«Донские рассказы»

«Как степной цветок, живым пятном встают рассказы т. Шолохова,— писал А. Серафимович в 1926 году.— Просто, ярко, и рассказываемое чувствуешь — перед гла­зами стоит. Образный язык, тот цветной язык, которым говорит казачество. Сжато, и эта сжатость полна жиз­ни, напряжения и правды.

Чувство меры в острых моментах, и оттого они про­низывают. Огромное знание того, о чем рассказывает. Тонко схватывающий глаз. Умение выбрать из многих признаков наихарактернейшие.

Все данные за то, что т. Шолохов развернется в цен­ного писателя,— только учиться, только работать над каждой пещыо, не торопиться»²⁰.

Уже п «Донских рассказах» чувствовался особый взгляд на героев, деревенскую жизнь. Написанные моло­дым Шолоховым, они и сейчас воспринимаются как явле­ние глубоко оригинальное, тогда как давно забыты мно­гие произведения других авторов на ту же тему. Случай­но ли это? Нет, конечно. Шолохов проникновеннее, глубже, сложнее. Точнее сто идейно-художественная по­зиция.

Шолохов, прежде всего, убедил, что он не сторонний наблюдатель — все увидено и определено собственным пил ядом, прошло через душу, всколыхнуло ее до дна, об­радовало или возмутило. Он любит жито, простор полей, небо над зеленеющим простором, окрестности, тропы, по- леиые дороги, иы которых «ветер дурашливо взвихрива­ет и кружит белесую дымчатую пыль», знает поэзию тру­ди пп земле.

Скажем, ус гариовки пшеницы, уподобленный уеу молодого пария, то есть по-гоголевски смело постро­енный образ, идет от индивидуальной системы изобрази­тельности, а в конечном истоке — от прочувственности бытия. И строй фразы у него как бы от песен, и образы тикие, что все озвучено, одушевлено, пронизано светом, отражает оптимистическое настроение.

В его героях так много первозданного, высокого в делах и помыслах... Это не какие-то серые, вялые, прими- тмим ыс, туповатые и нагловатые существователи, драчу­ны и пьяницы, а то и вовсе неполноценные, трахомные, с низкими лбами и зловещим блеском в глазах... Он привел в литературу героев, наделенных кипучим темпера­ментом, гордых, страстных в гневе и любви, устремлен­ных к свободе и правде и тонко воспринимающих красо­ту жизни.

Вот по бурой, выжженной солнцем степи идет за ста­дом Григорий — общественный пастушок.

«Рядом с Григорием шагает Дунятка — сестра-под­пасок. Смеются у нее щеки загоревшие, веснушчатые, глаза, губы, вся смеется, потому что на Красную горку пошла ей всего-навсего семнадцатая весна, а в семнад­цать лет все распотешным таким кажется: и насуплен­ное лицо брата, и телята лопоухие, на ходу пережевыва­ющие бурьянок, и даже смешно, что второй день нет у них ни куска хлеба.

А Григорий не смеется. Под картузом обветшавшим у Григория лоб крутой, с морщинами поперечными и гла­за усталые, будто прожил он куда больше девятнадцати лет.

Спокойно идет табун обочь дороги, рассыпавшись пятнистой валкой.

Григорий свистнул на отставших телят и к Дунятке повернулся:

— Заработаем, Дунь, хлеба к осени, а там в город по­едем. Я на рабфак поступлю и тебя куда-нибудь при­строю... Может, тоже на какое ученье...»

Кулаки растерзали Григория, сельского корреспон­дента. Осталась Дунятка одна — круглая сирота.

«Курган завиднелся невдалеке от дороги, а на нем шалаш с космами разметанного бурьяна.

Подошла походкой кривою, как будто пьяною, и на могилу осевшую легла вниз лицом.

Ночь...

Легко ей идти, потому что в сумке, за спиною, краю­ха хлеба ячменного, затрепанная книжка со страница­ми, -пропахшими горькой степной пылыо, да Григория- брата рубаха холщовая» («Пастух»).

Невозможно остаться безучастным к ее тоске и горю. Строки эти невольно выжимают слезы, потому что все здесь правдиво. К тому же это ведь биография целого поколения, тех, кто из самой горькой нищеты поднимал­ся к новому.

Трагедии бывают разные. Шолохов берет самую стра­шную. Рухнула мечта. Оборвалась недопетая песня.

