Пятой эпохи.

На полпути в третью неделю, дядя писал мне следующее:

"Я был вынужден просить вашего друга Rothsay, чтобы привести его визит к выводу. Хотя он отказывается признать это, я бы основания полагать, что он совершил глупость, приходящихся серьезно влюблен в молодую девушку в свой домик ворот. У меня попробовал увещевания напрасны, и я пишу для его отца, в то же время, что я вам пишу. Есть гораздо большее, что я могу сказать. Я резерв на время, когда я надеюсь иметь удовольствие увидев вас, восстановить здоровье."

Два дня спустя после получения этого тревожное письмо Rothsay вернулся ко мне.

Скверно, как я был, я забыл мои страдания момент я посмотрел на него. Дикие и осунувшийся, он уставился на меня налитыми кровью глазами, как человек, душевнобольная.

- Вы думаете, я сумасшедший? Я осмелюсь сказать, что я. Я не могу жить без ее". Это были первые слова, которые он сказал, когда мы пожали друг другу руки.

Но у меня на него большее влияние, чем любой другой человек; и, слабый, как я был, я оказал он. Мало-помалу, он стал более разумным; он начал говорить, как его прежним.

В выразили никакого удивления, с моей стороны, на что случилось, было бы не только опрометчиво, но недостойным его, меня. Мое первое расследование было предложено страх, что он, может быть, поспешил в открыто исповедуя его страсть к Сьюзен-хотя его положение, запретил ему предложить брак. Я имел ему несправедливость. Его благородство шарахался от жестокость вселяет надежду, что, для всех, он знал, наоборот, возможно, так и не понял. В то же время, у него были свои причины для веря, что он, по крайней мере, лично приемлемый для нее.

- Она всегда была рада видеть меня, - сказала бедная Rothsay. "Мы постоянно говорили о вас. Она говорила о доброте вашей так красиво и поэтому с благодарностью. О, Лепель, это не ее красота только то, что имеет покорил мое сердце! Ее природа-природа Ангела".

Голос изменил ему. Впервые в моей памяти нашей долгое общение, он разрыдался.

Я был так потрясен, и сокрушался, что я испытывал величайшее трудность в сохранении своего собственного управления. В рамках усилий по утешить его, я спросил, если он рискнул довериться его отец.

- Вы-любимый сын, - напомнил я ему. "Нет блеск надеюсь, в будущем?"

Он написал его отец. В молчании он дал мне письмо, в ответ.

Это было высказано с умеренность, которую я едва осмеливалась ожидать. Г-н Rothsay старец признался, что он сам женился по любви, и что его жена место на социальной лестнице (хотя выше, чем Сьюзен) не было, равной его собственной.

"В такой семье,как наша, - писал он, - быть может, с простительное гордость"мы Растим наших жен на наших собственных степени. Но этот молодой человек трудится под двойной недостаток. Она непонятна, и она бедная. Что вы можете ей предложить? Ничего. И что я чтобы дать вам? Ничего."

Это означало, как я интерпретировал это, что главное препятствие в путь был Сьюзен бедности. И я был богат! В азарте, имел меня, я последовал за влиянием минуты очертя голову, как ребенок.

- Пока вы были далеко от меня, - сказал я Rothsay, - ты никогда не раз думаю, что ваш старый друг? Должен ли я напомнить вам, что я могу сделать Сьюзен ваша жена, одним росчерком пера моего?" Он посмотрел на меня в немым изумлением. Я взял мой чек-книга от ящик Таблица, и поставил чернильницу в пределах досягаемости. - Сьюзен в брак часть, - сказал я, - это дело линии письменной форме, с моим именем в конце его."

Он у него вырвалось восклицание, что остановило меня, как и мое перо, коснулся бумаги.

- Боже мой! - воскликнул он, - вы думаете, что играть мы видели в Риме! Мы на сцене? Ты выполнение части Маркиз, - и я Граф?"

Я был так поражен этой дикой намек на прошлое, я узнал с таким изумлением, воспроизводства одно из драматических ситуации в игре, на кризис в его жизни и моей, - что использование пера повис в моих руках. Для первого раз в жизни я испытывал ощущение, которое напоминало суеверный ужас.

