Антропология литература второй семестр часть 1 / шнирельман война мир

«инстинкта агрессии» еще в 1908 году. По Адлеру этот инстинкт обслуживал «борьбу за верховенство», являющуюся, по его мнению, главным мотивом человеческого поведения.

Позднее – в начале 1920-х г. – Фрейд пересмотрел свои прежние позиции и разработал теорию о двойственной природе человека, сущность которой состояла якобы в постоянной борьбе инстинктов жизни (любви) и смерти (разрушения). По этой теории, инстинкт смерти мог вести как к саморазрушению, так и принять форму внешней агрессии, в силу чего войны с суровой необходимостью сопровождают человечество на протяжении всей его истории. Вместе с тем, пытаясь стоять на позициях гуманизма, Фрейд стремился понять, нельзя ли каклибо умерить присущую человеку агрессивность.

Одно из предложенных им решений прямо вытекало из его представления о троичной структуре человеческого сознания, включавшего эмоциональные импульсы подсознания («оно»), собственно самосознание человека («я») и компоненты этого самосознания, навязанные культурой («сверх-я»). Два последних элемента могли, по Фрейду, контролировать и модифицировать внутренние позывы организма («оно»), в частности, снижать и переориентировать агрессию (Freud, 1964).

Логическим следствием этой теории служило утверждение о большой роли детского воспитания, которое могло либо стимулировать, либо притормозить развитие агрессивности. И не случайно психоанализ уделял большое место социализации, по сути дела существенно стимулировав исследования структуры и методов детского воспитания, в особенности в американской науке. В рамках этого направления были сформулированы следующие теории. А. Адлер утверждал, что в ходе социализации у ребенка под дисциплинирующим воздействием родителей развивается комплекс неполноценности, преодоление которого порождает у человека стремление к власти, что и приводит к агрессивности. Впоследствии эту идею в том или ином виде разделяли многие специалисты, видя в ней объяснения человеческой воинственности (Kutash, 1978. Р. 12). В 1930-40-е гг. ее подхватили некоторые американские антропологи, посвятившие свои исследования изучению культуры и личности. И они, и их современные

[12]

последователи отстаивают идею, согласно которой в ходе определенного рода социализации в человеке накапливаются гнев и ненависть, которые ищут выхода и нередко находят его в войне

(Kluckhohn, 1949; Mansfield, 1982; Brown, Schuster, 1986. P. 156). Вслед за Адлером некоторые авторы развивают теорию «мускулинного протеста», по которой в тех обществах, где воспитание мальчиков в раннем детстве велось, главным образом, женщинами и вступление подростков в окружающий мир происходило как бы внезапно, юноши стремились всеми силами доказать наличие у них мужских качеств. Последнее-то и приводило к повышению агрессивности и воинственности (LeVine, Campbell, 1972. Р. 150-155).

Другая идея Фрейда о том, что возникновение у ребенка раздражения и отчаяния из-за неисполнения желаний формирует в нем агрессивность, легла в основу, так называемой, теории фрустрации. По мнению создателей последней, нереализованные по какой-либо причине планы и устремления неизбежно ввергают человека в гнев, который до поры до времени накапливается, а затем изливается в форме внешней агрессии (Dollard et al, 1939). Одним из таких моментов, создающих ребенку дискомфорт, является, по мнению ряда авторов, его раннее лишение грудного кормления (Whiting, Child, 1962).

Именно в контексте психоаналитических разработок идея об имманентно присущем человеку инстинкте агрессии одно время получила весьма широкое распространение на запад (Storr, 1968. Р. 3-8; Kutash, 1978). Английский психолог Э. Сторр даже пытался доказать, что в человеческом мозге существует особый физиологический механизм, вызывающий спонтанную неспровоцированную агрессивность (Storr, 1968). Вместе с тем, в целом как среди американских, так и среди английских психологов с конца 1930-х- 1940х гг. идея о биологическом характере инстинкта агрессии потеряла свое былое значение. Гораздо больше внимания ученые начали уделять с тех пор факторам культуры, в особенности, системам воспитания. Зато достижения классического психоанализа подверглись переоценке и суровой критике. В частности, некоторые авторы сомневаются в наличии какого-либо универсального инстинкта агрессии, т. к. вопервых, в войне,

[13]

как правило, участвует далеко не все население, во-вторых, повсюду вовлечение людей в войну требует той или иной психологической обработки, в-третьих, воюющие, в особенно в современной войне, нередко делают свое дело с холодным расчетом без какого-либо агрессивного чувства (Pear, 1950; Eysenck, 1950. Р. 72; Coblentz. P. 46; Mansfield, 1982. P. l-10). Наконец, неправомерно решать, проблемы группового конфликта, в том числе, военного с точки зрения исключительно индивидуальной психологии (LeVine, Campbell, 1972. P. 25 – 28), а ведь именно последняя в первую очередь находилась в центре внимания Фрейда и его последователей.

