Антропология литература второй семестр часть 1 / шнирельман война мир

подходе к пониманию войны (см., напр., Разин, 1955. С. VIII; Философия и военное искусство, 1979. С. 244). И с этой точки зрения война трактовалась как продукт и неотъемлемая часть, именно цивилизации (Nettleship, 1975), что полностью соответствовало также взглядам английских диффузионистов У. Лерри и г. Элиот-Смита.

Вместе с тем, оба подхода допускают и иное понимание эволюции войны, как явления, глубоко уходящего корнями в первобытность. Это проявлялось, например, в ранних работах Э. Вайды, пытавшегося обосновать тезис о наличии борьбы за землю в безгосударственных обществах (Vayda, 1976). Ту же ( позицию отстаивает и Л. Шэгнон, определявший первобытную войну как «продолжение племенной политики при отсутствии «других средств (Chagnon, 1974. Р. 77) или «продолжение родственных обязательств путем насилия, так как (в племенном мире) политическая система основана на родственных узах (Chagndn, 1988. Р. 988). Как бы то ни было, при этом за скобками остаются те неэкономические и неполитические причины вооруженных столкновений, которые К. Райт

(Wright, 1942. V. I) и его последователи (Schneider, 1950; Tefft, Reinhardt, 1974) называли социальными (месть, престиж, ритуал и т. д.). Вероятно, поэтому некоторые современные авторы, отдавая в своих определениях должное целям войны, не стремятся формулировать их сколько-нибудь однозначно. Так, по С. Мэнсфилд, война – это «организованные сознательные социально оправданные действия, которые вовлекают группы мужчин в относительные ; сложные агрессивные и оборонительные операции и ведутся рациональным способом ради достижения каких-либо определенных целей» (Mansfield, 1982. P. I-2). Столь же осторожна формулировка, предложенная Д. Ричизом: война – это «легитимизированное использование силы против других людей как средство, с помощью которого группы, соперничающие за контроль над общественными ресурсами и иные преимущества, стремятся повлиять на исход соперничества в свою пользу» (Riches, 1987. P. 17).

[52]

3. Военно-технический критерий

Военно-технический критерий был детально разработан американским антропологом Х. Терни-Хаем, который для разграничения «первобытной» и «настоящей» войны ввел понятие «военного горизонта». Последний означал ведение тактических операций, применение серии разнообразных боевых действий, наличие военного руководства и четкого представления о групповых причинах и целях войны. Настоящие войны имели определенную протяженность во времени, требовали участия профессионалов и, как подчеркивал Терни-Хай, велись по политическим и экономическим причинам. Что же касается «примитивных войн», то они, по его мнению, отличались сходными чертами, но выступавшими в недоразвитой форме (TurneyHigh, 1949).

Среди антропологов очень немногие взяли на вооружение этот подход (Thurnwald, 1958, S. 186; Morren, 1984; Ferrill, 1985. Р. 11),

который зато получил широкое признание у политологов (Kende, 1986. Р. 538) и военных историков (Философия и военная история, 1979). Между тем, военно-технические критерии иной раз используются в эмных категориях. Так, папуасы долины реки Джаксоле (Западный Ириан) понимают под войной «открытую вражду, включающую бой с использованием лука и стрел» (Koch, 1974. Р. 76).

Каждый из рассмотренных критериев, безусловно, по-своему важен и полезен. Однако их некритическое совместное Е применение для характеристики первобытного военного дела и построения эволюционных схем чревато существенными недостатками. Так, если, исходя из военно-технического критерия, Терни-Хай называл войны у североамериканских индейцев нутка и квакиутль настоящими войнами (Turney-High, 1949. Р. 55), то к иным выводам приводило использование экономического критерия: ведь у нутка борьба за промысловые угодья была одной из главных причин войн (Swadash, 1948), а у квакиутлей экономические причины как будто бы не играли большой роли (Codere, 1950. Р. 105). Использование структурного критерия заставляет Р. Берндта говорить о развитии войн у горных папуасов Новой Гвинеи (Berndt, 1964), а П. Браун, исходя из

[53]

военно-технического критерия, считает, что настоящих войн там не было (Brawn, 1964).

