Об отношениях человека к богу

С Богом надо поступать так же, как мы поступаем с нашими глазами. Мы не просим их видеть то, что нам хочется видеть; напротив, мы очень довольны, что глаза наши показывают нам предметы такими, каковы они на самом деле. Почему же мы с Богом поступаем не так? Почему умоляем Его сжалиться над нами и дать нам то, чего нам хочется, а не то, что мы получаем от Него?

Разве есть что-нибудь лучше того, что Богом установлено?

Если б только мы постоянно помнили, что Бог в нас — сви­детель всего того, что мы делаем и думаем, то мы перестали бы грешить, и Бог неотлучно пребывал бы в нас. Давайте же вспо­минать Бога, думать и беседовать о Нем как можно чаще.

Если ты будешь постоянно помнить, каким великим масте­ром ты сотворен, то ты не захочешь оскорблять Его своим по­рочным житьем. Помни и то, что он не только сотворил тебя, но и велел тебе самому сохранять себя. Неужели сможешь ре­шиться повредить и изгадить то, что Он доверил тебе? Если бы Бог поручил тебе призреть сироту, ты ведь позаботился бы пре­дохранить его от вреда? Так же точно Бог поручил тебе при­зреть самого себя и как бы сказал тебе: «Убереги ты этого чело­века в том чистом образе, в котором Я произвел его на свет. Он родился честным, верным, бесстрашным и с чистой душой. Со­храни же его в целости!..»

Марк аврелий

Марк Аврелий (121—180 гг.) был императором Рима с 161 г. Это был деятельный и энергичный правитель, при котором ве­лось несколько войн. В конце его правления в Риме разрази­лась эпидемия чумы, от которой умер и сам император.

187

После смерти Марка Аврелия были найдены его записки, составившие целое философское сочинение, под условным на­званием «Наедине с собой» или «Мемуары». Они представляют собой серию афоризмов, сентенций, наблюдений, сделанных Марком Аврелием для себя без намерения публикации.

Записки Марка Аврелия буквально завораживают читателя идеей бренности, текучести всего мирского, монотонности, бес­смысленности и даже ничтожности человеческой жизни: «Время есть река... стремительный поток. Лишь появится что-нибудь, как уже приносится мимо, но проносится и другое, и вновь на виду первое»; «Время человеческой жизни — миг»; «Ничтожна жизнь каждого, ничтожен тот уголок земли, где он живет».

Даже посмертная слава, к которой стремятся люди, чтобы увековечить себя в памяти потомков, по мнению Марка Авре­лия не имеет никакого смысла: «Все кратковременно и вскоре начинает походить на миф, а затем предается и полному забве­нию... Что же такое вечная слава? — сущая суета».

Но при таком ярко выраженном пессимизме, Марк Аврелий все же находит духовную опору, которая определяет собствен­но смысл жизни человека — это вера в некое Единое-Целое, откуда все проистекает и куда все впадает, и тем самым спасает все отдельное от абсолютной суетности и бессмысленности. Это Единое-Целое как бы управляет всем миром, придает бесспор­ную значимость и несомненность природе вообще, предопре­деляет все моменты природной жизни.

С Единым-Целым сверхъестественным способом связаны и боги, которых необходимо благодарить, иметь всегда в мыслях, взывать к ним и жить с ними.

Общая мировая целостность и божественное Провидение дик­туют людям и совокупность несомненных нравственных цен­ностей, которым все должны следовать — это «справедливость, истина, благоразумие, мужество», а также и «общеполезная дея­тельность». Поэтому в идеале человек — это существо «мужест­венное, зрелое, преданное интересам государства», безропотно исполняющее свой моральный долг.

Понятие морального долга — тоже важное в философии Мар­ка Аврелия, ибо боги, помимо обязанностей даровали людям еще и свободу морального выбора: «Они устроили так, что все­цело от самого человека зависит, впасть или не впасть в истин­ное зло».