Rothsay пришел в себя первым. Он неправильно истолковал то, что было проходя в моей голове.

- Не думай, что я неблагодарная, - сказал он. - Ты милый, добрый, хороший парень, задумайтесь на минуту, и вы увидите, что это не может быть. Что сказали бы о ней и обо мне, если вы сделали Сьюзен богат ваши деньги, и если бы я женился на ней? Бедные невинные будет называется ваш пария, госпожа. Люди сказали бы: " Он ведет себя обильно к ней, и его бедного друга воспользовался его". "

Точка зрения, которую я не смог увидеть, был введен с ужасной непосредственность выражения: убежденность в том, что я был неправ был буквально заставили на мне. Какой ответ я мог сделать? Rothsay очевидно, переживали за меня.

- Вы больны, - мягко произнес он, - пусть меня оставят вас в покое."

Он протянул руку, чтобы попрощаться. Я настаивал на его принятия на он жил у меня, по крайней мере сейчас. Обыкновенных убеждения не удалось заставить его уступить. Я положил его на эгоистичным мотивам далее.

- Вы заметили, что я болен, - сказал я, - я хочу, чтобы вы держать меня компании".

Он дал путь.

Через бессонные ночи, я попытался рассмотреть, что моральный средства правовой защиты могут быть в пределах нашей досягаемости. Один полезный вывод на которые я мог бы приехать, вызвать Rothsay попробовать то, что отсутствие и изменения может сделать, чтобы собраться с мыслями. Посоветовать ему для поездки в одиночку не может быть и речи. Я написал его один другой старый друг, кроме меня, - друг, который взял его на круиз в Средиземном море.

Владельца яхты были в тот же день дал указания, чтобы иметь его судно лежит на зимний сезон. Он сразу отмене заказа по Телеграфу. - Я-холостой мужчина, - он сказал : "и я, как любит Rothsay, как вы. Я возьму его. там, где он любит бывать." Это было не просто убедить объекта эти добрыми намерениями получить прибыль от них. Ничего, что я мог говорят, разбудил его. Я говорила ему о своей картине. Он оставил его на дом моего дяди, и не знал и не хотел знать, является ли это были проданы или нет. Одно соображение, которое, в конечном счете, влияние Rothsay был представлен доктор, выступая в качестве образом (цитирую его собственные объяснения), в интересах моего здоровье:

- Предупредил я ваш друг, - сказал он, - что его поведение вызывает тревога, которую вы не были достаточно сильны, чтобы нести. Услышав это он сразу пообещал последовать Совету, который вы дали на его, и, чтобы присоединиться к яхте. Как вы знаете, он сдержал свое слово. Могу я спросить, если он не следил за медицинской профессии?"

Отвечая на этот вопрос отрицательно, я попросила врача, чтобы сказать мне, почему он положил его вопрос.

Он ответил : "г-н Rothsay просил меня рассказать ему все, что я знал о своей болезни. Я подчинился, конечно, сказать, что я недавно принят новый метод лечения, и что я должен все причины, чтобы чувствовать себя уверенно результатов. Он был так интересует симптомы вашей болезни, и в правовой защиты судили, что он записывал в свою записную книжку, что мне пришлось сказал. Когда он платил мне, что комплимент, я думал, что это возможно, что Может быть, я говорил с коллегой."

Я был рад услышать, моего друга беспокойство за мое выздоровление. Если Я был в лучшем состоянии, я бы спросил себя, что почему он мог бы сделать эти записи в его pocketbook.

Три дня спустя, еще одно доказательство достиг мне Rothsay тревоги для моего благополучия.

Владельца яхты писал прошу, я хотел бы послать ему отчет о моем здоровье, адресованные в порт на Южном побережье Англии, в котором они были тогда связаны. "Если мы не слышим хорошо Новости, - добавил он, - у меня есть основания опасаться, что Rothsay будет свержение наши планы на восстановление его душевное спокойствие, покидая судно, и оформить его собственных запросов на вашем постели."

С немалым трудом я поднялся достаточно, чтобы написать несколько слов с моей стороны. Они были слова, что солгал, ибо мой бедный друг ради. В постскриптуме, я просил у моей корреспондент позволь мне услышать, если эффект, произведенный на Rothsay не ответил на наш надежды и ожидания.