Рус.лит. 4 курс Колпаков / Мой бедный Мастер. Полное собрание изданий и переизданий Мастера и Маргариты
.pdfИ из ванной Коровьев, Маргарита и Бегемот выбежали в темноту.
—Я! Я! — шептал кот. — Я дам сигнал.
—Давай! — послышался в темноте голос Коровьева.
—Бал! — пронзительно визгнул кот, и тотчас Маргарита вскрик нула и закрыла на секунду глаза. Коровьев подхватил ее под руку.
На Маргариту упал поток света и вместе с ним звука, а вместе —
изапаха. Испытывая кружение головы, уносимая под руку Коровьевым, Маргарита увидела себя в тропическом лесу. Красногрудые зеленохвостые попугаи цеплялись за лианы и оглушительно трещали: «Аншанте!..»* Банная духота сменилась тотчас прохладой необъят ного бального зала, окаймленного колоннами из какого-то желтова того искрящегося самоцвета. Зал был пуст совершенно, и лишь у ко лонн стояли неподвижно в серебряных тюрбанах голые негры. Лица их от волнения стали грязно-бурыми, когда в зале показалась Марга рита со свитой, в которую тут включился и Азазелло.
Тут Коровьев выпустил руку Маргариты, шепнул: «Прямо на тюльпаны...» Невысокая стена белых тюльпанов выросла перед Маргаритой, а за нею она увидела бесчисленные огни в колпачках и перед ними белые груди и черные плечи фрачников. Оглушитель ный рев труб придавил Маргариту, а вырвавшийся из-под этого рева змеиный взмыв скрипок потек по ее телу. Оркестр человек в полто раста играл полонез. Человек во фраке, стоявший выше всего орке стра, увидев Маргариту, побледнел и заулыбался и вдруг рывком под нял весь оркестр. Ни на мгновенье не прерывая музыки, оркестр стоя окатывал Маргариту, как волнами.
Человек над оркестром отвернулся от него и поклонился низко, широко разбросав руки, и Маргарита, улыбаясь, потрясла рукой.
— Нет, мало, мало, — зашептал Коровьев, — что вы, он не будет спать всю ночь! Крикните ему что-нибудь приятное! Например: «Приветствую вас, король вальсов!»
Маргарита крикнула и подивилась, что голос ее, полный, как ко локола, был услышан сквозь вой оркестра.
Человек от счастья вздрогнул, руку прижал к крахмальной груди.
—Мало, мало, — шептал Коровьев, — глядите на первые скрипки
икивните так, чтобы каждый думал, что вы его узнали отдельно... Так, так... Вьетан за первым пультом! Рядом с ним Шпор, Массар, ОльБулль! Крейцер, Виотти! Вот, хорошо! Дальше! Дальше! Спешите!
—Кто дирижер? — на лету спросила Маргарита.
—Иоганн Штраус! — ответил кот. — И пусть меня повесят сегодня вечером, если где-нибудь еще есть такой оркестр. А приглашал я!
Вследующем зале не было видно колонн. Их закрывала стена из роз, красных, как венозная кровь, розовых, молочно-белых, [кото рая] возникла на левой руке, а на правой — стена японских махровых камелий.
Между стенами уже били, шипя, фонтаны, и шампанское вскипа ло пузырями в трех бассейнах, из которых первый был прозрачный фиолетовый, второй — рубиново-красный, третий — хрустальный.
* Я в восхищении (фр.).
Вэтом зале метались негры в алых повязках, с серебряными чер паками, наливая из бассейнов опаловые чаши.
Хрустальные столики были завалены зернами жареного миндаля.
Врозовой стене был пролом, и там на эстраде метался во фраке
сласточкиным хвостом человек. Перед ним гремел, квакал, трещал джаз. Музыканты в красных куртках остервенело вскочили при по явлении Маргариты и ударили сумасшедшую дробь ногами. Дири жер их согнулся вдвое, так что руками коснулся эстрады, затем вы прямился и, наливаясь кровью, пронзительно прокричал:
— Аллилуйя!
После чего музыканты ударили сильнее, а дирижер хлопнул себя по коленам раз, потом накрест — два, потом сорвал тарелку у крайне го музыканта, ударил ею по колонне.
