2011_TvFolkPole2010

лебны. Позднее, в 1897 г., на этом месте была построена деревянная часовня в воспоминание о бракосочетании императора Николая Александровича и императрицы Александры Федоровны1.

Около деревни Бабынино при Черном ручье когда-то находился маленький кирпичный памятник в честь святителей первоверховных апостолов Петра и Павла — колодец-ключ. «Местечко это, — писал в начале XX в. И. П. Крылов, — издавна пользуется большим почитанием в приходе, и каждый год, 29-го июня, из церкви с. Глебова сюда совершается крестный ход, также при большом стечении молящихся. Оно замечательно тем, что здесь, когда мощи патриарха Иова переносились в Москву, в 1652 году, получила исцеление одна бесноватая из д. Петрова, девица Иулитта»2.

Своим основанием и устройством храм Толгской Божией Матери в селе Бойкове обязан помещику Андрею Ивановичу Змиеву. До построения церкви в селе Бойкове помещики Змиевы постоянно жили в Ярославле, где они имели около тысячи крепостных крестьян. В 1769 г. Андрей Иванович внезапно ослеп. Все усилия врачей оказать какую-либо ему помощь оказались напрасными. В таком удрученном и беспомощном душевном состоянии Змиев решил обратиться к помощи Небесной Царицы. Он тут же отправляется в местную Толгскую обитель к чудотворной иконе Богоматери и просит настоятеля помолиться и отслужить водосвятный молебен. После усердной и горячей молитвы «окройленый» святою водою Змиев прозревает. В чувстве неописуемой радости и в благодарность Царице Небесной Андрей Иванович тут же дает обещание построить храм во имя Толгской иконы Богоматери. Андрей Иванович вызвал из Ярославской вотчины опытных мастеров-камен- щиков, и в 1770 г. был заложен в селе Бойкове новый храм. К этому времени строителю храма исполнилось 70 лет, но, несмотря на свой преклонный возраст, Андрей Змиев не только смотрел за работами, но и сам принимал активное участие: рыл траншеи, тесал камни, носил воду и кирпичи по лестницам. Таково было его усердие в благодарность за чудесное исцеление. Когда Андрей Змиев умер, то былпохоронен в склепе при бойковской церкви3.

В деревне Верхний Спас когда-то стояла деревянная церковь во имя Спаса Нерукотворного образа, перенесенная в 1779 г. из деревни Старый Спас. В 1785 г. на средства поручика лейб-гвардии Николая Никитича Лопухина была построена новая деревянная церковь на каменном фундаменте. По преданию, именно с этого времени с. Маютино было переименовано в село Верхний Спас, а бывшая деревня Старый Спас стала называться Нижним Спасом. Интересно, что во вновь построенную деревянную церковь перене-

1Крылов И. П. Достопримечательности в уезде. Вып. 1. Старица, 1915. С. 12.

2Крылов И. П. Достопримечательности в уезде. Вып. 2. Старица, 1916. С. 8.

3Шитков А. В. Летопись церкви села Бойково // Старицкий вестник. 2005. № 38. 16 сентября.

сли и старую икону Спаса Нерукотворенного Образа. По воспоминаниям спасских старожилов, «этот древний образ пользовался особенным уважением ржевских раскольников, которые нередко совершали паломничества в Спасскую церковь с целью поклониться Нерукотворному Образу. Но после того как икона была несколько подновлена — паломничества раскольников прекратились»1. Любопытный материал о существовании на новом месте деревянной церкви в деревне Верхний Спас оставил священник-краевед А. Д. Ушаков: «Спасская церковь, хотя и разделяется капитальною стеною на две половины, но не имеет печей, да и устроить в ней какое-либо отопление нет возможности — поэтому она вся холодная. Зимою царит в ней невыносимая стужа, усиливаемая сквозняком чрез щели в оконных рамах. По рассказам спасских прихожан, священники в зимнюю пору служили утрени в собственных домах, чтобы хотя на некоторое время избежать той стужи, какая ожидала их в церкви; обедни служили спрятав руки в муфту; святые дары в чаше замерзали, и впредь употребляемым для причастия их приходилось отогревать при помощи жаровни, которая постоянно находилась около престола. Странно, что помещики, привыкшие в крепостное время к всевозможному комфорту, удобствам в нашем суровом климате строили церкви, не заботясь о такой насущей потребности, как отопление в зимнее время»2.