Пожалуй, единственным из учеников Фрейда, кто пытался применить психоаналитический подход для анализа группового поведения, был К. Юнг, выдвинувший теорию психических типов, архетипов, расового и коллективного подсознательного. В агрессии он видел высвобождение коллективного подсознания, жаждущего якобы крови (об этом Kutash, 1978). Нетрудно заметить, что Юнг просто механически перенес идею Фрейда о структуре индивидуального сознания на сознание коллективное, не учитывая качественной разницы между ними. Может быть, именно поэтому он и не нашел последователей. Вместе с тем, изучение групповой психологии обладало значительными потенциями в объяснении некоторых аспектов войны. Так, большую роль в развитии антропологии войны сыграли введенные У. Самнером еще в 1906 упомянутые выше понятия этноцентризма и двойного морального стандарта в поведении внутри групп по отношению к чужакам. Этот же автор сформулировал и весьма плодотворную идею о влиянии враждебного окружения или внешней агрессии на внутреннюю сплоченность общества (Sumner, 1964; 1958. Р. 12-14). Уязвимым в его теории были лишь чересчур жесткие формулировки, стремление придать этим явлениям универсальный характер (LeVine, Campbell, 1972. Р. 60 сл.;

Шнирельман 1982. С. 215). Но сама идея об интегрирующей функции войны оказалась оправданной (Wedgwood, 1930; Steward, 1958, Р. 207208; Storr, 1968. Р. 26-29; Mansfield, 1982. Р. 103), хотя не для всех конкретных ситуаций и не для всех индивидов поголовно. Так, в противовес Самнеру английский антрополог М. Глакмен выдвинул

[14]

концепцию «конфликта лояльностей», по которой в обстановке обострения межгрупповых взаимоотношений люди, связанные какимилибо узами (в частности, брачными и родственными) с обеими группами, либо выбирали, на чьей стороне выступать, либо соблюдали нейтралитет, либо выступали миротворцами (Gluckman, 1955).

Теория этноцентризма и интегрирующей функции войны перекликалась с выдвинутой психологами концепцией переноса гнева вовне, лежащей в основе упомянутой выше теории фрустрации. Оба подхода подчеркивают одно и то же явление, заключающееся в стремлении излить недовольство вовне, перенести его на враждебную или псевдовраждебную группу во имя внутригруппового мира (LeVine, Campbell, 1972. P. 117-135). Делая акцент на тех или иных психологических механизмах, способствующих или препятствующих развитию воинственности, психологи со временем все более и более уделяли внимание контексту поведения, в частности, группового. Как мы видели, это помогло выявить интересные психологические аспекты воинственного поведения. Помимо упомянутых выше здесь стоит назвать теорию о псевдовидообразовании у человека (Erikson, 1966), о параноидном этосе, свойственном ряду безгосударственных обществ

(Marett, 1920,p. 47; Darlington, 1939; Schwartz, 1973), о роли психологии, религии и ритуала на различных этапах войны (Kennedy, 1971), а также в эволюционной перспективе (Coblentz, 1953). Вместе с тем, недостаток психологического подхода заключался в недооценке или в полном игнорировании этнических концепций или, иначе, эмного фактора. Последний изучался, в основном, в рамках культурологического подхода, о чем пойдет речь ниже.