В спину тек страшной, мощной рекой под ударами бесчисленных смычков полонез, а этот джаз уже врезался в него сбоку, и в ушах бур лила какофония.
— Кивок и дальше! — крикнул Коровьев.
Откуда-то грянули развязные гармоники и «светит месяцем», залихватским, страшным, залили джаз.
Улетая, Маргарита, оглянувшись, видела только, что виртуозджазбандист, борясь с полонезом и «светит месяцем», бьет по голо вам тарелкой джазбандистов и те, приседая в комическом ужасе, дуют в свои дудки.
Вылетели наконец на площадку и остановились. Маргарита уви дела себя над лестницей, крытой красным ковром. Внизу она видела, как бы держа перед глазами бинокль обратным способом, швейцар скую темного дуба с двумя каминами — маленьким, в котором был огонь, и громадным, в темную холодную пасть которого мог легко въехать пятитонный грузовик. Раззолоченная прислуга строем чело век в тридцать стояла лицом к холодному отверстию, не спуская с не го глаз. Лестница пылала белым заревом, потому что на стене по сче ту ступенек висели налитые электрическим светом виноградные гроздья.
Маргарита чувствовала, что ее глушит новая какая-то музыка, но уже не пропавший где-то в тылу «светит месяц», а другая — мед ная, мощная.
Маргариту устанавливали на место. Под рукой левой у нее оказа лась срезанная аметистовая колонка.
— Руку можно положить будет, если очень станет трудно, — шеп тал Коровьев.
Кто-то чернокожий нырнул под ноги, подкинул мягкую скамееч ку, и на нее Маргарита, повинуясь чьим-то рукам, поставила правую ногу, немного согнув ее в колене.
Кто-то поправил сзади волосы на затылке. Маргарита, став, огля делась. Азазелло и Коровьев стояли возле нее в парадных позах, в од ной линии с ними выстроились два молодых человека, смутно чемто напоминающих Абадонну и тоже с затененными глазами. Сзади били и шипели струи; покосившись, Маргарита увидела, что и там шампанский буфет. Из бледно-розовой стены шампанское лилось по
трем трубкам в ледяной бассейн. Шеренга негров уже стояла с под носами, уставленными плоскими, широкими, покрытыми инеем ча шами. Двое держали на подносах горки миндаля.
Музыка обрушивалась сверху и сбоку из зала, освещенного интим но; там горели лампы настольные, прикрытые цветным шелком. Трубы доносились с хор.
Осмотревшись, Маргарита почувствовала теплое и мохнатое у ле вой ноги. Это был Бегемот. Он волновался и в нетерпении потирал лапы.
—Ой, ой, — восторженно говорил Бегемот, — ой, сейчас, сейчас. Как ударит и пойдет!
—Да уж, ударит, — бормотал Коровьев, так же как и все, глядя вниз, — я предпочел бы рубить дрова... По-моему, это легче.
—Я предпочел бы, — с жаром отвечал кот, — служить кондукто ром в трамвае, а уж хуже этого нет работы на свете!
Волнение кота заразило и Маргариту, и она шепнула Коровьеву:
—Но ведь никого нет, а музыка гремит...
Коровьев усмехнулся и тихо ответил:
—Ну, за народом дело не станет...
—Музыка гремит, — почтительно сказал кот, обращая к Маргари те сверкающие усы, — я извиняюсь, правильно. Ничего не может быть хуже, чем когда гость мыкается, не зная точно, что делать, куда идти и зачем, и сморкается. Такие балы надо выбрасывать на помой ку, королева!
—Первым приехавшим очень трудно, — объяснял Коровьев.
—Пилят очень после бала мужей. «Зачем спешили?.. Видишь, ни кого нету! Это унизительно...» — писклявым голосом изображал пи лящих жен неугомонный кот и вдруг остановился и переменил инто нации. — Раз, два... десять секунд до полуночи! Смотрите, что сейчас будет!
Но десять секунд пробежали, и ничего ровно не произошло. Мар гарита, капризно оттопырив губу, презрительно щипнула за ухо ко та, но тот мигнул и ответил:
— Ничего, ничего, ничего. Еще запроситесь отсюда с поста!
Иеще десять секунд протащились медленно, как будто муха тащи лась по блюдечку с вареньем.