Вот еще один из героев Шолохова — это казак Алек­сандр Четвертый, «старичишка забурунный, во хмелю дурной, а в трезвом виде человек первого сорта». На схо­де заявил старикам:

«У вас царь Александр Третий, ну а я хоть и не царь, а все-таки Александр Четвертый, и плевать мне на вашего царя».

Лишили казачьего звания, пороли. Александр Четвер­тый сказал: «Премного благодарствую, господа стари­чки, а только я этим ничуть не напужанный!»

В гражданскую войну повел он сына и Петьку Крем- нева на «путь-дороженьку», через фронт к красным. По­гиб старик. Пал в борьбе и его сын. А Петька прошел до копцп всю войну, защищая Советскую власть. Немало вы- пало испытаний ив его долю, но он всегда оставался стой­ким, как и отец, Старший Кремнев, сидя в белогвардей­ском застенке, рассказывал сыну: «Два раза вызывали на допрос... Следователь бил ногами, заставлял подпи­сать показания, какие я сроду не давал. Не-ет, Петяха, из Крем нова Фомц дуриком слова не вышибешь!.. Пущай убивают, им за это денежки платят, а с того пути-доро- жепьки, какой мне на роду нарисован, не сойду».

Это стало напутствием сыну. Оттого, видно, и фами­лии в роду — Кремневы... («Путь-дороженька»).

Любимые герои Шолохова — это Пахомыч и два его сына — Игнат и Григорий. Когда закружилась «коло­верть» на Дону, все трое уходят к красным бороться за ммлю, «равноправенство», с презрением смотрят на вы­родки и своей семье — третьего сына, ставшего бело-

I IUI рдсигк II М ПЯЛВЧОМ*

11 is этом рассказе Шолохов скорбно повествует о том, как прекрасные люди «безобразно просто» умирали в сра­жениях. Погиб Григорий. Пахомыч и Игнат попали п плен. Наверное, самое потрясающее в рассказе — дело- пой разговор перед казнью, когда Пахомыч наказывает старухе:

Пшеницу нехай Лукич скосит, заплатишь ему, от­дашь тслушку-летошиицу.

Губами пожевал, сухо закашлялся:

По нас же не горюй, старуха!.. Пожили... Все там Пудгм. Могли панихидку отслужи. Поминать будешь, не пиши: «красногвардейца Петра», а прямо — «воиновуби- мннЬШ Петр л, Пшата, Григории»... Л то поп не примет...

Ну, затем прощай, старуха!.. Живи... Внука береги. Про­сти, коль обидел когда...»

Люди умирают по-разному. Величественно и просто уходит из жизни трудовой человек. Дума у него об одном: чтоб и после него был порядок, какой он соблюдал, чтоб было все хорошо в семье. И чтоб рос внук («Коло­верть») .

Вспомнил Пахомыч о... панихидке. Верует и находит утешение для старухи. И здесь Шолохов не опережает реальный ход вещей, он историчен, потому что хорошо знает: не успел еще Пахомыч разом отбросить все про­шлое.

Люди распрямляются во весь рост. С презрением к палачу идут на казнь Аникей, Семен, Анисья, гордо отказавшиеся встать перед ним на колени («Лазоревая степь»). Бахчевник Митька, спасая от преследования ра­неного брата, расправляется с родным отцом, белогвар­дейским карателем. Братья уходят к красным («Бахчев­ник») .

Николай Кошевой — плечистый восемнадцатилетний комсомолец, командир эскадрона, так водит бойцов, что две банды разбил... В бою он ловок, горяч, стремителен. В бурке, раскрылатившись, как Чапаев, скачет на атама­на— только злобой перекошено лицо, сузились от ветра глаза («Родинка»),

Дед, когда налетела банда, сажает на коня внука, по­сылает в красноармейский отряд вестовым гонцом. И На- халенок, «кохммунячий сын», пробрался сквозь обстрел и доложил:

«— Банда в станице... Батяньку убили... С пол ком сожгли, а дедуня велел вам скореича ехать туда!..» («Нахаленок»).

Председатель хуторского совета Богатырев во время налета банды объявил хутор республикой, а себя — пред­седателем реввоенсовета.

Попав в плен, он разъясняет главарю банды Фомину: «...я сам гражданскую войну сломал и беспощадно уни­чтожил тому подобных Врангелей, два ордена от Совет­ской власти имею, а вы для меня есть порожнее ничтоже­ство, и я вас в упор не вижу!..» («Председатель реввоенсовета республики»).