По сути дела, возможность совершить свободный мораль­ный выбор между добром и злом — это главная забота челове-

188

ка, которая придает определенный смысл его существованию на Земле. Свой выбор человек может совершить только с по­мощью разума, который Марк Аврелий называет, гением чело­века, его божеством. Разум — гегемоникон, руководящее начало в человеке. Здесь необходимо отметить, что Марк Аврелий впер­вые в стоической традиции говорит о полной самостоятельно­сти разума человека, о том, что разум является одной из состав­ляющих человека вообще. До него стоики, в духе платоновской философии, утверждали, что человек состоит только из двух частей — души и тела.

В итоге римский мыслитель приходит к выводу, что жизнь надо принимать такой, какая она есть и быть этим полностью довольным: «Итак, проведи этот момент времени в согласии с природой, а затем расстанься с жизнью так же легко, как падает созревшая слива: славословя природу, ее породившую, и с бла­годарностью к произведшему ее древу».

Философия Марка Аврелия, последнего великого стоика, — это свидетельство кризиса и заката собственно античного духа. Античный мир рушился на глазах. И вскоре после смерти Марка Аврелия начинается новая эпоха — эпоха становления и рас­цвета христианской культуры.

ИЗ КНИГИ «НАЕДИНЕ С СОБОЙ. РАЗМЫШЛЕНИЯ»

Печатается по: Римские стоики. — М.: 1995. С. 277—281, 342— 343, 352—353. Перевод С.М.Роговина.

<...> Поутру следует сказать себе: «Сегодня мне придется столкнуться с людьми навязчивыми, неблагодарными, заносчи­выми, коварными, завистливыми, неуживчивыми. Всеми этими свойствами они обязаны незнанию добра и зла. Я же, после того как познал и природу добра — оно прекрасно, — и при­роду зла — оно постыдно, — и природу самого заблуждающего­ся — он родной мне не по крови и общему происхождению, а по духу и божескому определению, — я не могу ни потерпеть вреда от кого-либо из них — ведь никто не может вовлечь меня во что-либо постыдное, — ни гневаться на родного, ни ненави­деть его. Ибо мы созданы для совместной деятельности, как и ноги, руки, веки, верхняя и нижняя челюсти. Поэтому проти­водействовать друг другу — противно природе; но досадовать на людей и чуждаться их — значит им противодействовать».

189

Чем бы я ни был, я все же только немощное тело, слабое проявление жизненной силы и руководящее начало. Оставь кни­ги, не отвлекайся от дела, время не терпит. Относись же к твое­му телу с таким же пренебрежением, как если бы ты был при смерти; оно лишь кровь да кости, бренное плетение из нервов, жил и артерий. Рассмотри также существо жизненной силы: оно — дуновение, притом не остающееся всегда себе равным, а ежемгновенно то выдыхаемое, то вновь вдыхаемое. И так, оста­ется лишь третье — руководящее начало, и о нем-то ты должен подумать. Ты стар — не допускай же более его порабощения, не допускай, чтобы помыкали им противообщественные стремле­ния, чтобы оно роптало на свой настоящий удел и приходило в ужас перед будущим.

Созидаемое богами преисполнено промысла. Приписывае­мое случаю также возникает не без участия природы или не без связи и соединения с тем, чем руководит промысел. Все про­истекает из этого источника; с ним сопряжены и неизбежное, и то, что идет на пользу всему миру, коего ты составляешь часть. Для всякой же части природы будет благом то, что производит природа Целого и что способствует ее поддержанию. Но изме­нения как элементов, так и сложных тел способствуют поддер­жанию мира. Вот мысли, которые должны дать тебе удовлетво­рение; пусть же они будут твоими основоположениями. Утешь свою жажду книжного знания, чтобы не роптать, когда придет смерть, а умереть, храня благорасположение и искренно, от всего сердца, благодаря богов.

