие имена, точная датировка, приказы, резолюции, телеграммы, листовки, письма, действительные маршру­ты военных походов. Судьбы героев соотнесены с этой реальностью. Особенно важен тот эпицентр событий, ко­торый приходится на 1919 год.

Казачий вопрос — это тот же крестьянский вопрос, но в осложненном варианте. Идея дружбы, сотрудничества пролетариата и трудового крестьянства полностью отно­силась и к трудовому донскому казачеству. Правда, эта окраина России была отдалена от общерусской демокра­тии и в большей мере сохранила пережитки прошлого. Но и в казачьей среде, как уже отмечалось, действовали за­коны классового разделения. Перед революцией на Дону восемьдесят процентов составляли хозяйства середняц­кие и бедняцкие, пятую часть — крупные землевладель­цы, которые имели больше половины скота и лошадей. Казаку полковнику Орлову-Денисову принадлежало два­дцать девять тысяч десятин земли; генерал-майорам Митрофанову, Кутейкину, Кульгачеву и полковнику Чер- нозубову — почти по пятнадцать тысяч десятин каждому. Графы Платовы имели семь тысяч двести десятин, поме­щица Серебрякова — несколько тысяч десятин и шахты. Коннозаводчик казак Корольков арендовал у Войска Донского около ста тысяч десятин, почти столько же — Букреев. На Дону хозяйничали немецкие колонисты, от- рубщики, арендаторы. В руках ста сорока трех семей донской казачьей знати находилось семьсот пятьдесят тысяч десятин земли. Жили на Дону и крупнейшие капиталисты — хозяин металлических заводов Пастухов, вла­делец паровых мельниц миллионер Паромонов³⁸.

Хотя в силу исторически сложившихся условий эконо­мическое положение казака было более прочным, чем положение крестьянина (для Дона не характерен «лапот­ный» мужик), но идеи демократизма и даже социализма естественно проникали и в эту среду, особенно под влия­нием революционных событий 1905 года.

В. И. Ленин рассматривал трудовое казачество как часть народа, способную поддерживать демократическое движение. В 1906 году он писал: «...устали ждать рабо­чие,— волна забастовок стала подниматься все выше и выше; устали ждать крестьяне, никакие преследования и мучительства, превосходящие ужасы средневековой инквизиции, не останавливают их борьбы за землю, за свободу; устали ждать матросы в Кронштадте и Севасто­поле, пехотинцы п Курске, Полтаве, Туле, Москве, гвар­дейцы в Красном Селе, даже казаки устали ждать. Все видят теперь, где и как разгорается новая великая борь­ба, все понимают ее неизбежность..;»³⁹

Уже в 1905 году многие казаки отказывались идти против народа, входили в контакт с рабочими. «Москов­ский пролетариат дал нам в декабрьские дни великолеп­ные уроки идейной «обработки» войска,— напр., 8-го де­кабри на Страстной площади, когда толпа окружила ка­заков, смешалась с ними, браталась с ними и побудила уехать назад,— писал Ленин.— Или 10-го на Пресне, ко­гда две девушки-работницы, несшие красное знамя в 10000-ной толпе, бросились навстречу казакам с крика­ми: «убейте нас! живыми мы знамя не отдадим!» И ка­заки смутились и ускакали при криках толпы: «да здрав­ствуют казаки!»⁴⁰

Они часто были против исполнения ими полицейской службы, считая ее оскорбляющей достоинство; когда их вызывали на усмирение — нередко отказывались стре­лять. «Военная диктатура и военное положение заставят мобилизовать новые войсковые массы, а между тем уже теперь повторные мобилизации самых «надежных» войск, казачьих, привели к сильному росту брожения в разорен­ных казачьих станицах, усилили «ненадежность» этого войска»⁴¹,— писал В. И. Ленин в 1906 году.

На станичных сходах выносились решения — освобо­дить казаков от полицейской службы. Составлялись на­казы. В них из ста двадцати семи станиц только семь вы­сказывались за участие в подавлении революционного движения. Так, в станице Усть-Быстрянская сто четыре казака, урядники и крестьяне составили наказ, в кото­ром говорилось: «Все земли: казенные, помещичьи, мона­стырские и прочие-^должны быть переданы трудящему­ся населению. Запретить использование военной силы и посылку карательных отрядов для защиты крупных зем­левладельцев от голодных крестьян»⁴².

Это не значит, что среди казаков не было карателей. Были и нагаечники, доходившие порой до садизма. Но то, что находились казаки — и их становилось все боль­ше и больше,— которые нарушали военную присягу, шли на риск неповиновения приказам карателей, этого мы забывать не вправе. В «Тихом Доне» казаки ведут раз­говор:

«— Я, браток, в тысячу девятьсот пятом годе на усми­рении был. То-то смеху!

0. Война будет — нас опять на усмиренья будут го­нять.

1. Будя! Пущай вольных нанимают. Полиция пущай, а нам, кубыть, и совестно».

Нельзя проходить и мимо революционно-демократи­ческого движения в самом казачестве, взять хотя бы мас­совые выступления в 1910 году в Хоперском округе, ког­да были приговорены к разным срокам двести пятна­дцать человек.

«Беспорядки в Хоперском округе,— определил Столы­пин,— имеют корни в революционном движении, охва­тившем Россию... Контингент революционных казаков пополнился из бывших на усмирениях 1905—1908 гг.»⁴³.