Среди селения деревни Воеводино стояла огороженная земляной канавой старинная деревянная церковь, построенная во имя Благовещения Пресвятой Богородицы в 1682 г. на средства помещика Василий Григорьевича Огарева. О постройке Воеводинской церкви в народе сохранилось следующее сказание: «На то место, где стоит церковь, во время разлива реки Волги приплыла икона Благовещения Пресвятой Богородицы. Когда об этом было доложено барыне, то она своим слугам велела принести икону в дом. Но на другой день икона оказалась на прежнем месте. Ее опять принесли в барский дом, но и в этот раз икона оказалась на том же месте. Помещица, думая, что из хозяйственных кто-нибудь над ней озорничает, велела опять принести икону в дом, и на этот раз комната, где она была помещена, заперли. Но и после этого икона оказалась на прежнем месте. Помещица только тогда поняла, что промысел Божий и Пресвятая Богоматерь заставляет их на этом месте строить церковь, что вскоре и было сделано Василием Огаревым. Здесь и была помещена эта икона»3.

Согласно бытующей у местных жителей легенде о происхождении Денежного озера, на данном месте первоначально был лес, а в середине леса — болото. Со временем лес «обвалился», а в котловине образовалось

1Ушаков А. Д. Село Спас Старицкого уезда // Тверские епархиальные ведомо-

сти. 1900. № 22. 15 ноября. С. 516.

2Тверские епархиальные ведомости. 1900. № 24. 15 декабря. С. 637.

3Крылов И. П. Достопримечательности в уезде. Вып. 1. С. 29—30.

озеро. «Из Старицы приезжали рыбаки ловить рыбу неводом. Вылавливали до 60 пудов крупной рыбы, преимущественной леща, — писал И. П. Крылов в конце XIX в. — Вместе с рыбой в невода попадали пни». Происхождение названия озера объясняет другая легенда. Во время литовского нашествия монахи Опекаловского монастыря схоронили на дне озера клад, а достать потом не смогли. С тех пор озеро и прозвали Денежное1.

Близ деревни Десятины находится местность, где было раньше село Ильинское, в котором стоял храм. В этой церкви служил в XVI в. преподобный Дионисий, будущий настоятель Троице-Сергиевой лавры. Сейчас здесь нет никаких следов деревни и церкви, кроме одного вала. По местному поверью, именно в этом месте появилось искусственное озеро, которое, с течением времени, заплыло илом, а потом было высушено местными крестьянами. Эта местность представляет собой низкое и зыбкое место. И. П. Крылов писал, что «среди прихожан держится предание о том, что в с. Ильинском жил князь, но какой — по преданию неизвестно; впрочем, некоторые называют Иоанна Грозного. В настоящее время в сей местности находится часовня, построенная в память преп. Дионисия в 1905 году. Ежегодно 12 мая из церкви Глебова к сей часовне совершался торжественный крестный ход при большом стечении молящихся»2.

О построении церкви в селе Иваниши среди местного населения сохранилось следующее предание: «Однажды в летнюю пору мимо Иванишского монастыря проезжал неизвестный путник. Прекрасная местность, среди которой был расположен монастырь, привлекла его внимание, и он остановился здесь, чтобы полюбоваться чудной картиной природы и отдохнуть под тенью соснового леса, в котором тогда росло много малины. Нужно заметить, что путник страдал необычным и страшным недугом, а именно: однажды во время сна через открытый рот в его желудок вползла змея, и после того он стал чувствовать мучительные боли, от которых не мог избавиться никакими средствами. Усталый и измученный болезнью путник уснул под тенью леса, и видит сон: ему снилось, что он чувствует невыносимую жажду, но вот пред ним является кто-то и в открытый рот льется ему вода. Путник чувствует, как холодная струя проходит чрез горло; это из него выходила змея, заслышав запах малины. Больной проснулся и увидел, что мучившая его змея, шипя и извиваясь, скрылась в кустах росшего вблизи малинника. После того путник почувствовал себя совершенно здоровым и в благодарность Господу за исцеление построил храм, существующий в селе Иваниши и до сего дня»3.