Вспомни, с коих пор ты откладываешь эти размышления, и сколько раз ты, получив у богов отсрочку, не воспользовался ею. Но ведь следует же тебе в конце концов сознать, к какому миру ты принадлежишь как часть и истечением какого миро-правителя ты являешься; ты должен сознать, что положен пре­дел времени твоей жизни и, если ты не воспользуешься этим временем для своего просвещения, оно исчезнет, как исчез­нешь и ты, и более уже не вернется.

Всегда ревностно заботиться о том, чтобы дело, которым ты в данный момент занят, исполнять так, как достойно римляни­на и мужа, -с полной и искренней серьезностью, с любовью к людям, со свободой и справедливостью; и о том также, чтобы отстранить от себя все другие представления. Последнее удаст-

190

ся тебе, если ты каждое дело будешь исполнять как последнее в своей жизни, свободный от всякого безрассудства, от обуслов­ленного страстями пренебрежения к велениям разума, от лице­мерия, себялюбия и недовольства своей судьбой. Ты видишь, как немногочисленны требования, исполнив которые всякий сможет жить блаженной и божественной жизнью. Да и сами боги от того, кто исполняет эти требования, ничего больше не потребуют.

Ну что ж, пренебрегай, пренебрегай собой, душа! Ведь отне­стись к себе с должным вниманием ты уже скоро не сможешь. Жизнь вообще мимолетна, твоя же жизнь уже на исходе, а ты не уважаешь себя, но ставишь свое благоденствие в зависи­мость от душ других людей.

Пусть не рассеивает тебя приходящее к тебе извне! Создай себе досуг для того, чтобы научиться чему-нибудь хорошему и перестать блуждать без цели. Следует беречься также и другого, тяжкого заблуждения. Ведь безумны люди, которые всю жизнь без сил от дел и не имеют все-таки цели, с которой они сообра­зовали бы всецело все стремления и представления.

Нелегко указать на кого-либо, кто стал бы несчастным от того, что был невнимателен к происходящему в чужой душе. Но неизбежно будет несчастен тот, кто не следит за движения­ми своей собственной души.

Всегда следует помнить о том, какова природа Целого, како­ва моя природа, каково отношение второй к первой и какой частью какого Целого она является, а также о том, что никто не может помешать всегда действовать и говорить согласно при­роде, часть которой ты составляешь.

Феофраст, расценивая различные проступки (поскольку та­кая расценка возможна с обычной точки зрения), замечает как истинный философ, что проступки, содеянные по влечению, более тяжки, чем проступки, содеянные под влиянием гнева. Ведь гневающийся, отвращаясь от разума, испытывает, по-ви­димому, какую-то горечь и тайное сокрушение, прегрешающий же по влечению, не будучи в силах устоять перед соблазном наслаждения, проявляет, по-видимому, в своих проступках боль­шую распущенность и изнеженность. Правильно поэтому и до-

191

стойно философии, Феофраст решил, что большего порицания заслуживает проступок, сопряженный с наслаждением, нежели сопряженный с горем. Вообще один из этих людей подобен скорее тому, кого вызвало на гнев чувство горечи, связанное с причиненной ему ранее несправедливостью, другой же само­произвольно стремится к несправедливости, увлекаемый своим вожделением к какому-нибудь действию.

Все следует делать, обо всем говорить и помышлять так, как будто каждое мгновение может оказаться для тебя последним. Если боги существуют, то выбыть из числа людей вовсе не страш­но: ведь боги не ввергнут тебя во зло. Если же богов не сущест­вует или им нет дела до людей, то что за смысл мне жить в мире, где нет богов или нет промысла? Но боги существуют и проявляют заботливость по отношению к людям. Они устроили так, что всецело от самого человека зависит, впасть или не впасть в истинное зло. А если злом является и что-нибудь другое, то они позаботились также, чтобы от каждого зависело не впасть в оное. Но то, что не делает худшим человека, может ли сделать худшей жизнь человеческую? Природа Целого не могла опло­шать таким образом ни по неведению, ни по бессилию, предуп­редить или исправить, в случае если она обладает всезнанием; не могла бы она также ни по бессилию, ни по неумелости допу­стить такую ошибку, как распределение благ и зол между всеми людьми без разбора, как между хорошими, так и между дурны­ми. Смерть же и жизнь, слава и бесчестье, страдание и наслаж­дение, богатство и бедность — все это одинаково выпадает на долю как хорошим людям, так и дурным. Все это не прекрасно и не постыдно, а следовательно, не благо и не зло.