Эти противоречия с особой силой выявились в работе Э. Монтэгю, который эклектически использовал разные критерии, что сделало его концепцию весьма нечеткой. Так, считая войну продолжением политики, этот автор начинает историю «настоящей войны» с момента появления государственности (Montagu, 1976. Р. 58, 60, 270-271); опираясь на экономический критерий (захват материальных ценностей, земли и т. д.), он относит этот рубеж к эпохе появления производящего хозяйства (Montagu, 1976. Р. 267, 274, 294); а определяя войну как вооруженную межгрупповую стычку, он без труда находит ее даже у бродячих охотников и собирателей (Montagu, 1976.

Р. 179-182, 268).

Чтобы разобраться с этой достаточно запутанной ситуацией, следует, по-видимому, обсудить два существенных момента – чем «современная», или «настоящая» война отличается от «первобытной» и чем война в целом отличается от не – военных насильственных действий. В настоящее время многим специалистам кажется достаточно очевидным, что, какими бы критериями ни пользоваться, военная деятельность в догосударственных обществах кардинально отличалась от той, которая характерна для государств (Gorer, 1968.

Р. 31;Lesser, 1968. Р. 94; Nettleship, 1975). С. Менсфилд, например,

указывает на особую специфику первобытных войн. По ее мнению, цели войны в первобытности имели прежде всего ритуальный характер и поэтому такие войны невозможно описывать в категориях, применяемых обычно для современных войн (Mansfield, 1982. Р. 18, 23 сл. СР. также Diamond, 1968. Р. 185-186). А по мнению Э. Сервиса, специфика первобытных войн состоит в их межличностном, «семейном» характере, их ограниченности и неорганизованности (Service, «1968. Р. 160). Таким образом, первобытные войны отличались от современных, главным образом, масштабами, организацией и целями.

В чем же заключались отличия «первобытных войн» от другого рода кровопролитных стычек и нападений? Акцент на военнотехнический критерий заставляет некоторых авторов причислять к войне только открытые формальные

[54]

сражения, исключая из этой категории внезапные набеги (Hadlock, 1947. Р. 205). Вместе с тем, как продемонстрировал Э. Вайда, оба этих вида вооруженных действий могли в ряде случаев служить элементами единой военной системы (Vayda, 1971, 1976). Иначе говоря, сама форма вооруженной борьбы может служить достаточно надежным критерием.

Гораздо более широкое распространение получил другой взгляд, согласно которому войну следует отличать от кровной мести и кровной вражды. Ведь взаимоотношения небольших автономных первобытных групп не регулировались какой-либо вышестоящей властью, которой попросту не было. Следовательно, расплата за оскорбление или обиду была тесно связана с инициативой самого обиженного или его ближайших родственников. При господстве принципа «око за око, зуб за зуб» такая расплата выступала в виде мести, что по мнению многих специалистов, следует рассматривать как систему наказания, а не войну (Ellis, 1919. Р. 46; Malinowski, 1941. Р. 538 ел; Coblentz, 1953. Р. 24-25; Schneider, 1950; Drucker, 1965. P. 75; McClellan, 1975. P. 185; Антропова, 1957. C. 154; Роуз, 1989. C. 70).

Вместе с тем, как подчеркивают некоторые из них, при определенных обстоятельствах кровная месть может стать поводом для развязывания войны (Coblentz, 1953. Р. 24-25; Berndt, Berndt, 1968. Р. 299; McClellan, 1975. Р. 185). Интересно, что эта позиция подкрепляется некоторыми данными об отношении самих безгосударственных групп к кровной мести. Так, папуасы–маринданим считают ее не войной, а «актом справедливости» (Van Baal, 1966. Р. 693). Лишь немногие специалисты трактуют кровную вражду как «жестко регулируемую ограниченную форму войны между группами» (LeVine, 1961. Р. 6).

Исходя из своего выше рассмотренного подхода, связывающего войну с политикой, Б. Малиновский отказывался считать войной не только кровную месть, но и вооруженные набеги ради разбоя, захвата трофеев, голов, пленных для жертвоприношений и т. д. (Malinowski, 1941. Р. 538 сл.; сР. Paзин, 1955. C. VIII).