1Там же. С. 6.

2Крылов И. П. Достопримечательности в уезде. Вып. 2. С. 8.

3Макаренко Н. Е. Поездка по верхнему течению р. Волги // Известия императорской Археологической комиссии. Вып. 6. СПб., 1904. С. 90.

В1907 г. в качестве бесплатного приложения к газете «Тверское Поволжье», вышла книга Алексея Ушакова «Село Мичково», в которой приводятся интересные сведения об истории села, его храмах и священниках.

Оцерковных древностях Мичковского кладбища А. Ушаков пишет следующее: «Крестьяне д. Алферова копали могилу и, раскопавши довольно глубоко землю, нашли в ней каменный гроб. Не смея прикоснуться к нему и отойдя от могилы, пошли и объявили священнику Осташеву, что выкопали каменный гроб. С помощью могильщиков приподняли каменную крышку гроба, и, к удивлению его, оказалось лежащее тело женского пола взрослого человека в богато убранной господской или княжеской одежде старинных времен, невредимо, нетленно, как само тело, так и вся одежда на оном, и благоухание, исходящее от него, а на лбу оного тела в роде св.

мира, находилась благовонная жидкость, а ног у тела не было, и казались ему, священнику, отрубленными»1.

Вдеревне Илейкино на месте ключа стоит деревянная, восьмиугольная на каменном фундаменте часовня, построенная на средства Бекловской помещицы. Здесь находилась икона Ахтырской Божьей Матери, которая чтилась во всей округе, «и от нее исходила масса исцелений». Ежегодно 2

июля из церкви села Луковникова в часовню совершался крестный ход. На это торжество собиралось несколько тысяч богомольцев2.

Еще в начале ХХ в. на ключе около деревни Климово стояла часовня, которая, по словам И. П. Крылова, была построена «на месте явления

святой иконы Тихона Калужского одной бедной старушкой, собиравшей на нее деньги»3.

Со второй половины XVIII в. владельцем усадьбы Красное стал Марк Федорович Полторацкий (1729—1795), первый директор придворной певческой капеллы, который в 1763 г. получил потомственное дворянство, а в 1783 г. произведен в действительные статские советники, что приравнивалось к генеральскому званию. Жена его Агафоклея Александровна (1737—1822) происходила из рода тверских помещиков Шишковых, чьи имения находились в Новоторжском уезде Тверской губернии. Полторацкая была незаурядной личностью; о ее богатстве, хозяйской хватке, жестокости и самодурстве, слагались легенды. Она жертвовала на монастыри, строила храмы, помогала бедным. Эти ее качества проявились и при возведении знаменитого Преображенского храма в Красном. Было решено построить церковь, являвшейся абсолютной копией знаменитой Чесменской

1Ушаков А. Д. Село Мичково Старицкого уезда Тверской губернии. Старица, 1907. С. 7.

2Тверская деревня: Старицкий район / Сост. А. В. Шитков. Старица, 2007. Т. 1. С. 248. «Энциклопедия российских деревень».

3Крылов И. П. Достопримечательности в уезде. Вып. 2. С. 69.

церкви, которую создал Ю. М. Фельтен в 1777—1780 гг. по повелению Екатерины II близ Петербурга. Вероятно, А. А. Полторацкая надеялась сооружением этой церкви обратить на себя внимание Екатерины II и добиться ее благорасположения. Кстати, еще один аналогичный храм был построен в 1780 г. в усадьбе А. Д. Ланского в селе Посадниково Новоржевского уезда Псковской губернии1.