2. Этнологические подходы

Еще в 1930 году некоторые авторы отмечали, что войну можно включать в более широкую категорию внутривидовых стычек или драк, свойственных не только человеку, но и животным (Durbin, Bowlby, 1964. Р. 81-82). Позднее американский зоолог Дж. Скотт назвал такое агрессивное поведение агонистическим (Scott, 1961, 1969). Но коль скоро такое

[15]

поведение почти универсально для животного мира, следовательно человеческая воинственность не уникальна и ее можно изучать не только с культурологических, но и с биологических позиций. С этой точки зрения в русле этологических г исследований в 1960-е годы появилось целое направление, выдвинувшее следующие подходы и идеи: наличие агонистического поведения у многих биологических видов позволяет якобы объяснить войны в человеческом обществе теми же принципами и механизмами, которые обусловливают стычки и в животном мире; воинственность является присущим человеку качеством, доставшимся ему в наследство из животного мира; стычки и войны служат для успешной адаптации вида, группы или отдельных особей к окружающей обстановке и, следовательно, выжившие в этих условиях популяции являются наследниками весьма агрессивных предков. Все эти идеи в той или иной степени были сформулированы основателями этологии животных К. Лоренцом (Lorenz, 1969) и Н. Тинбергеном (Tinbergen, 1968), новозеландским зоологом Р. Бигилоу (Bigelow, 1969, 1971), американскими антропологами Л. Тайгером и Р. Фоксом (Tiger, Fox, 1971), а для их популяризации больше всего сделал американский драматург Р. Ардри (Ardrey, 1961, 1966, 1970, 1976), получивший в юности антропологическое образование.

При оценке указанных концепций нужно учитывать, что в своей основе все они так или иначе восходят, с одной стороны, к высказываниям Фрейда о врожденном инстинкте агрессии, а с другой, к некоторым идеям Ч. Дарвина и, особенно, к социодарвинизму. На это указывают не только критики «школы социальной этологии» (Hinde, 1971. Р. 51; Montagu, 1976. Р. 36 сл.), но и сами представители последней (Lorenz, 1969. Р. 4. 7; Ardrey, 1961. Р. 161 сл.; Bigelow, 1969. Р. 103 сл.; Eibl-Eibesfeldt, 1989. Р. 367).

Принципиальный момент этологического подхода заключается в утверждении об адаптивности агрессивного поведения, ибо, как замечает К. Лоренц, в ходе естественного отбора эволюционное преимущество получали прежде всего те характеристики, которые были способны создать оптимальные условия для сохранения и развития биологического вида. Функции же агрессивности, по мнению Лоренца,

[16]

заключаются в территориальности, способствующей равномерному расселению популяции, в отборе партнеров для размножения, защите детенышей, а у социальных животных – в борьбе за ранг в системе доминирования (Lorenz, 1969. Р. 40). Все это некоторые этологи склонны приписывать не только животным, но и человеку. Крайнего выражения эта тенденция достигает в работах Ардри, считающего войну полезным социально-культурным институтом, упразднение которого грозит человечеству едва ли не вымиранием (Ardrey, 1961. Р. 324-325; 1970. Р. 277). Ч-Дарвин был, пожалуй, первым, кто связал совершенствование физического типа человека с войной (Дарвин, 1953. Т. 5. С. 606-609). В этом у него и до сих пор встречаются последователи. Так, по Бигилоу, убийства и война служили движущей силой эволюции человека, способствуя выживанию наиболее воинственных, а, следовательно, и наиболее жизнеспособных групп, отличавшихся высокой внутренней солидарностью (Bigelow, 1969). Наконец, развивающий эти же идеи Р. Литт считает, что появление несоразмерно крупного и высокосовершенного мозга у человека в ходе антропогенеза было обусловлено отбором в условиях военной обстановки (Pitt, 1978). Следовательно, как подчеркивает Л. Тайгер, основа человеческой агрессивности заключается в самой биологической сути человека, для которого воинственность сродни массовой «эпидемии на уровне индивида» (Tiger, 1971. Р. 13).

Правда, внутри этологической школы нет полного единства. Одно из главных разногласий касается того, считать ли агрессивность безусловным врожденным инстинктом (а если да, то как это понимать) или же видеть в ней форму поведенческой адаптации, возникающей, в определенных условиях среды. Лоренц, изучавший, главным образом, низших животных, связывал агрессию с внутренними стимулами, непроизвольно возникающими из потребностей самого организма независимо от условий внешней среды. Этот подход неоднократно подвергался критике (подробно см. Шнирельман, 1991). Однако следует учесть, что некоторые другие представители «этологической школы» занимают более осторожную позицию. По их мнению, генетически человеку присуща лишь предрасположенность к тем или иным видам

