Антропология литература второй семестр часть 1 / шнирельман война мир

напряжения и в любой момент могла перерасти в настоящее сражение,

как нередко и случалось (Warner, 1964. Р. 163-165; Chaseling, 1957. Р. 79; Berndt, Berndt, 1970. Р. 177. СР. также Fison, Howitt, 1880. P. 216217).

Материальные компенсации за кровь не получили широкого распространения у аборигенов Австралии, по-видимому, из-за их крайней бедности. У. Уорнер сообщает, что провинившийся мог прислать родичам убитого лепешки или табак. Но так как этого хватало только ограниченному кругу лиц, то, не чувствуя себя удовлетворенными, остальные не оставляли попыток мщения (Warner, 1964. Р. 166). В обстановке всеобщей подозрительности чужаки имели мало оснований доверять друг другу, и поэтому их встреча предварялась особыми правилами этикета. Так, чужакам не позволялось без особого формального приглашения появляться на стоянке, и они должны были ожидать его на некотором удалении (Myers, 1979. Р. 363). Намерения чужаков не всегда были известны, и порой в знак миролюбия к ним посылали женщин, причем отказ от женщин однозначно указывал на враждебность (Spencer, Gillen, 1927. V. 2. Р. 444).

Одним из важных атрибутов, защищавших чужаков от нападения, служили специальные орнаментированные палки или жезлы из твердой древесины. В Западной Австралии их использовали, например, группы мужчин, которые отправлялись на чужие отдаленные территории для добычи камня и охры (Hambly, 1931. Р. 2- 4). Эти жезлы имели огромное символическое значение при организации межобщинных церемоний или ярмарок, одной из функций которых являлось примирение враждующих сторон (Wheeler, 1910. Р. 93-94). В Северном Арнемленде организацию таких сборищ предварял символический обмен дарами: хозяева пиршества посылали гостям фаланги пальцев своих умерших родичей, а гости изготовляли для них особо богато украшенный жезл. При этом местные обитатели сознательно проводили параллель между передачей такого жезла и вручением костей любимого супруга или родича (Wild, ed., 1986. P. 12). Иными словами, речь шла о предложении родства, санкционировавшегося обменом символами единой субстанции. И вместе с тем, главные действующие лица церемонии приходили на нее окрашенные

[92]

белой глиной, что служило в Арнемленде боевой окраской воинов. Тем самым, как бы подчеркивалось нерасторжимое единство мира и вражды, обмена и войны, являвшееся характерной чертой межобщинных и межплеменных взаимоотношений в первобытности.

В ряде районов Австралии большую роль в миротворчестве играло совместное пение, которое, как считали, например, пинтуби, препятствовало ссорам и стычкам. Пение, по мнению пинтуби, обучало людей нормам общения, настраивало на кооперацию во имя единой цели, способствовало ощущению единства и делало участников «родственниками», или уалитья. Как и в Северном Арнемленде, межобщинные сборища здесь проводились и воспринимались, следовательно, как встречи родственников (Myers, 1979. Р. 354-355).

Большую роль в межобщинных и межплеменных взаимоотношениях как мирных, так и враждебных, играли гонцы, особа которых считалась священной и неприкосновенной. Они знали по несколько языков и могли безбоязненно передвигаться по территориям различных групп, обладая упомянутым выше жезлом, указывавшим на их особый статус. Такие гонцы приносили приглашения на пиршества, предупреждали о визите чужаков, сообщали о начале вооруженных действий, вели предварительные переговоры о мирной церемонии и т. д. Короче говоря, именно с их деятельностью было связано становление дипломатии (Wheeler, 1910. Р. 109 ff.). Задача гонцов упрощалась, если они находились в родстве с обеими сторонами, что имело особую важность в условиях напряженности во взаимоотношениях. Вообще в Австралии встречалось правило, согласно которому люди, состоявшие в родстве с соперниками, имели право по меньшей мере воздержаться от участия в стычке. Но что особенно важно, они же могли взять на себя и миротворческую миссию (McKnight, 1982. Р. 494).