Старожилы деревни Кушниково до сих пор хранят легенды о происхождении ее названия. По одной из них, деревню основал барин Куш, который построил часовню, а по обе стороны ее его работники построили себе дома. По имени барина и назвали деревню Кушниково. По другой легенде, в данной местности было кладбище, и сюда из Старицы наведывалась барыня по фамилии Кушана. Здесь она построила две часовни. Одна, каменная, стоит до сих пор, другая, деревянная, не сохранилась. Позднее барыня построила себе дом, а местность назвали Кушниково2.

Одна из последних легенд о старицких храмах была поведана мне в 1994 г. дедом Никанором Михайловым, когда я собирал материал для энциклопедического справочника старицких деревень. В ту пору ему было 76 лет.

Михайловская каменная церковь села Казнаково была построена в 1893 г., престолов в ней два: Св. иконы Божией Матери, именуемой Скоропослушницы, и Св. Архистратига Михаила. В 1941 г. был призван в армию из этого села Никанор. На железнодорожной станции Старица новобранцам выдали военное снаряжение: форму, винтовки с патронами, и даже противогаз. Командир военной части, построив солдат, тут же сообщил, что железнодорожное полотно после налета вражеской авиации разрушено, и поэтому дает на три дня увольнение старичанам, проживающим поблизости. Расстояние от станции до родной деревни Казнаково 16 километров, и красноармеец Никанор преодолел весь путь менее чем за три часа. Мать увидев сына тут же запричитала, а отец, инвалид с гражданской войны, полез в подвал за самогоном. К вечеру, хорошо захмелевший Никанор, взяв винтовку, пошел по селу. Не перекрестившись, он вошел в местную Михайловскую церковь. В безлюдном храме со стен смотрели на него лики святых. Какие-то звериные чувства овладели им. Никанор, скинув винтовку с плеча, передернул затвор, и, почти не целясь, выстрелил в голову Образа Спасителя. Через неделю красноармеец Никанор в первом же бою получил тяжелое ранение — пуля попала прямо в глаз. Врачи потом долгое время не могли понять, как при таком ранении можно было остаться в живых. Всю оставшуюся жизнь Никанор на вопрос о том, где потерял глаз, отвечал: «Я знаю, кто меня наказал. Спасибо Господу за науку».

1Тверская деревня: Старицкий район / Сост. А. В. Шитков. Т. 1. С. 297.

2Там же. С. 312.

СТРОЕНИЕ И УСТРОЕНИЕ ФОЛЬКЛОРА

В. А. Ковпик

«ДВА ВЕКА — ДВЕ ПЕСНИ»:

ВОСПРИЯТИЕ НАРОДНЫХ ПЕСЕН ЛИТЕРАТУРНОГО СКЛАДА

ВРУССКОЙ ФОЛЬКЛОРИСТИКЕ КОНЦА XIX — НАЧАЛА XX ВВ.

ИОТНОШЕНИЕ К НИМ Ю. М. СОКОЛОВА И В. И. СИМАКОВА

Авторские песни, в XVIII — первой половине XIX вв. распространявшиеся преимущественно в городской среде, сохраненные рукописными

исозданными на их основе печатными песенниками тех времен, с середины XIX в. стали широко распространяться и среди основного населения тогдашней России — крестьян, стремительно тесня традиционную лирику

истарые баллады. Именно во второй половине XIX в., по мнению профессора Ф. М. Селиванова, «создается основной состав песен, написанных известными и неизвестными авторами, на это же время приходится всплеск творческой активности снизу. Безвестные авторы, более или менее усво-

ившие норму литературного стихосложения, включаются в процесс создания новых песен»1. Реакция ученого сообщества на их появление была рез-

ко отрицательной: и в XIX, да и в XX в. «собиратели брезгливо отворачивались от них, предпочитая записывать традиционную лирику»2 (подчас вопреки желанию исполнителей, так и норовивших петь «жэрэ» — жестокие романсы, как их уничижительно звали фольклористы, — и без особого энтузиазма вспоминавших хороводные, протяжные и прочие «классические» лирические песни).