[17]

поведения, тогда как реализация этих потенций зависит от окружающей среды, причем как у людей, так и у многих видов животных. Этому способствует обучение (Tinbergen, 1968. Р. 14161417; Bigelow, 1971. Р. 18-20; Tiger, Fox, 1971. Р. 206). В свете этой тенденции изменилось и само понимание термина «врожденный инстинкт». По словам основателя социобиологии Э. Уилсона, «врожденность» надо понимать лишь как генетически обусловленную предрасположенность, которая развивается в зависимости от условий среды, т. е. если есть соответствующая питательная почва (Wilson, 1978. Р. 99-100). Тем самым, в 1970-х годах этологи начали отходить от слишком жестких формулировок, свойственных работам предшествующего десятилетия, и стали придавать все большее значение условиям внешней среды, в частности, обучению. С этой точки зрения, заслуживает интерес эволюция взглядов одного из лидеров современной этологии И. Эйбл-Эйбесфельдта, в работах которого в течении последних 20 лет все большее значение придается влиянию внешней среды, личному опыту и воспитанию (cp. EiblEibesfeldt, 1974, 1977, 1979, 1989. См. также de Waal, 1989. Р. 76).

Другим источником разногласий среди этологов является оценка агрессивности в животном мире. Вначале многие из них делали особый акцент на ее будто бы мягкие формы, наличие особых механизмов, препятствующих разрушительным необратимым последствиям агрессии. Особое значение при этом придавалось ритуализации (Tinbergen, 1968. Р. 1413-1414; Bigelow, 1969. Р. 13; EiblEibesfeldt, 1977. Р. 127), т. е. филогенетическому процессу, в ходе которого некоторые движения теряли свою первоначальную функцию и превращались в церемонии, имеющие символический характеР. Среди последних выделяется категория символических угроз, которые, как установлено, не менее действенны, чем акты прямого физического насилия (Lorenz, 1969; Eibl-Eibesfeldt, 1963). По мнению некоторых этологов, на первых порах агрессия у человека также могла выражаться в ритуализованных формах и не влекла большого кровопролития (Lorenz, 1969. Р. 249 сл.; Eibl-Eibesfeldt, 1963. Р. 15; Suttles, 1961; Ardrey, 1976. Р. 122).

[18]

Между тем, как выяснилось позднее, у некоторых видов животных (гиен, львов, лангуров и др.) также наблюдаются кровопролитные схватки, убийство детенышей и каннибализм (Montagu, 1976. Р. 88). При этом предварительные расчеты, сделанные Э. Уилсоном, дают этому автору основание утверждать, что интенсивность убийств у этих видов превышает ту, которая встречается у людей, и, следовательно, вопреки высказывавшимся ранее суждениям (Tinbergen, 1968. Р. 1412; Bigelow, 1969, и др.),

человек является не самым агрессивным существом в мире (Wilson, 1978. Р. 104). Тем не менее, многие авторы и до сих пор рассматривают человека как одного из наиболее кровожадных представителей животного мира. Что сделало человека таковым? Лоренц (Lorenz, 1969.

Р. 230-235), а вслед за ним и Тинберген (Tinbergen, 1968. Р. 1416)

объясняют это тем, что у человека социокультурная эволюция резко обогнала развитие биолого-генетических приспособлений. Изначально безвредное всеядное существо, каким был, по мнению этих авторов, непосредственный предок человека, не обладало какими-либо естественными приспособлениями ни для охоты на крупных животных, ни для убийства особей своего вида. Вместе с тем, у него не было и биологических механизмов, препятствующих таким убийствам. С развитием культуры произошло быстрое совершенствование техники убийств, не сопровождавшееся выработкой биологических механизмов торможения. Именно это, как считают названные авторы, позволило бесконтрольную эволюцию военного дела и привело современное человечество, на грань термоядерной катастрофы.

С этой точки зрения история человечества представляется исключительно историей войн, которые и были, якобы, движущей силой человеческой эволюции (Freeman, 1964; Bigelow, 1969; Pitt, 1978). Перефразируя Старый Завет, Ард-ри подчеркивает, «вначале было оружие» (Ardrey, 1961. Р. ЗО). Интересно, что именно с этой точки зрения роль войны в истории человечества оценивает и Р. О'Коннелл, служивший главным аналитиком в Институте военной разведки США (O'Connell, 1989).