Прорвалась скованная сила народа. Горяча его нена­висть к классовому врагу. В рядах борцов — старики, среднее поколение, юноши, дети. Все они проходят через огонь невиданной схватки, когда, случалось, сын восста­вал против отца, брат шел на брата. В среде, которая казалась такой консервативной, такой монолитной, дремучей, зрели внутренние силы, взрывавшие старый порядок. Не сословное чувство, а классовая борьба оп­ределяла место человека в сражении.

Писатель взял эпизоды, в которых перевес сил вре­менно был на стороне контрреволюции. Тем выше подвиг тех, кто не терял уверенности в победу правого дела и шел на жертвы. Шолохов прославил революционный героизм народа.

Кончилась гражданская война, утихли открытые бои, но классовая борьба продолжалась. Кулаки стремились взять верх над беднотой и середняками, богатели, иногда пролезал и и Советы. Однако деревня уже не прежняя. Мужают и крепнут, обретают умение давать отпор на­сильникам беднота, батраки, отстаивают свои права жен­щины.

Несгибаем деревенский активист Ефим, воюющий с кулачьем. И когда он погибает от вражеской руки, «в тускнеющем сознании огненные всплыли слова: «Пом­ин, Ефим, убыот тебя — двадцать новых Ефимов будет!.. Как в сказке про богатырей...» («Смертный враг»).

Не сломить организатора новой жизни в деревне Ар­сения и erq подругу Анну, убежавшую из кулацкой семьи («Двумужняя»), до конца борется с эксплуататорами Федор («Батраки»), разоблачает своего отца и старшего брага комсомолец Степан («Червоточина»).

Сурова борьба. Сюжеты крайне драматичны. Страни­цы рассказов густо окрашены кровыо. Народ ожесточен. Но в тех людях, которых гнули тяжкие условия жизни, неустроенный быт, в людях, переживавших переломное премя, расцветала лазоревым цветом самозабвенная, преданная и нежная любовь. Хотя они, бывает, внешне суровы, замкнуты, мрачноваты, немногословны, Шоло­хов увидел чудесный нравственный мир своих героев, широту души, человечность.

Это не просто художественный прием, нечто книжное, придуманное для сюжета. Таков взгляд писателя на про­стого человека, который меньше всего представляется ему простым.

Игнашке Бодягину было четырнадцать лет, когда он увидел, как отец ударил работника за сломанные вилы. «Подошел Игнат к отцу вплотную, сказал, не разжимая зубов:

1. Сволочь ты, батя...

2. Я?!

3. Ты...»

Сын ушел из дома. И только через шесть лет встрети­лись в станице.

Теперь Игнат — продкомиссар. Трибунал выносит от­цу смертный приговор за саботаж. Сын убежден: спра­ведливо. Мог бы заступиться — не захотел. Строжайший принцип классовой борьбы... Только на прощанье «ска­зал придушенно:

4. Не серчай, батя...»

Могло бы показаться, что нет тепла в его ледяной ду­ше. Но вот, спасаясь от погони, увидел он в степи, в лох­матом сугробе малюсенького мальчонку. Слез с коня. Взял его под свой полушубок. Оттого и погиб: замешкал­ся. Догнали белые, зарубили... («Продкомиссар»).

Шибалок расстреливает свою фронтовую подругу: оказалась шпионкой. Но в самой немыслимой обстановке | спасает ребенка: «нехай растет, батьке вязы свернут — сын будет власть оборонять» («Шибалкино семя»).

Зол и беспощаден батрак Алешка в стычке с банди­тами. Но когда из осажденного дома, где засели враги, вышла женщина с ребенком — лег животом на гранату... j («Алешкино сердце»).

У Шолохова в этом сборнике есть изумительный рас­сказ «Жеребенок». Красноармеец Трофим не решился, хотя этого требовала фронтовая обстановка, «сничто- жить» не во время появившегося на свет жеребенка. Он I так нужен и для хозяйства. Согласился и эскадронный:

«Слушай!.. Черт с ним! Пущай при матке живет. Временно и так далее. Кончится война — на нем еще то­го... пахать».

А когда наседали белые и началась поспешная пере­права через Дон, жеребенок попал в коловерть. Услышал Трофим «короткий режущий крик. И крик этот до хо­лодного ужаса был похож на крик ребенка». Спас Тро­фим жеребенка, вытащил на берег. А отступить не успел. I Сразила его белогвардейская пуля.

Нет, по Шолохову, дикое зверство, необузданность, своеволие, моральную деградацию надо искать в тунеядствующих сословиях, деревенских мироедах. В «Донских рассказах» они предстают с этой стороны во всей обнажеммости: наслаждаются пыткой, поркой, виселицей, ко­торую привычно называют «царевыми качелями», застав­ляют пленных есть землю.