1Ф. М. Селиванов. Народные городские песни // Городские песни, баллады, романсы. Сост., подг. текста и комментарии А. В. Кулагиной, Ф. М. Селиванова. Вступ. ст. Ф. М. Селиванова. М., 1999. С. 6.

2А. В. Кулагина. Мир народной песни // Русские народные песни. Романсы. Частушки. Сост., предисл., прим. А. В. Кулагиной. М., 2009. С. 36.

Даже появившиеся с 1970-х гг. серьезные и глубокие исследования лирических и балладных песен новой формации (литературного склада) поначалу содержали следы этого пренебрежительного к ним отношения. Так, например, Э. В. Померанцева в своей статье о новых балладах и жестоких романсах (одна из лучших работ советской поры, посвященных этим жанрам!), писала о них в таких выражениях: «Засорившие устный репертуар города и деревни в конце XIX — начале XX века баллады эти, по существу своему мещанские, продолжают жить в народном быту», — далее заходит речь и о «крайне низком художественном качестве» текстов «пошлых жестоких романсов»1.

В XIX же — начале XX вв. ни собиратели, ни исследователи фольклора и подавно почти не удостаивали вниманием песен литературного склада, а если и писали о них, то в весьма пренебрежительном тоне, видя в их распространении явный признак упадка самобытной народной поэзии. Вот, например, мнение, высказанное в конце XIX в. Ф. М. Истоминым: «Современное состояние народной песни на всем почти обследованном экспедициею пространстве находится в упадке. Современная крестьянская молодежь даже в этих глухих местах начинает чуждаться древней народной песни, и это особенно заметно на молодых крестьянах. <…> Песня нового образца большею частью пошлая, иногда грубая, или неприлично игривая»2. Доходило и до запрета записывать эти песни: «Тратить силы и терять время на сохранение этих новомодных произведений не только не стоящих внимания, но часто и просто оскорбляющих художественное и даже нравственное чувство — не следует собирателю»3.

Исследования же фольклорной лирики того времени большею частью вообще обходят молчанием городские песни, освещая лишь лирику традиционную (по ироничному замечанию С. Б. Адоньевой и Н. М. Герасимовой, фольклористы желали «сохранить незамутненным чистый источник крестьянской поэзии»4 — хотя бы в своих описаниях жанровой структуры фольклора). В то время раздавались лишь отдельные голоса, ратовавшие за изменение восприятия русским ученым сообществом изменений, происходивших в народной культуре и фольклоре того времени, про-

1Э. В. Померанцева. Баллада и жестокий романс // Русский фольклор. Т. 14: Проблемы художественной формы. Отв. ред. А. А. Горелов. Л., 1974. С. 207—209.

2Ф. М. Истомин. Предисловие // Песни русского народа: Собраны в губерниях Архангельской и Олонецкой в 1886 году. Записали: слова — Ф. М. Истомин, напевы — Г. О. Дютш. СПб., 1894. С. XIV.

3Сборник русских народных лирических песен. Предисл., вступление, тексты и коммент. Н. М. Лопатина, сполож. песендляголосасфп. В. П. Прокунина. М., 1889. С. II.

4С. Б. Адоньева, Н. М. Герасимова. «Никто меня не пожалеет…»: Баллада и романс как феномен фольклорной культуры нового времени // Современная баллада и жестокий романс. Сост. С. Б. Адоньева, Н. М. Герасимова. СПб., 1996. С. 340.

явлением которых и было всё более широкое распространение городских песен и частушек по всей России. Едва ли не первым в их защиту выступил известный историк Н. И. Костомаров: «Никак не следует пренебрегать песнями новейшего склада, или же носящими отпечаток новейших переделок, если для нашего эстетического вкуса они представляются уродливыми, пошлыми, даже циническими и лишенными всякой поэзии, то для историка и мыслящего наблюдателя человеческой жизни они все-таки драгоценные памятники народного творчества»1.