В литературе встречается утверждение, что большую роль в миротворчестве играли женщины, которые якобы в силу самого своего места в обществе являлись исконными защитницами мира (см. напр., Tiger, Fox, 1971. Р. 213). Действительно, в ряде случаев женщиныаборигенки могли останавливать схватку, грозящую кровопролитием, отбивали

[93]

летящие в их родичей смертоносные копья и спасали от смерти упавших на землю воинов (Fison, Howitt, 1880. Р. 217; Lumholtz, 1889. P. 124; Hart, Pilling, 1960. P. 84; Warner, 1964. P. 156). Как уже отмечалось, в знак миролюбия чужакам могли предлагать женщин

(Spencer, Gillen, 1927. V. 2. Р. 444). В то же время имеются данные и о том, что женщины, напротив, иной раз разжигали в мужчинах враждебность и провоцировали ссоры (Chaseling, 1957. Р. 63-64; McKnight, 1982. Р. 493, 505, 506), подбадривали своих родичей в бою и подносили им оружие (Lumholtz, 1889. P. 124), а иногда и сами активно участвовали в стычках (Локвуд, 1971. С. 128-129; Warner, 1964. P. 156).

Местами встречались и сугубо женские драки с помощью палок или дубинок, приводившие к серьезным увечьям (Spencer, Gillen, 1927. V. I. P. 27; Warner, 1964. P. 165; Berndt, Berndt, 1970. P. 166). Следовательно,

роль женщин в первобытных вооруженных столкновениях была неоднозначной и ее оценка требует внимательного изучения контекста событий.

Отмечая повышенный уровень жестокости и вооруженных столкновений у австралийских аборигенов, г. Эллиот-Смит в свое время считал их исключением и противопоставлял другим группам бродячих охотников и собирателей, отличавшихся, по его мнению, большим миролюбием (Elliot-Smith, 1929. Р. 205-214). Поэтому есть смысл сопоставить изложенные выше австралийские данные с некоторыми материалами из других регионов мира. Анализ старых источников создает впечатление, что аэта Филиппин были очень воинственными в XVII-XIX вв., занимаясь в том числе охотой за головами (Hobhouse, 1956. Р. 106-108). В то же время следует учесть, что европейские наблюдатели тех времен далеко не всегда отличали аэта от горных земледельцев Филиппин, которые действительно славились охотой за головами. Судя по более поздним исследованиям, этот обычай был чужд аэта. Их нападения вызывались прежде всего нарушением брачных норм, умыканием женщин, горем по умершему родственнику, нарушением территориальных границ. Главным видом боевого оружия служил лук, но, в отличие от охоты, при набегах использовались неядовитые стрелы. Нападения происходили внезапно на заре, и воины могли вырезать все население стоянки (Nicolaisen, 1974/1975. Р. 416).

[94]

У бушменов пустыни Калахари главными причинами смертоубийства также были месть, нарушение брачных правил и, возможно, нарушение территориальности. Главным видом оружия служил лук с отравленными стрелами, реже использовалось копье, еще реже – дубинка. Защитное вооружение отсутствовало. В далеком прошлом основным видом вооруженных действий являлись набеги, однако с тех пор, как бушмены попали в окружение более могущественных соседей их воинственность, видимо, несколько упала. В последнее время большинство преступлений происходит в результате спонтанно возникающих ссор, которые, как и у австралийцев, имеют тенденцию к эскалации и превращению в межгрупповые стычки. Р. Ли выделяет три стадии эскалации: а) словесная перебранка, доходящая до весьма грубых оскорблений; б) драки, во время которых иногда используются палки; в) стычки с применением оружия. Последние особенно опасны, если в них участвуют мужчины в возрасте 20-55 лет, так как только они имеют право пользоваться луками с отравленными стрелами. К сожалению, сколько-нибудь детальные сведения о межгрупповых стычках отсутствуют, однако известно, что победители могли забрать мясо и другие вещи, принадлежавшие убежавшим врагам. Впрочем неясно, был ли этот обычай изначально присущ бушменам или возник в ходе многовековых столкновений с соседними скотоводами, у которых бушмены издавна отбивали скот. Уничтожив в результате нападения группу соперников, бушмены могли захватить и адоптировать женщин и девушек.

Среди близких родственников убийства были запрещены, но между свойственниками они не являлись редкостью. По мнению Р. Ли, месть за смерть воспринималась бушменами именно как наказание, а не как война, ибо в этих случаях родственники жертвы вовсе не спешили к ней на помощь. Месть была обезличенной, и вместо убийцы могли убить любого члена его группы, в том числе женщину.