Как быстро все исчезает: самые тела в мире, память о них в вечности! Каково все воспринимаемое чувствами, в особенно­сти то, что манит нас наслаждением, или отпугивает страдани­ем, или прославляется тщеславием? Как все это ничтожно, презренно, низменно, бренно и мертво! Вот на что следует на­править способность мышления. Что представляет собою те, убеждения и голоса которых рождают славу? Что такое смерть? Если взять ее самое по себе и отвлечься от всего, что вымышле­но по ее поводу, то тотчас же убедишься, что она не что иное, как действие природы. Бояться же действия природы — ребяче­ство; смерть же не только действие природы, но и действие, полезное ей.

Как и какою частью своего существа соприкасается человек с богом и что делается с этой частью по ее отделении?

Нет ничего более жалкого, нежели человек, измеряющий все вдоль и поперек, пытающийся, как говорит поэт, проникнуть в «глубины подземные» и разгадать тайну душ окружающих его людей и, однако, не сознающий, что для него вполне достаточ­но общения с одним только внутренним гением и честного слу­жения ему. Последнее же заключается в том, чтобы оберечь его от страстей, безрассудства и недовольства делами богов и лю­дей. Дела богов почтенны своим совершенством, дела людей любезны нам в силу родства с ними. Но иногда последние воз­буждают некоторого рода жалость: когда именно в них прояв­ляется неведение добра и зла — уродство не меньшее, нежели неспособность различать белое и черное.

Если бы даже ты рассчитывал прожить три тысячи лет и еще тридцать тысяч, все же ты должен помнить, что никто не лиша­ется другой жизни, кроме той, которую он изживает, и никто не изживает другой жизни, кроме той, которой лишается. Поэ­тому самая продолжительная жизнь ничем не отличается от са­мой краткой. Ведь настоящее для всех равно, а следовательно, равны и потери — и сводятся они всего-навсего к мгновению. Никто не может лишиться ни минувшего, ни грядущего. Ибо кто мог бы отнять у меня то, чего я не имею?

Итак, следует помнить о двух истинах. Во-первых, все из века равно самому себе, пребывая в круговороте, и потому вполне безразлично, наблюдать ли одно и то же сто лет, или двести, или же бесконечное время. Во-вторых, наиболее долговечный и умерший, только что начав жить, теряют в конце концов одно и то же. Настоящее — вот все, чего можно лишиться, ибо толь­ко им и обладаешь, а никто не лишается того, чем не обладает.

Все зависит от убеждения. Это ясно из изречений киника Монима. Но и польза его слов будет ясна для того, кто сумеет уловить заключающееся в них ядро истины.

Наибольшим позором покрывает себя душа человеческая, ког­да возмущается против мира, становясь (поскольку зависит от нее) как бы болезненным наростом на нем. Ибо ропот по пово­ду чего-либо происходящего есть возмущение против природы Целого, объемлющей в своей части все другие существа. Далее,

192-

193

когда она чуждается какого-либо человека или устремляется про­тив него с намерением причинить ему вред, как это бывает с разгневанными. В-третьих, она покрывает себя позором, когда не' в силах устоять против наслаждения или страдания. В-чет­вертых, когда она лицемерит и фальшиво и неискренно делает что-нибудь или говорит. В-пятых, когда она не сообразует сво­его действия и стремления с целью, но делает что-нибудь зря и без толку, ибо даже в пустяках следует сообразоваться с целью. Целью же разумных существ является повиновение разуму и закону древнейшего Града и устройства.