Ивдруг золотая прислуга внизу шевельнулась и устремилась к ка мину, и из него выскочила женская фигура в черной мантии, а за нею мужчина в цилиндре и черном плаще. Мантия улетела куда-то в руках лакеев, мужчина сбросил на руки им свой плащ, и пара — нагая жен щина в черных туфельках, черных по локоть перчатках, с черными перьями в прическе, с черной сумочкой на руке и мужчина с боро дой, во фраке стали подниматься по лестнице.
—Первые! — восторженно шепнул кот.
—Господин Жак Ле-Кёр с супругой, — сквозь зубы у уха Маргари ты зашептал Коровьев, — интереснейший и милейший человек. Убежденный фальшивомонетчик, государственный изменник и не дурной алхимик. В 1450-м году прославился тем, что ухитрился отра вить королевскую любовницу.
—Мы так хохотали, когда узнали, — шепнул кот и вдруг взвыл: — Аншанте!
Ле-Кёр с женой были уже вверху, когда из камина внизу появились две новые фигуры в плащах, а следом за ними третья.
Жена Ле-Кёра оказалась перед Маргаритой, и та улыбнулась ей так ясно и широко, что самой ей стало приятно. Госпожа Ле-Кёр со гнула колени, наклонилась и поцеловала колено Маргариты холод ными губами.
—Вотр Мажесте*, — пробормотала госпожа Ле-Кёр...
—Вотр Мажесте, — повторил Ле-Кёр, и опять холодное прикос новение губ к колену поразило Маргариту...
—Вотр Мажесте, же лоннёр**... — воскликнул Коровьев и, даже не сочтя нужным продолжать, затрещал: — Эн верр***...
—Милль мерси! — крикнул в ответ Ле-Кёр...
—Аншанте!—воскликнул Азазелл о.
Молодые люди уже теснили мадам Ле-Кёр к подносу с шампан ским, и Коровьев уже шептал:
—Граф Роберт Лейчестер... По-прежнему интересен... Здесь ис тория несколько иная. Этот был сам любовником королевы, но не французской, а английской, и отравил свою жену.
—Граф! Мы рады! — вскричал Коровьев.
Красавец блондин в изумительном по покрою фраке уже целовал колено.
—Я в восхищении, — говорила Маргарита.
—Я в восхищении, — орал кот, варварски выговаривая по-англий
ски.
—Бокал шампанского, — шептали траурные молодые люди, — мы рады... Графа давно не видно...
Из камина тем временем одни за другими появлялись черные ци линдры, плащи, мантии. Прислуга уж не стояла строем, а шевели лась, цилиндры летели из рук в руки и исчезали где-то, где, вероят но, была вешалка.
Дамы иногда задерживались внизу у зеркала, поворачиваясь и пальцами касаясь волос, потом вдевали руку в руку кавалера и лег ко начинали подниматься на лестницу.
— Почтенная и очень уважаемая особа, — пел Коровьев в ухо Мар гарите и в то же время маша рукою графу Лейчестеру, пившему шам панское, — госпожа Тофана.
Дама с монашески опущенными глазами, худенькая, скромная, поднималась по лестнице, опираясь на руку какого-то черненького человека небольшого роста.
Дама, по-видимому, любила зеленый цвет. На лбу у нее поблески вали изумруды, на шее была зеленая лента с бантом, и сумочка зеле ная, и туфли из зеленого листа водяной лилии. Дама прихрамывала.
— Была чрезвычайно популярна, — рассказывал Коровьев, — сре ди очаровательных неаполитанок, а ранее жительниц Палермо,
*Ваше величество (фр.).
**Ваше величество, имею честь (фр.).
***Бокал (фр.).
и именно тех, которым надоели их мужья. Тофана продавала таким...
Ведь может же в конце концов осточертеть муж?
—О, да, — смеясь, ответила Коровьеву Маргарита.
—Продавала, — продолжал Коровьев, — какую-то водичку в ба ночках, которая прямо чудесно помогала от всех болезней... Жена вливала эту водичку в суп, муж его съедал и чувствовал себя прекрас но, только вдруг начинал хотеть пить, затем жаловался на усталость, ложился в постель, и через два дня прекрасная неаполитанка была свободна, как ветер.
—До чего она вся зеленая! — шептала Маргарита. — И хромая.