За отсутствием влиятельных лидеров, которые могли бы энергичными действиями погасить конфликт, механизм решения межгрупповых ссор был весьма несовершенен. Наиболее действенным средством предотвратить эскалацию было избегание, либо же отселение подальше от своих соперников.

[95]

На это были нацелены межгрупповые мирные церемонии, имевшие название «повесить колчаны». Они требовали встречи враждующих групп на могиле убитого. Там старики призывали прекратить вражду, ради чего разойтись по разным территориям, чтобы лишний раз не гневить друг друга своим присутствием (Lee, 1979.

Р. 370-397. См. также Elliot-Smith, 1929. Р. 186-190; Hobhouse, 1956. Р. 110-111; Eibl-Eibesfeldt, 1974). В целом бушмены отличались относительным миролюбием, и с этим согласен даже И. ЭйблЭйбесфельдт, положивший много сил для доказательства агрессивности у бушменов (Eibl-Eibesfeldt, 1974. Р. 455).

О том, насколько расплывчаты и нечетки представления разных ученых об агрессивности и неагрессивности, свидетельствует пример с андаманцами, которых одни авторы называют воинственными (Mead, 1964. Р. 271-272), а другие – миролюбивыми (Elliot Smith, 1929. Р. 193198), причем и те, и другие опираются, как правило, на одни и те же сообщения Э. Рэдклифф-Брауна. Каковы же андаманцы на самом деле в трактовке самого Рэдклифф-Брауна? Судя по его данным, межобщинные столкновения происходили в прошлом достаточно часто, причем главной их причиной была кровная месть. Оружием служили лук и стрелы, а воорулсенные действия сводились к внезапным скоротечным набегам. При этом старались убить как можно больше мужчин, но ненередко убивали также женщин и детей. На самом же деле ущерб от таких набегов сводился к минимуму, и потери составляли не более 1-2 человек. Отряд мстителей был небольшим и включал только опытных воинов. К участию в набеге привлекали людей из союзных общин, но эти действия никогда не достигали размаха каких-либо межплеменных войн.

Некоторые общины состояли в многовековой вражде и нападали друг на друга при первой же возможности. В этом случае поселки стремились устраивать в неприступном месте и предпринимали меры, снижающие эффект внезапности: выставляли часовых, для лучшей видимости вырубали окружающие деревья и т. д. (Radcliff-Brown, 1922.

Р. 84-87).

Рэдклифф-Браун специально подчеркивает, что иной раз именно неуступчивость и злопамятность женщин способствовала продлению вражды, и поэтому мирные переговоры

[96]

велись через женщин (Radcliff-Brown, 1922. P. 85-86). Мирная церемония происходила в поселке той группы, которая произвела последнее нападение и считалась обидчицей. Там готовилась особая танцевальная площадка, где воздвигали ряд столбов со священными символами-оберегами (коро-чоп), призванными защитить местных мужчин от агрессивного поведения врагов. Собственно церемония заключалась в том, что эти мужчины должны были безмолвно стоять у линии этих столбов, а прибывшие сюда их соперники изливали свой гнев в полных угрозах танцах, криках и жестах, пока не успокаивались. Затем обе группы совместно оплакивали убитых, после чего мужчины обменивались луками. Последнее обеспечивало по меньшей мере несколько мирных месяцев, так как никто не рисковал выступать против другого с его же собственным оружием (Radcliff-Brown, 1922. P. 34-135, 238, 291).

Говоря о миролюбии эскимосов, г. Эллиот-Смит противопоставлял эскимосов Берингова пролива как более воинственных всем другим эскимосам, считая, что на первых отрицательно повлияли недавние контакты с европейцами (ElliotSmith, 1929. Р. 215). На самом деле некоторые особенности в культуре и поведении берингоморских эскимосов были связаны с более сложными причинами. Во-первых, здесь издавна имелись более эффективные и более надежные хозяйственные системы, связанные с интенсивным морским зверобойным промыслом и обусловливавшие более высокую степень оседлости, чем к востоку отсюда. И именно здесь возникли несколько социально-дифференцированных эскимосских обществ (Townsend, 1980). Во-вторых, эскимосы побережья Аляски вступали в прошлом в ожесточенные вооруженные столкновения с чукчами, что повлияло на совершенствование их военного дела (Антропова, 1957. С. 178; Вдовин, 1965. С. 54-55;

Гурвич, 1966. С. 53, 115).