Идеи Н. И. Костомарова почти через 20 лет развил Н. А. Смирнов, настаивавший, что и позднего склада песня «остается отражением народной жизни. Если получается некрасивое отражение, то, следовательно, некрасив предмет, который отражается» (просто пересказ известной пословицы о том, когда не следует пенять на зеркало!)2. Как видно, оценка Смирновым «новейших» песен двойственная: с одной стороны, исходя из того, что «единственным критерием при оценке народных песен должна быть их популярность»3, он призывает записывать и изучать их, чтобы не упустить важных фактов народного искусства; с другой стороны, художественных достоинств он за ними не числит и фактически соглашается с теми, кто признает их порчей фольклорной традиции («некрасивые» песни), происходящей, по всей видимости, от разложения векового общинного уклада пореформенной деревни времен бурного развития капитализма в царской России и сопровождавших его «некрасивых» жизненных эксцессов. В частушках же Смирнов вообще видит лишь «по большей части бессмысленный набор слов»4.

Работа Н. А. Смирнова показывает тот максимум снисхождения, который позволяла себе русская фольклористика конца XIX — начала XX вв. по отношению к народным песням новой формации. По-новому оценить их оказалось возможным лишь в 1920-е гг.

«Друг народной песни», крестьянин-книжник, неутомимый собиратель и издатель произведений народного творчества, фольклорист-самоучка Василий Иванович Симаков (1879 — 1955 гг.) оставил огромный архив записей, лишь часть которых увидела свет в печати5. Его вышедшая в 1929 г.

1Н. И. Костомаров. Великорусская народная песенная поэзия по вновь изданным материалам // Вестник Европы. 1872. Т. 3. Кн. 6 (май). С. 535—587.

2Н. А. Смирнов. Русские народные песни новейшего времени: Этнографический очерк. СПб., 1895. С. 27.

3Там же. С. 4.

4Там же. С. 24.

5В. И. Симаков. Сборник деревенских частушек Архангельской, Вологодской, Вятской, Олонецкой, Пермской, Костромской, Ярославской, Тверской, Псковской, Новгородской, Петербургской губерний. Ярославль, 1913 — и последующие переиздания; Стенька Разин и княжна: Песенник. СПб., 1914; Лучинушка: Песенник. Рязань,

в Москве книга «Народные песни, их составители и варианты», предисловие к которой написал профессор Ю. М. Соколов, — одновременно и сборник песен (частью — отобранных составителем из более ранних изданий, частью — записанных самим В. И. Симаковым), и ученый труд, в котором автор касается актуальных в те годы проблем исследования фольклора: соотношение личного и коллективного начал в народной поэзии, социальный генезис песни, вариативность фольклорного текста, рассматриваемая в связи с ролью творческой личности исполнителя, взаимовлияние литературы и фольклора. И. Е. Иванова, проанализировав взгляды В. И. Симакова, высказанные в этой книге, в контексте развития фольклористической научной мысли тех лет, отметила значительную близость воззрений крестьянина Симакова и профессора Соколова по многим из этих спорных вопросов и пришла к заключению: «Симаков интуитивно чувствовал и пытался сформулировать важные теоретические проблемы фольклористики, оставаясь в русле современной ему науки»1.

Отношение Ю. М. Соколова к городским песням было неоднозначным. С одной стороны, он считал, что в них «мещанская стихия через эстрады и песенники всё больше и больше просачивалась в деревенский и фабрично-заводской песенный репертуар, замутняя и отравляя подлинно народную поэзию»2; с другой — признавал полноценность фольклорного бытования укоренившейся в народной среде новой песни («переработка литературных песен идет по тем же линиям, по которым совершаются вообще изменения фольклорного песенного текста»3) и, как следствие, улучшение даже «грубых и пошлых произведений» мещанского репертуара: «народный вкус, воспитанный на прекрасной многовековой поэтической традиции, пытался творчески переработать и этот второсортный материал, подчиняя его, насколько это было возможно, своим эстетическими нормам (отсюда — многочисленные народные переделки, часто улучшающие текст)»4. Кроме того, Соколов полагал изучение песен литературного происхождения особенно перспективным в силу того, что у большинства их для всех вариантов можно найти исходный авторский текст —