Азачем лента на шее? Блеклая шея?
—Прекрасная шея, — пел Коровьев, делая уже приветственные знаки спутнику Тофаны, улыбаясь во весь рот, — но у нее неприят ность случилась. Хромает, потому что на нее испанский сапог наде вали, а узнав, что около 500 неудачно выбранных мужей, попробовав
ееводу, покинули и Палермо и Неаполь навсегда, сгоряча в тюрьме удавили. Я в восхищении, — заныл он.
—Госпожа Тофана! Бокал шампанского... — ласково говорила Маргарита, помогая хромой подняться с колена и в то же время всматриваясь в плаксиво улыбающегося ее спутника.
—Королева! — тихо восклицала Тофана.
—Как ваша нога? — участливо спрашивала Маргарита, восхища ясь своею властью легко говорить на всех языках мира, сама вслуши ваясь в певучесть своей итальянской речи.
—О, добрейшая королева! Прекрасно! — искренно и благодарно глядя водяными зеленоватыми глазами в лицо Маргариты...
Молодой человек уже вкладывал в сухую ручку госпожи Тофаны бокал.
—Кто это с нею? — торопливо справилась Маргарита. — С бого мерзкой рожей? Муж?
—Не знаю я этого сукина сына, — озабоченно шептал Коровь ев, — кажется, какой-то неаполитанский аптекарь... У нее всегда бы ла манера ронять себя и связываться со всякой сволочью. Ну, Азазелло пропустил... Все в порядке... Он должен по должности знать всех.
—Как рады мы, граф! — вскричал он по-французски и, пока очень бес покойный какой-то фрачник целовал колени Маргариты, говорил ей:
—Не правда ли, светлейшая королева, граф Алессандро Феникс очень, очень поправился.
—Калиостро, — вдунул он в ухо Маргарите... Поцелуи теперь шли один за другим...
—С этой чуть нежней, — одним дыханием [подсказал Коровь ев], — она мрачная. Неврастеничка. Обожает балы, носится с бредо вой мыслью, что мессир ее увидит, насчет платка ему что-то хочет рассказать.
—Где? Где?
—Вон между двумя, — взглядом указывал Коровьев.
Маргарита поймала взглядом женщину лет двадцати необыкно венного по красоте сложения с дымными топазами на лбу и такими же дымными глазами.
—Какой платок? Не понимаю! — говорила Маргарита довольно громко под рев музыки, звон и начинающий уже нарастать гул голосов.
—Камеристка к ней приставлена, — пояснял Коровьев, в то же время пожимая руки какому-то арабу, — и тридцать лет кладет ей на ночь на столик носовой платок с каемочкой... Как проснется она, платок тут. Она сжигала его в печке, топила в реке, ничего не помо гает.
—Какой платок?
—С синей каемочкой. Дело в том, что, когда она служила в кафе, хозяин ее как-то зазвал в кладовую, а через девять месяцев она роди ла мальчика. И унесла его в лес, и засунула ему в рот платок, а потом закопала мальчика в землю. На суде плакала, говорила, что кормить нечем ребенка. Ничего не понимает.
—А хозяин кафе где? — каким-то странным голосом [спросила Маргарита]. — Где хозяин?
—Ваше величество, — заскрипел снизу кот, — позвольте вас спро сить, при чем же здесь хозяин? Он платка младенцу не совал в рот!
Маргарита вдруг скрутила острыми ногтями ухо Бегемота в труб ку и зашептала, в то же время улыбаясь кому-то:
—Если ты, сволочь, еще раз это скажешь...
Бегемот как-то не по-бальному пискнул и захрипел:
—Ваше... ухо вспухнет... зачем портить бал?., я говорил юридиче ски... с юридической точки... Молчу, молчу! Как рыба молчу!
Маргарита выпустила ухо и глянула сверху вниз. Мрачные глаза взмолились ей, но рот шептал по-немецки:
—Я счастлива, королева, быть приглашенной на великий бал полнолуния или ста королей...
—А я, — отвечала по-немецки Маргарита, — рада вас видеть...
Очень рада... Любите ли вы шампанское?
—Что вы делаете, королева?! — на ухо беззвучно взревел Коровь ев. — Затор получится!
—Я люблю, — моляще говорила женщина.