Как бы то ни было, для сравнения с остальными группами бродячих охотников и собирателей здесь представляется более правомерным рассмотреть некоторые данные об эскимосах Канады. Там главными причинами вооруженных столкновений также служили кровная месть и умыкания женщин, а в качестве оружия использовались лук и стрелы. Так как

[97]

состав отдельных общин был непостоянным, то кровная вражда существовала именно между семьями, а не общинами. В недавние годы она осуществлялась нападением из засады, но в далеком прошлом были известны и набеги. И здесь кровная месть была обезличенной: если не удавалось найти виновного, убивали кого-либо из его ближайших родственников. Месть воспринималась как наказание, и, подобно тому, что мы уже встречали у аранда, мститель мог испросить разрешение общины на убийство обидчика. В таком случае сам он впоследствии уже не являлся объектом ответной мести. Иногда, чтобы не подвергать угрозе своих родственников, убийца мог намеренно селиться с родственниками убитого, и тогда дело решалось путем ордалии.

Эскимосам был свойственен страх перед чужаками, в особенности, жившими вдали от них, но и даже к свойственникам относились с недоверием. Это и лежало в основе особых церемоний встречи чужака, содержавших элементы насилия. Иногда это был обмен увесистыми пощечинами, иногда – спортивное единоборство, а иногда – и испытание ножом. Все это, по-видимому, должно было продемонстрировать чужаку силу хозяев и побудить его воздержаться от непродуманных действий против них. Кое-где у эскимосов встречалось и явление дегуманизации своих противников иноэтничного происхождения.

Мирные церемонии эскимосов изучены слабо. Известно, что при примирении противники касались груди друг друга, говоря «мой друг». Межобщинным мирным контактам способствовали обычаи гостеприимства, в частности, гостеприимный гетеризм. Развитию миролюбивых отношений порой способствовала и торговля (Boas, 1888. Р. 464-466, 574-582, 609; Elliot-Smith, 1929. Р. 217-222; Riches, 1987).

Среди бродячих охотников и собирателей недавнего времени встречались и общества, отличавшиеся подчеркнутой неагрессивностью. Это – например, пенаны Саравака, которые вообще избегали убийств, хотя и обладали теми же видами оружия, что и их воинственные соседи-земледельцы (Nicolaisen, 1974/1975. Р. 429). Тот же стиль поведения П. Гарднер обнаружил у палийянов Мадраса (Южная Индия), которые считали избегание агрессии или неуважения

к

[98]

кому-либо одним из важнейших правил. Они стремились улаживать ссоры с помощью шуток. Если же это не удавалось, то во избежание эскалации субъекты ссор – индивиды или группы – старались не встречаться. Избегать напряженности в отношениях помогал также страх перед сверхъестественными санкциями. Обнаружив те же особенности у ряда других групп охотников и собирателей, Гарднер высказал соображение, что они развились достаточно поздно в окружении сильных инокультурных врагов (Gardner, 1969). Действительно, чтобы сохранить свою культурную самобытность, такие группы старались по возможности избегать конфликтов как в своей среде, так и в особенности с соседями. Главной тактикой для этого служило избегание. Этого и придерживались, например, пенаны, которые время от времени подвергались опустошительным набегам охотников за головами. Вместе с тем, понижение воинственности было не единственной формой реакции на изменение внешней среды. В ряде случаев воинственность, наоборот, повышалась (Hobhouse, 1956).

Как бы то ни было, рассмотренные данные наглядно свидетельствуют о значительных сходствах агрессивного поведения и его контекста у бродячих охотников и собирателей, включая и австралийских аборигенов. Главной причиной стычек являлись месть за самые разные обиды,, в особенности, кровопролитие. Месть являлась обезличенной и была . направлена против вражеской группы, а не против какого-либо конкретного человека. Она могла осуществляться индивидуально или отрядом мстителей путем набега. Формальные бои являлись особой формой коллективной мести и встречались нечасто. Специализированного боевого оружия почти не было: как правило, использовались те же виды оружия, что и на охоте. Главным принципом мести был «око за око, зуб за зуб», чтобы восстановить нарушенное равновесие. Каких-либо целенаправленных захватов земли или другой материальной собственности практически не было. Нарушение территориального права наказывалось в первую очередь как покушение на статус и автономию; реальное или потенциальное посягательство на материальные ресурсы играло производную роль в мотивации мести. Наибольшую

[99]

ценность в ранней первобытности представляли, по-видимому, именно людские ресурсы, а главной заботой группы был рост ее численности. Вот почему столь распространен был захват женщин равным образом как повод для мести, так и ее результат. Не намного реже, видимо, захватывали и детей, адоптируя их в группу на равноправных началах.