1927; Сборник двустрочных частушек (страданий). М., 1928; Красноречие русского торжка: Материалы из архива В. И. Симакова. Публикация Т. Г. Булак // Из истории русской фольклористики. Отв. ред. А. А. Горелов. Л., 1978. С. 107—157; В. И. Симаков

инародное творчество. Отв ред. В. Г. Шомина. Калинин, 1977, 1987 (два выпуска) и др.

1И. Е. Иванова. Ю. М. Соколов и В. И. Симаков: Диалог ученого и собирателя народного творчества // В. И. Симаков и народное творчество: Материалы и исследования. Вып. 3. Сост. О. Е. Лебедева, М. В. Строганов. Тверь, 2006. С. 51.

2Ю. М. Соколов. Русский фольклор: Учебник для высших учебных заведений.

М., 1938. С. 423.

3Там же. С. 415.

4Там же. С. 426.

«отправной пункт» исследования; «исходя из него, представляется возможным установить с большей определенностью закономерности в развитии устной лирики, чем, например, для былин, для огромного большинства сказок и пр.»1. Таким образом, взгляды Ю. М. Соколова несли на себе печать той же двойственности в оценке новой лирики, что была свойственна и упомянутой выше работе Н. А. Смирнова.

Отношение же В. И. Симакова к городской песне, новой балладе и романсу, по мнению И. Е. Ивановой, «было однозначно положительным»2. Рассмотрим подробнее те главы его книги («Два века — две песни: о молодом и старом поколении» и «Есть ли упадок в народном песнотворчестве?»), в которых оно наиболее ясно отражено.

Главу «Есть ли упадок в народном песнотворчестве?» В. И. Симаков начинает с едкого упоминания известной статьи В. О. Михневича3 (которая, по его мнению, есть «сплошной вой об упадке народного творчества») и «подобных похоронно-литературных заплачек о помутнении родника народного творчества»4. Из того, что пишет Симаков далее, хорошо видно одно из главных отличий его даже от тех ученых, которые призывали изучать песни нового склада, хотя и не признавали за ними особых художественных достоинств. Тверской фольклорист-самоучка считает, что признаков упадка в городских песнях и романсах нет и они по-своему не уступают в красоте традиционной лирике: «Народ в своих песнях всегда был очень разборчив, разборчив он и теперь и всё более или менее даровитое и отвечающее его вкусу усваивает, а менее даровитое оставляет как бы на втором плане»5. Авторов, настаивавших на «упадке» народной песни, Симаков уличает в том, что свои выводы они подкрепляли как раз песнями «второго плана», на самом деле не удержавшимися в крестьянской среде: «выбирали обычно самое плохое, чтобы от чего бросалось в нос. <…> Эти случайные песни подхватывают наши мрачно настроенные исследователи и на основании их делают самые мрачные выводы»6.

В главе «Два века — две песни» В. И. Симаков еще более резок по отношению к своим ученым предшественникам, которым «что ново — то всё не хорошо, а что старо — то всё золото и драгоценность». Автор склонен видеть в них благополучных и ограниченных бар-чистоплюев, которые, не зная тягот народной жизни, морщат нос от слишком грубых, на их вкус, ее

1Там же. С. 416.

2В. Е. Иванова. Указ. соч. С. 51.

3В. О. Михневич. Извращение народного песнотворчества // Исторический вест-

ник. 1880. Т. 3. № 12. С. 749—779.

4В. И. Симаков. Народные песни, их составители и их варианты. С предисл. проф. Ю. М. Соколова. М., 1929. С. 25.

5Там же. С. 29.

6Там же. С. 26—27.