—Так вот вы...
—Фрида, Фрида, Фрида, — жадно глядя на Маргариту, шептала женщина, — меня зовут Фрида, о королева!
—Так вот, напейтесь сегодня пьяной, Фрида, — сказала Маргари та, — и ни о чем не думайте!
Фрида, казалось, хотела войти в глаза Маргарите, тянулась к ней, но кот уже помогал ей подняться и увлекал в сторону.
Затор действительно мог получиться. Теперь уже на каждой сту пеньке было по два человека. Снизу из бездны на Маргариту по скло ну, как будто штурмуя гору, подымался народ.
Из швейцарской снизу уже послышалось жужжание голосов. При слуги там прибавилось... Там была толчея.
Маргарита теперь уже не имела времени для того, чтобы произ носить что-либо, кроме слов:
—Я рада вас видеть...
—Герцог! — подсказывал Коровьев и пел теперь за двух на всех языках.
Голые женские тела, вкрапленные меж фрачных мужчин, надви гались снизу, как стеной. Шли смуглые, и белотелые, и цвета кофей ного зерна, и вовсе черные и сверкающие, как будто смазанные мас лом. В волосах рыжих, черных, каштановых, светлых, как лен, —
вливне света играли снопами, рассыпали искры драгоценные кам ни. И как будто кто-то окропил штурмующую колонну мужчин — брызгали светом с грудей бриллиантовые капли запонок.
Маргарита теперь ежесекундно ощущала прикосновение губ к ко лену, ежесекундно вытягивала вперед руку для поцелуя, лицо ее стя нуло в вечную улыбающуюся маску привета.
—Но разнообразьте глаза... глаза, — теперь уже в громе музыки и жужжанье и с лестницы, и сзади, в реве труб и грохоте, не стесня ясь, говорил Коровьев, — ничего не говорите, не поспеете, только делайте вид, что каждого знаете... Я восхищен!.. Маркиза де Бренвиллье... Отравила отца, двух братьев и двух сестер и завладела на следством... Господин де Годен, вас ли мы видим? В карты играют
втом зале через площадку! Минкина. Ах, хороша! Не правда ли, ко ролева, она красива... Излишне нервна... зачем же было жечь лицо горничной щипцами и вырывать мясо... Впрочем... Настасья Федо ровна! Бокал шампанского... Маленькая пауза... пауза... Ему несколь ко слов... Что-нибудь о его чудесах на баске...
—Кто? Кто?
—Паганини... играет сегодня у нас...
Горящие, как уголья, глаза, изжеванное страстью лицо склони
лось перед Маргаритой...
—Я счастлива услышать дивные звуки...
—Барон Паганини! — Коровьев кричал и тряс руки Паганини. — Все мы будем счастливы услышать ваши флажолеты после этой ужас ной трескотни, которую устроил профан Бегемот... Как, ни одного стакана шампанского?.. Ну, после концерта, я надеюсь... Не беспо койтесь. Ваш Страдивари уже в зале... он под охраной... Ни одно су щество в мире не прикоснется к нему... За это я вам ручаюсь!..
Лица плыли, качались, и казалось, что одна огромная, как солнце,
улыбка разлилась по ним всем...
—Все одинаковы во фраках... но вот и император Рудольф...
—У которого безумные глаза?
—Он, он... Алхимик и сошел с ума... Еще алхимик, тоже неудач ник, повешен. Еще алхимик, опять-таки неудача, нищета... Рад ви деть вас, господин Сендзивей! Вот эта... чудесный публичный дом держала в Страсбурге, идеальная чистота, порядок... Он? Ударил по лицу друга, а на другой день на дуэли его же заколол... Кровосмеси тель...
—Этот лысый — господин Руфо, идеальный сводник... Бегемот, пора! Давай своих медведей, которыми ты так хвастался. Видишь,
взале у первого буфета скопился народ. Отсасывай их своими медве дями, а то на площадке нельзя будет повернуться. Господин Казанова, королева рада вас видеть. Московская портниха, приятнейшая женщина, мы все ее любим за неистощимую фантазию. Держала ате лье и придумала страшно смешную штуку — провертела круглые ды-
ры в стене той комнаты, где дамы примеривали туалеты. Бокал шам панского! Я в восхищении!