Или лагерные волнения, разразившиеся в разных дон­ских округах, когда для усмирения казаков бросали пе­хотные части, к суду были привлечены восемьсот два­дцать девять человек⁴⁴.

Из верной опоры самодержавия трудовые казаки по­степенно, и чем ближе к 1917 году, тем заметнее и опре­деленнее, превращались во врагов царизма и буржуазии. Глубокий процесс классового расслоения в этот период, рост самосознания казаков, переносивших тяжесть вой­ны, обеспечили и развал фронта, и крах монархии, и про­вал корниловско-калединской авантюры. Вместе со все­ми фронтовиками казаки поддерживали братание, самовольно покидали фронт. Не оказали никакой поддержки свергнутому царизму.

Генералы не сумели поднять их на восстание против революции. Казачьи части изгоняли офицеров-корнилов­цев, арестовывали генералов, разоблачали их сторонни­ков в станицах. Мало того, они выражали недоверие Вре­менному правительству, Войсковому округу и Совету ка­зачьих войск, искали соглашения с большевиками.

Об этом говорят даже сами белогвардейские генераг лы. Краснов вспоминал о положении в армии после фев- рал Я!

«...Начались митинги с вынесением диких резолюций. Требовании отклонялись, но казаки сами стали прово­дить их в жизнь.

Казаки перестали чистить и регулярно кормить лоша­дей. О каких бы то ни было занятиях нельзя было ду- мать. Казаки украсились алыми бантами, вырядились и красные ленты и ни о каком уважении к офицерам не хотели слышать..,

Я стал собирать офицеров, комитеты и казаков, вести с ними горячие страстные беседы, возбуждая в них преж­нее полковое и вонпское самолюбие, напоминая о вели­ком прошлом и требуя образумиться.

«Правильно, правильно»,— раздавались голоса, тол­па кпк будто понимала и сознавала свои ошибки, хотела стать на правильный путь, но... раздавался чей-нибудь бесшабашный голос: «Товарищи! Это что же? Генерал- то нас к старому режиму гнет! Под офицерскую, значит, палку». И все шло прахом»⁴⁵.

Ленин, имея в виду неудачу Каледина с его попыткой «поднять Дон» н корниловскую авантюру, писал в сен­тябре 1!)17 года:

«Вея сила богатства встала за Корнилова, а какой жалкий I! быстрый провал! Общественные силы, кроме богачей, можно усмотреть у корниловцев лишь двоякие: «дикая дивизия» н казачество. В первом случае это толь­ко сила темноты н обмана...

Что касается до казачества, то здесь мы имеем слой населения из богатых, мелких или средних землевладель­цев (среднее землевладение около 50 десятин) одной из окраин России, сохранивших особенно много средневеко­вых черт жизни, хозяйства, быта. Здесь можно усмотреть, социально-экономическую основу для русской Вандеи».

На этом некоторые критики ставили точку и говори­ли о том, как верно здесь предсказано казачье восстание. Однако у Ленина дальше следует: «Но что же показали факты, относящиеся к карииловско-каледияскому дви­жению? Даже Каледин, «любимый вождь», поддержан­ный Гучковыми/Милюковыми, Рябушинскими и К⁰, мас­сового движения все же не поднял!! Каледин неизмеримо «прямее», прямолинейнее шел к гражданской войне, чем большевики. Каледин прямо «ездил поднимать Дон», и все же Каледин массового движения никакого не под­нял...

Объективных данных о том, как разные слои и разные хозяйственные группы казачества относятся к демокра­тии и к корниловщине, не имеется. Есть только указания на то, что большинство бедноты и среднего казачества больше склонно к демократии и лишь офицерство с вер­хами зажиточного казачества вполне корниловское.

Как бы то ни было, исторически доказанной являет­ся, после опыта 26—31 августа, крайняя слабость мас­сового казаческого движения в пользу буржуазной контрреволюции»⁴⁷.

Как видим, Ленин, указывая на социально-экономи­ческие условия для возможной русской Вандеи, не гово­рит, что она неизбежна, а, наоборот, принимает в расчет демократическое движение, все более переходящее в ре­волюционное наступление. Возможность и неизбеж­ность—разные вещи. Расчеты врагов на Вандею срыва­лись—вот что видел Ленин и точно определил, кому нужна была Вандея, кто ее разжигал. Пятьдесят деся­тин и больше имели хозяйства кулацкие, помещичьи. Что же касается бедноты —то на ее долю, как отмечалось в обращении Совнаркома к казачеству 26 ноября 1917 го­да, приходилось четыре-пять десятин на двор⁴⁸.

О казаках в Петрограде после свержения монархии Ульянов писал: «Ночью сотни отдельными разъездами начинают собираться в казармах. Никто не в состоянии скрыть радости, повышенного настроения. Многие, рас­седлав лошадей, бегут в город, чтобы быть плечом к пле­чу с революционным народом. Возвращающиеся из разъ­ездов сообщили: «Стрельба везде, но когда узнают нас, кричат: «Это наши, это казаки! Дорогу казакам»⁴⁹.

Всего за три дня до Октябрьской революции был на­значен в Петрограде казачий «крестный ход» как смотр сил контрреволюции. В Смольный пригласили предста­вителей от казачьих полков. Казаки заявили, что они не будут выступать против рабочих и солдат, и Временное правительство отменило демонстрацию.

«Отмена демонстрации казаков,— писал Ленин,—есть гигантская победа. Ура! Наступать изо всех сил и мы победим вполне в несколько дней?»⁵⁰