Кулаки и после войны ведут террор против активистов, убивают комсомольца — опасную «червоточину», тиранят женщину, преграждают ей путь к гражданской жизни, выжимают все силы из батраков.

Для писателя не существует единого крестьянского сословия. Социальный закон как плугом размежевал дворы, прошелся по семьям, обнаружив и разные пред­ставления о нравственных нормах. Шолохов беспокоится о том, чтоб классовый принцип применялся точно и не приводил к смешению труженика с эксплуататором, друга с врагом. Часто внешние признаки бывают ложны и обманчивы.

По всему можно было принять казака Гаврила за контрреволюционера. Пришли красные, а он носит шаро­вары с лампасами, чекмень с оранжевым позументом, навешал на себя медали и кресты. Сын его — урядник — воюет на стороне белых. И с продотрядом дед разговари­вает грубо, с вызовом:

«А ежели я не дам?— прохрипел Гаврила, набухая злобой...»

Но это не злоба классового врага. Она объяснена Шолоховым другими причинами — усталостью от войны, состоянием разрухи: «Прахом дымилось все нажитое де­сятками лет. Руки падали в работе...»

Настоящая сущность характера этого казака прояви­лась сразу же. Продотрядников перебили налетевшие бандиты. Остался полуживым один белокурый. Дед вме­сте со старухой выходил этого парня. И не кого-нибудь, а комиссара продотряда спасли они от смерти и назвали сыном. «Хучь и чужая в тебе кровь, а душой за тебя болишь, как за родного»,— признается дед («Чужая кровь»).

В «Тихом Доне» эти противоречия будут развернуты писателем но нею ширь, пройдут через многие образы. Там он даст им полное объяснение.

Шолохов нисколько пс идеализируетдеревенский быт. Видит и темноту, и иопсжсство, и трагические.заблужде­ния. Взять хотя Оы рпсскпэы «Семейный человек», «Кривая стежка*, «Лазоревая степь». По кривой дорожке по­шел молодой парень Васька. Его одногодки «под заливи­стую каюитель гармошки пошли в армию», а он, «сын па­стуха и родной кровный сын бедняцкой власти», прячет­ся в пещере, «в лесу, в буреломе, затравленный, как волк на облаве», стал опасным бандитом («Кривая стежка»).

Паромщик Микашара рассказывает, как он, чтоб спа­сти себя и семерых детей, согласился убить двух своих сыновей, красных, попавших в белогвардейский плен. Ситуация страшная, трагическая. Встал вопрос: или — или. Вахмистр Аркашка спросил его тогда:

«— Ты что же, Микашара, будешь комунов бить?

— Буду, злодеев, таких-сяких».

И получил за «подвиг» старшего урядника. Но с тех пор мучительной горечью отравлена его совесть. Отца презирает дочь. Судит Микашару и автор — суровым нравственным судом («Семейный человек»).

«Временами молодой писатель как бы останавливает­ся в тяжелом раздумье перед жестокостью и драматиз­мом происходящего,— так истолковывает Л. Якименко этот рассказ.— И казалось, что самому ему не ясно: «Кто прав? Кто виноват?» Тогда в некоторых рассказах на­чинала звучать та абстрактно-гуманистическая, состра­дательная нота, которая возбуждала мысль о том, что обстоятельства сильнее, «виноваты» больше, чем воля человека...

Но вопрос: «А мог ли Микашара по-другому посту­пить в тех условиях?» — остается без отчетливого отве­та — осуждения в рассказе. На преступления Микашары ложится отблеск ложного полуобъяснения жестокими жизненными обстоятельствами»²¹.

Да, садисты-белогвардейцы поставили Микашару пе­ред выбором. Но никакой «абстрактно-гуманистической, сострадательной ноты», разумеется, в рассказе нет, «лож­ного полуобъяснения»—тоже. Перед выбором, не менее трагическим, стоят многие герои рассказов Шолохова. Когда нет выхода --умирают с честью. Фома Кремнев из «Пути-дороженьки» не поступил бы подобно Микашаре. Писатель проверяет своих героев высшей мерой ответст­венности перед совестью. Читатель видит, насколько права дочь Микашары, когда говорит ему: «Гребостно мне с вами, батя, за одним столом исть. Как погляжу и мм ммiiiн руки, так сразу вспомню, что этими руками вы прмм.ем побили; и с души рвать меня тянет».