—И они не знали?
—Все до единой знали. Я в восхищении! Этот двадцатилетний мальчуган всегда отличался дикими фантазиями. Мечтатель и чудак. Его полюбила одна девушка, красавица, и он продал ее в публичный дом. Рядом с ним отцеубийца. За ним госпожа Калиостро, с нею вы сокий, обрюзгший — князь Потемкин. Да, тот самый, ее любовник.
По лестнице текла снизу вверх людская река, чинно, медленно
ировно. Шорох лакированных туфель стоял непрерывный, моно тонный. И главное, что конца этой реке не было видно. Источник ее, громадный камин, продолжал питать ее.
Так прошел час и прошел второй час.
Тогда Маргарита стала замечать, что силы ее истощаются. Цепь стала ненавистна ей, ей казалось, что с каждой минутой в ней при бавляется веса, что она впивается углами в шею. Механически она поднимала правую руку для поцелуя и, подняв ее более тысячи раз, почувствовала, что она тяжела и что поднимать ее просто трудно.
Интересные замечания Коровьева перестали занимать Маргари ту. И раскосые монгольские лица, и лица белые и черные сделались безразличны, сливались по временам в глазах, и воздух почему-то на чинал дрожать и струиться.
Несколько, но ненадолго, оживили Маргариту обещанные Беге мотом медведи. Стена рядом с площадкой распалась, и тайна «све тит месяц» разъяснилась. Возник ледяной зал, в котором синеватые глыбы были освещены изнутри и пятьдесят белых медведей грянули на гармониках. Один из них — вожак и дирижер, надев на голову кар туз, плясал перед ними.
— Глупо до ужаса, — бормотал Коровьев, — но цели достигло. Туда потянулись, здесь стало просторнее... Я в восхищении!
Маргарита не выдержала и, стиснув зубы, положила локоть на тумбу.
Какой-то шорох, как бы крыльев по стенам, теперь доносился из зала сзади, и было понятно, что там танцуют неслыханные полчища, и даже показалось, будто массивные мраморные, мозаичные, хрус тальные полы в этом диковинном здании ритмично пульсируют.
Ни Гай Цезарь Калигула, ни Чингисхан, прошедшие в потоке лю дей, ни Мессалина уже не заинтересовали Маргариту. Как не интере совали ни десятки королей, герцогов, кавалеров, самоубийц, отра вительниц, висельников, сводниц, тюремщиков, убийц, шулеров, палачей, доносчиков, изменников, куртизанок, безумцев, сыщиков, растлителей, мошенников, названных Коровьевым. Все их имена спутались в голове, лица стерлись в лепешку, из которых назойливо лезло в память только одно, окаймленное действительно огненной бородой, лицо Малюты Скуратова. Маргарита чувствовала только то, что поясницу ее нестерпимо ломит, что нога подгибается.
Она попросила пить, и ей подали чашу с лимонадом. Наихудшие страдания ей причиняло колено, которое целовали. Оно распухло, кожа посинела, несмотря на то, что несколько раз рука Наташи по-
являлась возле этого колена с губкой, чем-то душистым и смягчаю щим смачивала измученное тело.
Вначале третьего часа Маргарита глянула безнадежными глазами
вбездну и несколько ожила: поток редел, явно редел.
— Законы бального съезда одинаковы, королева Маргарита, — за говорил Коровьев, — я мог бы вычертить кривую его. Она всегда оди накова. Сейчас волна начнет спадать, и, клянусь этими идиотскими медведями, мы терпим последние минуты. Я восхищен!
Медведи доиграли рязанские страдания и пропали вместе со льдом.
Маргарита стала дышать легче. Лестница пустела. Было похоже на начало съезда.
—Последние, последние, — шептал Коровьев, — вот группа на ших брокенских гуляк.
Он еще побормотал несколько времени: эмпузы, мормолика, два вампира. Все.
Но на пустой лестнице еще оказались двое пожилых людей. Коровьев прищурился, узнал, мигнул подручным и сказал Марга
рите:
—А, вот они...
—У них почтенный вид, — говорила, щурясь, Маргарита.
—Имею честь рекомендовать вам, королева, директора театра
идоктора прав господина Гёте и также господина Шарля Гуно, изве стного композитора.