Наконец, еще одним источником разногласий между теми этологами, которые видят в агрессии и войне механизмы

[19]

селекции, является вопрос о том, на каком уровне осуществляется эта селекция - индивидуальном, групповом, популяционном и др. В отношении человека одни авторы считают, что отбор шел на индивидуальном уровне (Дарвин, 1953. Т. 5. С. 606-609; Ardrey, 1976.

Р. 169; Borgia, 1980), другие – на уровне отдельных групп, племен, или обществ (Bigelow, 1969; Durham, 1976, p. 387-388; Wilson, 1978. Р. 116).

Первые делают акцент на межличностном соперничестве из-за разнообразных ресурсов и, прежде всего, из-за женщин и возможностей физического воспроизводства. Они подчеркивают также нестабильность состава отдельных групп в связи со способностью людей менять членство в группах. А вторые указывают на общественный характер военного дела и огромную роль в нем групповой солидарности и кооперации.

При всем огромном влиянии, которое оказывает на Западе социобиология, не все специалисты-зоологи и этологи разделяют упомянутые выше идеи. Имеется целый ряд весьма авторитетных специалистов, которые относятся к ним весьма критически (Montagu, ed., 1968; Alland, 1972; Cook, 1975; Leakey, Lewin, 1978. P. 207-216; и др.).

Многолетним оппонентом рассмотренных взглядов выступает Э. Монтегю, который, соглашаясь с мнением об огромном эволюционном значении кооперации, тем не менее связывает ее не с войной, а с добычей пищи, защитой от хищников, передачей знаний и социального опыта. По его мнению, неумеренная агрессивность не адаптивна, и отбор шел не на воинственность, а, напротив, на альтруизм (Montagu, 1976). Правда, при этом он рассматривает проблему только лишь группового отбора, не касаясь вопроса об отборе на индивидуальном уровне.

3. Культурологические подходы,

Большую роль в развитии культурологических подходов сыграли взгляды известного американского антрополога Л. Уайта, который резко выступил против теории инстинкта агрессии и индивидуально-психологических концепций (White, 1949. Р. 129-134). Он отмечал, что войны ведутся между обществами, а не между индивидами, и понять их можно

[20]

только в широком культурологическом контексте. Этот подход получил дальнейшее развитие в работах У. Ньюкоума, который подчеркивал, что индивидуальные мотивации нисколько не помогают понять, почему «общество ведет войну» (Mewcomb7l9^ri960iL

Между тем, культурологический подход мог трактоваться весьма по-разному и на его основе можно было строить весьма различные концепции. Так, можно было делать акцент на связь войны с другими аспектами общественной жизни, прежде всего, материальными – с демографией, экономикой, технологией, социальной структурой и т. д. Этот путь вел к эволюционистскому (его-то и избрал Ньюкоум) или функционалистскому подходам, о которых речь пойдет ниже. Наряду с этим, культурологический подход стимулировал анализ этнических концепций и систем воспитания, способствующих или препятствующих развитию воинственности. В упрощенном виде это направление было представлено в работах М. Мид, которая считала войну «культурным изобретением» и писала о наличии или отсутствии «идеи войны» в тех или иных обществах

(Mead, 1964; 1968).

В 1950-х – начале 1960-х гг. изучение этнических концепций было одним из главных направлений в антропологии войны. Тогда было показано, что y некоторых народов имелись весьма специфические комплексы духовных представлений, способствующие росту воинственности. Ярче всего такие «коллективные идеи» проявлялись у охотников за головами во многих районах мира, где добыча головы «врага» была непременным условием имя наречения детей, вступления в брак, окончания траура, строительства церемониального дома или даже продления собственной жизни (van der Kroef, 1954; Zegwaard, 1959; Harner, 1962; и др.). Менее изучены этнические концепции, способствовавшие воинственности у ряда других народов, например, наличие воинов – «храбрецов» у мохавов долины реки Колорадо, которые будто бы получали особую силу от духов в детстве и обязаны были оправдывать свое предназначение (Fathauer, 1954) или же «воинственный этос» у ряда народов равнин Северной Америки, в частности, кроу (Voget, 1964). Выступая против преувеличения роли психологических факторов в развитии

[21]