Точный порядок во всем

Д. Дидро в повести «Племянник Рамо» метко и красиво рассказал о том, чем создающий науку отличается от преподающего ее. А.П. Чехов в рассказе «Человек в футляре» довел это отличие до смешного гротеска.

Действительно, творец науки постоянно и самозабвенно рвется за переделы возможного, ищет или выдумывает новое (зачастую нелепое), во всем сомневается, спорит до умопомрачения и т.д., и т.п. А преподаватели из таких «новаторов» чаще всего никудышные, потому что они не склонны отбирать самое несомненное, получившее всеобщее признание и доступное «средним умам», раскладывать банальности по полочкам и педантично перекладывать их в любые головы как подлежащее усвоению, а не оспариванию.

Все творческие личности, за редчайшим исключением, жутко строптивы и нетерпимы к малейшей глупости, а все настоящие педагоги – предельно дисциплинированы и толерантны. К тому же творцам попросту некогда заниматься преподаванием, они поглощены поиском чего-то нового.

Коменский явно не творец, а типичнейший преподаватель. Именно поэтому у него:

- все положения «Великой дидактики» позаимствованы у других авторов: выбрано самое бесспорное и ясное, Именно из-за этого через сто лет после Николая Коперника в «Великой дидактике» безапелляционно утверждается, что Земля покоится в центре Вселенной.

 

">21 четко изложено и разложено по главам, пунктам и подпунктам;

- обучение сводится к восприятию и усвоению общепринятого, а не открытию, изобретению, выдумыванию. Такое наставничество ученые называют «обьяснительно-репродуктивным способ обучения», противопоставляя ему «продуктивный способ обучения» творческих личностей;

- из системы образования-воспитания исключены все элементы «свободы творчества», любые самостоятельные исследования, малейшее разнообразие учебных программ и учебников, чтение вне программы и т.п.

- все спорное и сомнительное запрещено до пятого класса гимназии, да и в двух старших классах разрешено лишь дублирование самых известных научных дискуссий – подобное тому, как пишут буквы по прописи;

- подлинные новации под запретом: «распределять учебный материал нужно так, чтобы следующие за тем занятия не вносили ничего нового, а представляли только некоторое развитие полученных знаний в их частностях».

Коменский прекрасно знает, что «будущие великие люди» в качестве учеников, обладают «острым умом, стремящимся к знанию», «но необузданным и упрямым» характером. «Таких – пишет Ян Амос, ‑ обыкновенно в школах ненавидят и большею частью считают безнадёжными». Видимо, поэтому свою «дидактику» и не предназначал для воспитания творческих гениев ‑ предоставляя их подлинному саморазвитию и персональному наставничеству зрелых творцов.

Конечно, при желании в «Великой дидактике можно найти восхваление «творческих личностей» и призывы к воспитанию соответствующих качеств. Но такие находки совершенно не характерны для этой книги. Характерны другие: «выдающийся ум полон пустыми мечтаниями», «подвижный ум наполняется ничтожным, пустым и вредным содержанием и становится причиной собственной гибели».

Впрочем, Коменский и не выдает себя за творца и новатора ‑ наоборот откровенно сознается, что «излагает лишь внушенное Божественным указанием» и «черпает знание не из какого-либо иного источника, а из самого Первообраза вещей».

Ссылки на Господа Бога здесь самое важное! Для Яна Амоса Всевышний Творец изначально совершенен, а значит, в созданном им мире все заранее предопределенно наилучшим и единственно возможным образом. И тут ничего ни прибавить, ни отнять. Откуда ж взяться чему-то по-настоящему новому, вновь сотворенному – особенно, сотворенному несовершенными людьми?! Где тут шанс для свободы творчества?! Отсюда вывод: жить и учиться следует, всячески удерживаясь от греховно-сумасбродных попыток изменить Мироздание, нарушить раз и навсегда заведенный Миропорядок.

«Мир отличается стройностью и существует во всей своей полноте» - поучает нас автор «Великой дидактики» и далее продолжает: «Как в природе всё сцепляется одно с другим, так и в обучении нужно связывать все одно с другим именно так, а не иначе». При этом «нужно избегать противоречивого и вредного», «не возбуждать сомнений в том, что должно быть изучено. Разве это не то же самое, что расшатывать молодое растение, которое собирается пустить корни»?

Исходя из этого, Коменский и расхваливает часы как наиболее точную модель созданного Всемогущим и наилучший прообраз единственно-правильной педагогической системы. А еще уподобляет учебу книгопечатанью – поскольку правильный метод обучения позволяет штамповать любое количество образованных людей по одному и тому же шаблону. Он пишет:

«Основою преобразования школ является точный порядок во всём». «Для всего того, что нужно делать в школе, больше того - во всей жизни, должны существовать верные, удобные, простые, легко доступные подражанию образцы».

«Всё следует преподавать единообразно, в соответствии с гармонией целого. Разнообразие методов обучения только затрудняет юношество и осложняет обучение. Всех людей следует вести к одним и тем же предметам мудрости, нравственности и благочестия. Необходимо, чтобы более медленные смешивались с более быстрыми, более тупые с более умными, упрямые с послушными и учились бы по одним и тем же правилам и примерам».

«Дети - это обезьяны: что бы они ни видели - хорошее или дурное, они стремятся этому подражать даже без всякого внешнего побуждения».

«Так как не каждый преподаватель может с таким искусством вести преподавание, то необходимо самые преподаваемые в школах науки согласовать так, чтобы нелегко было уклониться от цели. Подражание должно происходить по строго предписанному виду».

«Искусство обучения не требует ничего иного, кроме искусного распределения времени, предметов и метода. Если мы будем в состоянии точно установить это распределение, то обучать всему школьную молодежь в каком угодно числе будет нисколько не труднее, чем, взяв типографские инструменты, ежедневно покрывать изящнейшими буквами тысячу страниц».

Общее впечатление от всего выше процитированного таково: вольно или невольно автор «Великой дидактики» пропагандирует не «мастерские человечности, где люди становятся действительно людьми», а конвейеры для штамповки протестантских проповедников, оснащенных «искренним благочестием» и хорошо подвешенным языком, предназначенными для распространения «извечных истин» по всему миру.

Только в самых мрачных антиутопиях можно найти миры, где восторжествовала такая система штамповки: абсолютно одинаковые школы, программы, учебники, шаблонно работающие преподаватели, одни и те же знания, очищенные от всех элементов творчества и сомнения…