Время человеческой жизни — миг; ее сущность — вечное течение; ощущение — смутно; строение всего тела — брен-но; душа — неустойчива; судьба — загадочна; слава — недосто­верна. Одним словом, все относящееся к телу подобно потоку, относящееся к душе — сновиденью и дыму. Жизнь — борьба и странствие по чужбине; посмертная слава — забвение. Но что же может вывести на путь? Ничто, кроме философии. Философствовать же — значит оберегать внутреннего гения от поношения и изъяна, добиваться того, чтобы он стоял выше наслаждений и страданий, чтобы не было в его дейст­виях ни безрассудства, ни обмана, ни лицемерия, чтобы не касалось его, делает или не делает чего-либо его ближний, чтобы на все происходящее и данное ему в удел он смотрел как на проистекающее оттуда, откуда изошел и он сам, а самое главное — чтобы он безропотно ждал смерти, как про­стого разложения тех элементов, из которых слагается каж­дое живое существо. Но если для самих элементов нет ниче­го страшного в их постоянном переходе друг в друга, то где основания бояться кому-либо их общего изменения и разло­жения? Ведь последнее согласно с природой, а то, что со­гласно с природой, не может быть дурным.

<...> Существуют ли атомы или же единая природа — преж­де всего следует установить, что я являюсь частью Целого, управляемого природой; затем, что я некоторым образом связан с частями, однородными мне. Ведь если я буду по­мнить об этом, то, поскольку я буду сознавать себя частью, я не буду недоволен ничем, ниспосылаемым Целым, ибо то, что полезно Целому, не может быть вредно части. В Целом же нет ничего, что не было бы полезно ему: это общо всем природам, но природа мира имеет то преимущество, что нет

194

внешней причины, которая могла бы заставить ее произвести что-нибудь вредное для нее самой. Итак, поскольку я буду помнить, что я являюсь частью такого Целого, — я буду рад всему происходящему. Поскольку же я нахожусь в известной родственной связи с однородными мне частями — я буду воздерживаться от того, что идет вразрез с общим благом. Наоборот, я всегда буду иметь в виду тех, кто мне родст­венны, направлю все свое стремление на общеполезное и отвращу его от противоположного. Если все это будет выполнено, то жизнь будет, несомненно, протекать счаст­ливо, как нельзя не признать счастливой жизнь гражданина, отдающего свои силы на деятельность, полезную его со­гражданам, и приветствующего все то, чем оделит его госу­дарство.

Части Целого, объемлемые по природе миром, необходимо подлежат гибели или, что означает то же самое, изменению. Если это, будучи по природе необходимым, является в то же время злом для них, то и с Целым, при постоянном изменении его частей, нарочито предназначенных к гибели, не все обстоит благополучно. Но не сама ли природа решила причинить зло своим частям, создав их доступными и даже необходимо подвер­женными ему, или же это случилось без ее ведома? Как то, так и другое — невероятно. Если же кто-нибудь, оставив в стороне природу, пришлет изменение естественным свойствам вещей, то не смешно ли, с одной стороны, утверждать, что части Цело­го изменяются в силу своих естественных свойств, а с другой стороны, дивиться и негодовать по поводу этого, точно это идет вразрез с природой? Тем более что каждая вещь разлагается на то же, из чего и состоит. Ибо на самом деле имеет место или рассеяние элементов, входивших в состав вещи, или же превра­щение плотного в то, что обладает свойствами земли, а живо­творящего в то, что обладает свойствами воздуха, так что все, в конце концов, поглощается разумом Целого, которое или пе­риодически возгорается, или же обновляется силою вечных вре­мен. И не воображай, что плотное и животворящее, имеющееся теперь в тебе, существует с самого момента твоего рождения. Ибо все это в тебе со вчерашнего или позавчерашнего дня, бу­дучи обязано своим существованием пище и вдыхаемому воз­духу. Поэтому изменяется лишь то, что получено тобою извне, а не то, чем ты обязан своей матери. Допусти даже, то привзо-шедшее к тебе и составляет все своеобразие твоего существа, —