—Я в восхищении, — говорила Маргарита.
Идиректор театра, и композитор почтительно поклонились Маргарите, но колена не целовали.
Перед Маргаритой оказался круглый золотой поднос и на нем два маленьких футляра. Крышки их отпрыгнули, и в футлярах оказалось по золотому лавровому веночку, который можно было носить в пет лице, как орден.
— Мессир просил вас принять эти веночки, — говорила Маргари та одному из артистов по-немецки, а другому по-французски, — на па мять о сегодняшнем бале.
Оба приняли футляры и последовали к подносам.
—Ах, вот и самый последний, — сказал Коровьев, кивая на по следнего очень мрачного человека с маленькими, коротко подстри женными под носом усиками и тяжелыми глазами.
—Новый знакомый, — продолжал Коровьев, — большой при ятель Абадонны. Как-то раз Абадонна навестил его и нашептал за ко ньяком совет, как избавиться от одного человека, проницательнос ти которого наш знакомый весьма боялся. И вот он велел своему се кретарю обрызгать стены кабинета того, кто внушал ему опасения, ядом.
—Как его зовут? — спросила Маргарита.
—Право, еще не спросил, Абадонна знает.
—А с ним кто?
—Этот самый исполнительный его секретарь.
—Я восхищен! — привычным голосом закричал Коровьев.
Лестница опустела. Маргарита, Коровьев в сопровождении кота покинули свой пост.
Они сбежали вниз по лестнице, юркнули в камин и оттуда какимито окольными и темными путями проникли в ту самую ванную ком нату, где Маргариту одевали для бала.
— О, как я устала! — простонала Маргарита, навалившись на ска мейку.
Но Гелла и Наташа опять повлекли ее под кровавый душ, тело ее размяли и размассажировали, и Маргарита ожила вновь.
Неумолимый Коровьев дал только три минуты на то, чтобы поле жать на скамье. Теперь Маргарите предстояло облететь бал, чтобы почтенные гости не чувствовали себя брошенными.
Бал дал себя знать, лишь только Маргарита, чуть касаясь мрамор ного пола, скользя по нему, вылетела в тропический сад. Ей показа лось, что рядом идет сражение. Сотни голосов сливались в мощный гул, и в этом гуле слышались страшные удары металлических таре лок, какое-то мерное буханье и даже выстрелы.
Иногда вырывался смех, его выплескивало, как пену с волны. Но в самой оранжерее было тихо... В густейшей зелени сидело не
сколько парочек с бокалами, да еще бродил одинокий человек, с лю бопытством изучающий отчаянно орущих на всех языках попугаев.
Человек этот оказался директором театра Гёте, и ему Маргарита успела послать только обольстительную улыбку и одну фразу — чтото о попугаях.
В соседнем зале уже не было оркестра Штрауса, на эстраде за тюльпанами его место занял обезьяний джаз. Громадная лохматобакенбардная горилла в красном фраке с трубой в руке, приплясывая, дирижировала громадным и стройным джазом. В один ряд сидели орангутанги с блестящими трубами, дуя в них. На плечах у них сиде ли веселые шимпанзе с гармониями. В гриве, похожей на львиную, два гамадрила играли на роялях, и роялей этих не было слышно в громе и писке, буханьях и вое инструментов в лапах гиббонов, ман дрилов и мартышек со скрипками.
На зеркальном полу пар пятьсот, словно слипшись, поражая Мар гариту ловкостью и чистотой движения, стеною, вертясь в одном на правлении, шли, угрожая смести все со своего пути.
Свет менялся через каждые десять секунд. То светили с хор разно цветные прожектора, и женские тела то блестели розово и тепло, то становились трупно-зелеными, то красно-мясными. Атласные жи вые бабочки ныряли над танцующими полчищами, с потолков сы пался цветочный дождь. То погасали прожектора, и тогда на капите лях колонн загорались мириады светляков, а в воздухе плыли болот ные огни.
Лишь только Маргариту увидели, полчище распалось само со бою, и, проходя по образовавшемуся коридору, Маргарита слышала восхищенный шепот, разросшийся до гула:
— Королева Марго!
Как в танцевальном зале одурял запах цветов, духов и драгоцен ных цветочных масел, здесь вертел голову запах шампанского, кло-