По той же причине Л. И. Лавров отмечал, что вооруженные стычки в первобытности являются войнами не по сути, а по форме, что и составляло специфику первобытных войн

[55]

классообразования, когда один за другим складывались компоненты того, что Терни-Хай называл «военным горизонтом». Еще сложнее дело обстоит с термином «мир», который до сих пор не подвергался сколько-нибудь детальному анализу (Wright, 1942. V. I. Р. 10; Riches, 1987. Р. 18; de Waal, 1989. Р. 18-19). Он тоже не однозначен, ибо мир можно рассматривать и как состояние и как определенную деятельность, направленную на окончание войны. Важно подчеркнуть, что в первом смысле мир вовсе не равнозначен полному отсутствию какого бы то ни было насилия. Ведь и в мирных условиях встречаются ссоры, стычки, преступность и т. д. Именно это и имел в виду г. Эллиот-Смит, выделяя категорию «мирных обществ». Мир как деятельность должен трактоваться подобно войне в виде процесса, включающего целый ряд мероприятий, направленных на заключение и поддержание мирных отношений.

[57]

Раздел второй

У ИСТОКОВ ВОЙНЫ И МИРА

I

АГОНИСТИЧЕСКОЕ ПОВЕДЕНИЕ У ЖИВОТНЫХ

Современная эволюционная биология, исходящая из теории естественного отбора, утверждает, что эволюционное преимущество имеют прежде всего те характеристики, которые способны создать оптимальные условия для сохранения и развития биологического вида. В отношении поведенческих стереотипов и реакций главный вопрос, с этой точки зрения, заключается в том, чему служит то или иное поведение, какова его функция. В свете этого подхода,. который сейчас разделяется подав – 1ляющим большинством специалистов, агрессия должна трактоваться как высоко адаптивный вид поведения. В чем же видят специалисты эту адаптивность, какова положительная роль агрессивного поведения в животном мире.

Одну из важнейших функций агрессии многие авторы видят в том, что она способствует равномерному расселению особей одного вида по территории, препятствуя излишней скученности, которая могла бы повлечь губительное истощение необходимых пищевых ресурсов. Так, по словам

[58]

К. Лоренца, на небольшом участке воды может находиться столько особей разных видов рыб, сколько здесь имеется экологических ниш для них. При этом, если разные виды занимают и разные ниши, не создавая конкуренции друг другу, то отдельные особи внимательно следят, чтобы сюда не заплывали представители их собственного вида, которые могли бы стать их нежелательными соперниками. У рыб распознаванию соперника служит окраска, у птиц важным территориальным знаком является пение, а у млекопитающих – запах.

Четкими границами территории, разумеется, не обладают, и по этому особое значение имеет разделение их на центр и периферию. Именно в центре территории у животных наблюдается наибольшая готовность к схватке, так как отсюда убежать куда-либо бывает невозможно. Зато, чем ближе к периферии, тем больше агрессивность спадает. Иначе говоря, при схватке между хозяином территории и чужаком мужество первого и неуверенность в поведении второго находятся в прямой зависимости от пространственного расположения места схватки между центром и периферией. Территориальность является иной раз механизмом, предотвращающим угрозу физического насилия. Так, самцы лягушек не выносят кваканья друг друга и стараются держаться подальше друг от друга. Есть основания полагать, что у млекопитающих такую превентивную функцию имеет запах

(Lorenz, 1969. Р. 30-35).

Другая функция агрессии в животном мире связана с половым отбором, в силу чего самка достается сильнейшему, а могущество самца может создать особо благоприятные условия для выживания его детенышей. В то же время в зависимости от сферы и функции отбор идет на разные качества, которые могут иной раз противоречить друг другу, создавая, по словам Лоренца, достаточно парадоксальную ситуацию. Так, у некоторых видов птиц (фазанов, павлинов, райских птиц и т. д.) особой привлекательностью для самок пользуются самцы с яркой окраской и длинными перьями. Это создает неоднозначные условия отбора: с одной стороны, такие самцы более уязвимы для хищников, но с другой оставляют больше потомства. Следовательно, при определенных обстоятельствах такая селекция может привести к истреблению вида (Lorenz, 1969. Р. 36-38). Этот

[59]

пример наглядно показывает необходимость различать селекцию на индивидуальном, групповом и видовом уровнях, ибо процессы, происходящие на всех этих уровнях могут иной раз противоречить друг другу. Игнорирование этого более дифференцированного подхода

иявляется одним из недостатков подхода Лоренца к селекции в целом

ик адаптивной роли агрессивности, в частности.