Сколько-нибудь серьезного руководства вооруженными операциями почти нигде не встречалось, однако в их подготовке и организации участвовали лидеры групп, старейшины и ближайшие родичи убитых. Для участия в набеге мужчины вербовались по родственным каналам, и месть за погибшего в принципе вменялась в обязанность всем близким родственникам. Если отсутствие какой-либо надобщинной власти действительно способствовало развитию и эскалации конфликта, на чем настаивал в свое время Гоббс, то наличие миротворческих механизмов шло вразрез с его предположениями. Универсальным способом предотвратить конфликт или пресечь его в зародыше было избегание. И можно согласиться с Р. Ли в том, что угроза конфликта не допускала в обществах бродячих охотников и собирателей излишней скученности и, как и в животном мире, вела к равномерному расселению людей по территории (Lee, 1979. Р. 397). Кроме того, как предполагал в свое время К. Райт (Wright, 1942. V. I. Р. 569-570), первобытные вооруженные столкновения способны были существенно тормозить рост населения. По имеющимся подсчетам, от них гибло значительное число мужчин, в особенности,

репродуктивного возраста (Warner, 1964. Р. 146-148; Pilling, 1968a. P. 158; Blainey, 1976. Р. 109-112; Lee. 1979. Р. 398; Роуз. 1989. С. 71).

Как было показано выше, мстители не склонны были щадить и женщин, которых, возможно, также гибло немало. Следовательно, в условиях полной зависимости от дикой природы вооруженные столкновения могли служить одним из механизмов поддержания демографического баланса (Divale, 1972).

И все же сколько-нибудь крупномасштабных кровопролитных войн в рассмотренных обществах не встречалось, и в этом смысле они могут считаться относительно миролюбивыми. Одним из подходов к выяснению причин их миролюбия является изучение систем и концепций воспитания детей.

[100]

Такие исследования показывают, что главной ценностью в этих обществах являлись не агрессия, а мир, и люди старались не искать и не наказывать виновных, а восстановить прежние добрые отношения. Тем самым, дети почти не получали примеров агрессивного поведения

иучились контролировать свои эмоции. В некоторых обществах, например, у бушменов кунг и пигмеев мбути вообще не было установок на соперничество, личную славу или успех. У мбути имелись даже особые состязания, призванные продемонстрировать бессмысленность соперничества. А эскимосы сознательно культивировали в детях страх перед недоброжелательным поведением,

итам имелись своеобразные культурные концепции, способствовавшие этому (Montagu, ed., 1978). Разумеется, все такого рода системы воспитания предполагали взаимоотношения прежде всего внутри общества. Так, австралийские аборигены учили своих детей мстить чужакам за убийства. Кроме того, поведение индивида определяется не только тем, чему его учили в детстве, а всем его совокупным жизненным опытом.

Ивсе нее эти системы воспитания достигали своего эффекта, и в сравнении с другими общества бродячих охотников и собирателей действительно отличались большим миролюбием. Именно эти общества составляли основную часть выборки, которую проанализировал Д. Фэббро, пытаясь выявить основные черты, характерные для миролюбивых обществ. Среди последних он отметил наличие автономных самоуправляемых общин, отсутствие формальной политической иерархии и лидерства, «социальной стратификации и рангов. Как правило, там не было избыточного продукта, который можно было бы узурпировать. Во всех этих обществах отмечалась вера в серьезные сверхъестественные санкции, которые якобы неминуемо настигали нарушителя общественных норм. Кроме того, огромную роль во взаимоотношениях между людьми играло общественное мнение. А одним из наиболее действенных методов решения конфликта служило, как уже отмечалось, избегание (Fabbro, 1978).

Вывод об относительном миролюбии охотников и собирателей был взят под сомнение К. Эмбер, которая сопоставила 50 обществ и пришла к выводу о том, что большим или

[101]