195

это, думается мне, отнюдь не поколеблет значения сказанного выше. <...>

Душа сохраняет свойственную ей шарообразную форму, когда не тянется за чем-либо внешним и не стягивается вовнутрь, не удлиняется и не оседает вниз, но излучает свет, в котором она зрит истину, как всех вещей, так и таящуюся в ней самой. <...>

Душа обладает способностью устроить жизнь наиболее со­вершенным образом, если только человек будет безразлично относиться к вещам безразличным. Безразлично же будет от­носиться тот, кто каждую из этих вещей рассматривает в рас­членении, а не.в целостном виде и помнит, что ни одна из них не навязывает нам убеждения о себе и не приступает к нам, но что они недвижимы, составляем же суждение о них мы сами, как бы записывая в самих себя, хотя можем и не записывать, можем и стереть тотчас же запись, если она за­несена без нашего ведома; кто помнит также и о том, что такого рода внимание потребуется лишь на недолгое время и что жизнь близится к концу. Но что, однако, трудного во всем этом? Если это согласно с природой — находи в нем радость и не тяготись им, если же противно природе — ищи того, что согласно с твоей природою, и спеши к нему, хотя бы оно и не обещало славы. Ибо всякому должно быть до­зволено искать свое благо. <...>

НЕОПЛАТОНИЗМ. ПЛОТИН

III в. — это период становления христианской теологии. Но в это же время возникла последняя крупная философская сис­тема античности — неоплатонизм. У истоков неоплатонизма стоит Аммоний Саккас создавший на рубеже II—III вв. в Александрии свою школу. Самым известным его учеником стал Плотин (205— 270 гг.).

Плотин родился в римской провинции Египет в г.Ликополе. Двадцативосьмилетним он начал посещать лекции Аммония, с которым не расставался в течении 11-ти лет. Волею судеб в 244 г. Плотин оказывается в Риме, где открывает свою школу. Лекции Плотина пользовались у римлян небывалой популяр­ностью. Император Галлиен и его жена Сапонина были настоль­ко захвачены идеями Плотина, что обещали основать город фи-

196

лософов — Платонополис. Проект этот, однако, так и не был реализован.

Плотин оставил после себя значительное литературное на­следство. Его ученик Порфирий собрал вместе все 54 трактата учителя, разделив по девять книг в шесть групп. Отсюда воз­никло название трудов Плотина — «Эннеады» («эннеа» по-гре­чески — девять). «Эннеады» наряду с диалогами Платона и про­изведениями Аристотеля являются истинными шедеврами античной философии.

Сам Плотин не претендовал на какую-то оригинальность, считая себя толкователем учения Платона. В самом деле, в ос­нове его философии лежат важнейшие положения платонов­ской системы, почему и сама философия Плотина называется неоплатонизмом.

Однако Плотин довел до логического завершения учение Пла­тона об идеальном, в чем собственно и состоит своеобразие философского мировоззрения самого Плотина.

Главное в неоплатонизме — учение о потусторонности и сверх­разумности первоначал мироздания. По мнению Плотина, началом и основой мироздания является некое Единое — бесконечное и нематериальное. Единое — не только идеальное первоначало, но и то, что объединяет мир в его повседневной жизни, ибо любое существо нашего мира остается собой лишь благодаря наличию у него этого единства. Единое — абсолютно идеальное понятие, не подвластное нашим чувствам и постигаемое ис­ключительно разумом и верой. «Любое слово, что ты произно­сишь, — говорил Плотин, — уже выражает нечто, ...единствен­ное выражение — "по ту сторону всего" — отвечает истинному смыслу».

Единое ни от чего не зависит, ни к чему не стремится, ибо существует само по себе: «Не ведает ни в чем недостатка, до­влеет самому себе, ни в чем не нуждается». Единое — вечное Благо, само себя производящее Добро, не знающее Зла. По су­ти дела, Единое — это Бог, «потенция вещей». Единое-Бог на­столько самодостаточно, что, будучи потенцией всех вещей, в самих реальных вещах не нуждается.