Еще одной функцией агрессии является борьба за ранг или статус в системе доминирования у социальных (или, по Ю. И. Семенову, грегарных животных. Система доминирования, с одной стороны, призвана регулировать внутренние конфликты, способные принести вред стаду или стае, но с другой, сама время от времени вызывает такие конфликты (Тих, 1970. С. 45).

Некоторые авторы, говоря об агрессии, не склонны вводить существенные различия между внутривидовым и межвидовым поведением. Так, Ардри, развивая свою «охотничью гипотезу», не затрагивает вопрос о существенных различиях такого рода (Ardrey, 1976). Между тем, в животном мире поведение в отношении своих соперников, хищников или жертв сильно различается (Wright, 1942. V. I. P. 46). Так, в драках между собой антилопы-ориксы придерживаются сравнительно безвредного стиля – сталкиваются лбами, но против хищников используют рога. Жирафы в стычках между собой полагаются на небольшие рожки, а от хищников отбиваются копытами. При охоте хорьки действуют беззвучно, а при обороне от хищников, напротив, издают громкие звуки (Eibl-Eibesfeldt, 1963. Р. 8). Подчеркивая все такого рода различия, Дж. Скотт видит во внутривидовых стычках или конфликтах особый вид поведения и предлагает назвать его «агонистическим» (Scott, 1961, 1969). К агонистическому поведению он относит драки, избегание, угрозы, холодность, господство и подчинение.

Существенно, что в животном мире имеются поведенческие механизмы, способные смягчать последствия агрессивности, придавать ей наименее вредоносный характеР. Главный из этих механизмов получил название ритуализации. Впервые его описал Дж. Хаксли, обнаруживший, что в ходе филогенеза некоторые поведенческие формы теряют свою первичную функцию и превращаются в «символические

[60]

церемонии». Целенаправленное изучение процессов ритуализации связано с именем К. Лоренца, продемонстрировавшего их широкое распространение у самых разных видов животных. Лоренц показал, что ритуализация позволяет более сильным особям добиваться определенных преимуществ, не принося сколько-нибудь серьезного ущерба более слабым. На практике ритуализация часто встречается в виде угрожающих действий – шипения, телодвижений, поз, игры цвета, которые предупреждают соперника об опасности. Иногда она приобретает облик турниров, при которых соперники обмениваются силой, но опять-таки без особого физического вреда друг друга. В этом контексте специфичным выглядит и поведение побежденного, который нередко подставляет победителю самую уязвимую часть своего тела, в частности, поворачивается к нему спиной. Победитель однозначно воспринимает такое поведение как выражение покорности, чем, как правило, и удовлетворяется (Лоренц, 1969; Lorenz, 1969. Р. 54-132; Eibl-Eibesfeldt, 1963; Tinbergen, 1968. Р. 1413-1414; Велик, 1989).

Описанные механизмы Лоренц считал инстинктивными (Lorenz, 1969. Р. 64), что справедливо ставится под сомнение его критиками и оппонентами, в особенности, в отношении высших животных. Разумеется, в животном организме имеются физиологические механизмы, способствующие агрессивному поведению. С этой точки зрения, ученые не раз обращали внимание на роль главного мужского полового гормона – тестостерона, искусственное введение или повышение которого, как показывают эксперименты, способствует росту агрессивности (Eibl-Eibesfejdt, 1963. Р. 10; Hamburg, 1968. Р. 340;

Саполски, 1990).

И тем не менее, само по себе это еще не объясняет значительную вариативность поведения живых организмов в тех или иных условиях, которая проявляется на самых разных уровнях – видовом, групповом и индивидуальном.

Так, агонистическое поведение весьма разнообразно как по характеру своего проявления, так и по функциям. – Например, данные о территориальности в животном мире столь многообразны и многозначны, что их трудно использовать для выявления каких-либо общих биологических закономерностей. Так, встречаются разные виды территориальности, имеющие и

[61]