Читлсчиь рассказ за рассказом — и открывается гале­реи хириктеров, ярких народных типов. Обобщены самые t ущеегисниые черты, подмечена определяющая тенден­ции ршшития народной жизни. Повествование, при всем Iрлги.ше содержания, овеяно светлым оптимистическим ни строением. Вера в победу прекрасного, духовная при- нодннгость — главная черта рассказов.

Шолохов идет от фактов к широким обобщениям. Он метрически строг. При всем его лаконизме создается целостное впечатление о событиях, народе. Острые дра- Мйтические.коллизии отражают особенности психологии люде!) того времени, борьбу страстен. Никак нельзя при- нн iii hiiiпод отдельных исследователей, будто «Донским рпсскимим» мешает «логизирование», «схематичность», «поиерхиостиая обрисовка характеров», социальный кон­фликт раскрывается якобы внешне, находят у Шолохова дм же какую-то мысль о «неизменности и застойности гни|ни», когда он отвергает ходульную романтику.

Уже тогда Шолохов понимал, какой политический и *ететический смысл содержала крестьянская тема. Од­ни традиции он поддерживал, другие — негативные — пiиергмл.

Первое слово его было весомо, доказательно. К нему прислушивались, ждали продолжения. Оно следом же появилось — первая книга эпопеи «Тихий Дон».

«ТИХИЙ ДОН»

Иооииая тема в то время была главенствующей. В ли- теритуру пришли писатели с фронтов, горя желанием рмеекачать о виденном и пережитом, о том, как на местах, дмлгких окраинах России, осуществлялись революцион­ны»' преобразования жизни. Серафимович показал собы- I ни, происходившие на Кубани, Иванов и Сейфуллина — и гнПпри, Фадеев — на Дальнем Востоке, Неверов — в ( мм мое кой деревне, Фурманов — на Восточном фронте Н м (,емпречьс.

Шолохов открыл читателю Дон. Ему хотелось расска­жи. о народе, с которым он жил и вместе с которым боролся за новую жизнь. В ходе работы над романом он расширил его временные границы: прежде думал начать повествование с корниловского мятежа, а потом увидел, что необходима предыстория, и отодвинул события на пять лет, к предвоенному времени. Таким образом, и ис­тория, и быт охватывались шире и проблема становилась глубже.

В «Донских рассказах» герои четко разделены на красных и белых, на трудовой народ и кулаков, образы резко обозначены, линия их поведения выдержана от на­чала и до конца, и только «Чужая кровь» показывает казака в процессе перехода к новому, перестройки созна­ния. В «Тихом Доне» же более сложная ситуация и более трудный путь отражения действительности, многие герои из трудовой среды действуют в романе противоречиво, колеблются, мечутся...

Шолохов стал как бы одним из первых историков гражданской войны. Собрав и обобщив факты, он объек­тивно показал революционные события на Дону и уча­стие в них казаков. Это имело большое политическое значение, особенно в то время, когда историки часто ру­ководствовались формулой: казачество — «исконное ору­дие русского империализма», «враждебная среда» в пе­риод революции.

В апреле 1925 года Пленум Центрального Комитета РКП (б) принял решение «По вопросу о казачестве».

«Общая линия партии в отношении деревни в услови­ях казачьей жизни должна проводиться с особенно тща­тельным и постоянным учетом местных особенностей и традиций, содействуя изживанию розни между казака­ми, крестьянами и ранее угнетенными национальностями этих районов. При этом признать совершенно недопусти­мым игнорирование особенностей казачьего быта и при­менение насильственных мер но борьбе с остатками казачьих традиций». Была поставлена задача — «реши­тельное привлечение к советскому строительству через Советы широких слоев казачества»²².

Но не все понимали эту линию. Кое-кто пытался стро­ить отношения с трудовым народом Дона на основе про­должающейся вражды, недоверия, игнорирования тради­ций, постоянного припоминания прошлых заблуждений.

«Нередко даже сейчас,— писал в «Правде» в 1935 го­ду секретарь Северо-Кавказского крайкома Б. П. Шеболдаев,— можно встретить огульное недоверие к казакам, связанное с воспоминаниями о прошлой борьбе, с непониманием того пути, который проделало казачест­во за годы революции и коллективизации. Отчасти эти взгляды питаются вредными ошибками ряда «историков» (Борисенко, Янчевский и другие), пытающихся изобра­зить весь ход гражданской войны в Азово-Черноморском крае как борьбу всех так называемых «иногородних» против всего, якобы единого в своей контрреволюционно­сти, казачества. Такое «упрощенчество» переходит в пря­мое извращение фактов, в извращение ленинского пони­мания борьбы в деревне...