Однако из Единого исходит некая активность, которую Пло­тин называет светом. Активность начинает творить ипостаси Единого, т.е. порождать нечто подобное Единому. Таким обра­зом, из Единого, как из первой высшей реальности, происхо­дит вторая, которую Плотин именует Нусом — Духом-Умом. Дух-Ум — это Мышление само по себе. Главная задача Духа-Ума —

197

осознавать самого себя. Дух-Ум имеет как бы две стороны: од­ной стороной он обращен к Единому, и здесь он един, неразде­лен; а другая сторона отвращена от Единого и здесь Дух-Ум множественен. В конечном итоге Дух-Ум является совокупно­стью всех идей, своего рода миром идей Платона.

Активность, истекающая из Единого и становясь уже актив­ностью Духа-Ума, создает третью ипостась — Мировую Душу. Душа, по отношению к Духу-Уму, имеет также две стороны — обращенную к Духу-Уму и отвращенную от него. Особенностью Мировой Души является то, что это уже не чистое мышление, а сила, дарующая жизнь всему чувственному и управляющая им.

Мировая Душа имеет как бы три измерения: высшая Душа, как одна из ипостасей Духа-Ума, и, соответственно, Единого; Душа всего, определяющая космос и физический мир; и, своего рода, низшая Душа, которая одушевляет все живое в чувствен­ном мире.

Мировая Душа стоит как бы между сверхчувственным и чув­ственным мирами. По Плотину, реальный, физический мир воз_: никает как следствие активности Единого, исходящей в данном случае уже из Мировой Души. Активность эта, затухая и исто­щаясь, порождает материю, время и космос. И в этом смысле материальный, чувственный мир является всего лишь окраи­ной Мировой Души. Материальный мир не просто вторичен, как говорил о нем Платон, он — всего лишь остаток активно­сти Единого. И если активность Единого — это бытие, то мате­риальный мир — это уже почти небытие, почти ничто, ибо лишен истинного света Единого.

Поэтому материальный мир — единственный во всем миро­здании, возникшем из Единого, где присутствует Зло. Все вещи этого мира — лишь отображения идей, существующих в Духе-Уме, но отображения искаженные, неистинные, а потому обла­дающие с одной стороны, частью Единого, а с другой стороны, не знающие своего единства, и, в силу несовершенства и мате­риальности, являющиеся Злом, ибо сама по себе материя — уже источник Зла.

Человек также двойственен по своей природе. Главная со­ставляющая человека — его душа, являющаяся частичкой Ми­ровой Души. Материальное тело, хоть и является порождением и слугой души, но в то же время оно — источник всего злого, всего несовершенного в человеке.

Основная жизненная задача человека — «воссоединение с Еди­ным», что он может совершить, благодаря наличию собствен-

198

ной души. Путь воссоединения — это путь «опрощения». «Сбрось с себя все», — афористично говорил Плотин. Сбросить с себя все — означает не уничтожить самого себя как физический ор­ганизм, а наполнить себя Богом до такой степени, что божест­венное полностью начинает преобладать над физической при­родой человеческого тела.

И тогда наступает мистическое единение с Богом-Единым, которое Плотин называл экстазом: «Ты взрасти себя самого, выбросив все прочее... и если нет рядом с тобой других вещей, значит ты ушел от них прочь. Ты уходишь не от Него, (Он всегда там), и уходишь не куда-нибудь, но, оставаясь, ты уже обратился...»

Учение, созданное Плотином, несмотря на первоначальную вражду между неоплатонизмом и христианством, оказалось по духу очень близким к христианской теологии. Мысль о троич­ности первоначал (Единое, Дух-Ум, Мировая Душа) во многом была схожа с представлением христиан о Святой Троице; при­зыв к воссоединению в Едином как бы совпадал с христиан­ской проповедью «жизни во Христе» и т.д. Для многих людей того времени путь к христианству проходил через изучение фи­лософии неоплатонизма. А впоследствии его основные элемен­ты были учтены христианскими мыслителями при создании соб­ственно христианской философии.