Экзамен зачет учебный год 2023 / МЛОГОС КНИГА 5 (1–16.1 ГК) 2020 Основные положения ГП

в ст. 507 ГК РФ в контексте заключения договора поставки, но общие положения ГК РФ на сей счет молчали, а сама ст. 507 ГК РФ применялась крайне редко. Сейчас же в свете правил п. 3 ст. 1, п. 3 ст. 307

ист. 434.1 ГК РФ некорректное поведение может являться основанием для ответственности, так как эта сфера отношений стала новой княжеской вотчиной принципа добросовестности. Подробные конкретные правила, регулирующие эти отношения, сформулировать попросту невозможно, но их подведение под действие принципа доброй совести открыло судам возможности в форме кристаллизации данного принципа постепенно прояснять правила переговорных «игр».

Дабы ускорить этот процесс кристаллизации стандартов добросовестного ведения переговоров, законодатель решил пойти дальше, чем идут авторы ряда аналогичных норм в европейских кодификациях, и сразу же указал несколько конкретных красных черт, которые нельзя переступать на стадии переговоров и при пересечении которых презюмируется недобросовестность. Здесь авторы ГК РФ просто закрепили несколько примеров некорректного поведения на стадии переговоров, которые ранее европейские суды, толкуя общий принцип доброй совести, вывели в своей судебной практике. К недобросовестным приемам ведения переговоров ст. 434.1 ГК РФ, в частности, относит ведение переговоров при заведомом отсутствии намерения заключить договор, сообщение недостоверной информации, неполное раскрытие или умолчание об информации, раскрытия которой требует принцип добросовестности, внезапный, неоправданный и неожиданный для другой стороны выход из переговоров, а также разглашение

иненадлежащее использование конфиденциальной информации, полученной в ходе переговоров. При этом данные случаи являются лишь иллюстрациями, и судам открыта возможность пополнять этот список конкретных запретов и ограничений за счет кристаллизации принципа добросовестности при установлении обязательств и прав (п. 3 ст. 301, п. 3 ст. 307 ГК РФ) и общего запрета на недобросовестное ведение переговоров (ст. 434.1 ГК РФ).

Подробный разбор всей этой проблематики выходит за рамки настоящего комментария. Отметим лишь, что как п. 1 ст. 3 и п. 3 ст. 307

ГК РФ, так и ст. 434.1 ГК РФ оставляли без ответа вопрос о правовой природе такой ответственности. В ряде европейских стран негативно относятся к взысканию в рамках деликтного иска чистых экономических убытков (т.е. убытков, возникших не в результате причинения делинквентом первичного вреда имуществу, здоровью и иным абсолютным имущественным или неимущественным правам, а непосредственно возникающих в финансовой сфере пострадавшего в результате

239

того или иного незаконного или недобросовестного поведения делинквента), за исключением случаев совершения преступлений и очевидно аморальных поступков. Поэтому в таких странах возобладала теория, согласно которой стороны, вступая в переговоры, самим этим фактом связывают себя подразумеваемым соглашением в дальнейшем вести переговоры добросовестно, и, соответственно, недобросовестность на переговорах (в том числе в форме той или иной неосторожности) рассматривается как нарушение обязательств, вытекающих из такого подразумеваемого соглашения. При данном подходе, известном, например, немецкому праву, ответственность за недобросовестное ведение переговоров рассматривается как договорная или квазидоговорная. В других же странах, которые признают более широкую сферу применения деликтного иска и допускают взыскание посредством такого иска и чисто экономических убытков при неправомерном (в том числе недобросовестном) поведении ответчика, указанная фикция представляется избыточной, преддоговорные отношения не рассматриваются как реализация некоего подразумеваемого соглашения, а недобросовестное ведение переговоров воспринимается как деликт. Соответственно, здесь взыскание убытков за недобросовестное ведение переговоров происходит посредством деликтного иска. К таким странам относится, в частности, Франция. В Англии, где общий принцип добросовестности пока не закреплен в судебной практике или статутах и, в частности, не признается общая идея добросовестного ведения переговоров, не все, но отдельные случаи того, что европейцы назвали бы недобросовестными приемами ведения переговоров (например, обман на переговорах), караются возмещением убытков также посредством деликтного иска.

По какому пути пошла российская судебная практика, становится понятным из п. 19 Постановления Пленума ВС РФ от 24 марта 2016 г. № 7: ВС РФ закрепил деликтную теорию преддоговорной ответственности. В целом этот выбор согласуется с тем, что в последние годы практика ВС РФ начала склоняться к французскому, более либеральному подходу к взысканию чистых экономических убытков в рамках деликтного иска (см. подробнее комментарий к п. 1 ст. 15 ГК РФ).

Соответственно, согласно российскому праву любой участник оборота обязан вести себя добросовестно при вступлении и ведении переговоров и сам вправе рассчитывать на защиту со стороны суда в случае, если он становится жертвой недобросовестного ведения переговоров своими партнерами.

Ответственность за недобросовестное ведение переговоров строится, как и стандартный деликтный институт, на началах вины. При

240

этом презумпция виновности здесь согласно п. 2 Постановления Пленума ВС РФ от 24 марта 2016 г. № 7 не применяется. Видимо, ВС РФ здесь опирался на идею о том, что добросовестность поведения участников оборота в силу п. 5 ст. 10 ГК РФ предполагается, и истец должен доказать недобросовестность ответчика. Тут мы сталкиваемся

сопределенным противоречием. Добрая совесть очерчивает стандарт поведения, поэтому, чтобы доказать неправомерность поведения ответчика, истец должен доказать нарушение этого стандарта (точнее, убедить суд в том, что поведение лица противоречит тому требованию, которое кажется уместным вывести из принципа добросовестности). Но если истец доказал недобросовестность поведения ответчика, означает ли это, что он неминуемо доказал и вину ответчика? Судя по всему, ВС РФ считает, что да, и поэтому исключает применение правила о презумпции вины. Ведь вина – это доктрина, которая также предполагает отклонение от стандарта поведения (непринятие должных мер заботливости и осмотрительности). Иначе говоря, ВС РФ рассуждал, видимо, так: истец в рамках деликтного иска должен доказать недобросовестность, но если он это сделал, то неминуемо установлена и вина, а значит, бремя доказывания вины лежит на истце, а не на ответчика (как в обычном деликтном споре).

Идействительно, когда неправомерность при рассмотрении деликтного иска определяется путем сопоставления поведения ответчика не с четкими и ясными требованиями, а с оценочным и «каучуковым» стандартом поведения (в частности, добросовестности), элемент неправомерности и элемент вины во многом смешиваются и становятся трудноотличимы. Также проблема возникает и при взыскании убытков

сдиректоров юридических лиц, причинивших убытки своим организациям в результате нарушения требований разумности и добросовестности при осуществлении своих полномочий и управленческих функций: доказать неразумность и недобросовестность должен истец, но если эти обстоятельства нарушения директором своих фидуциарных обязанностей установлены, может показаться, что тем самым истец доказывает и вину ответчика.

Впрочем, спасение догматического разделения объективной и субъ-

ективной стороны правонарушения в данном контексте вполне возможно. Мыслимо себе представить ситуации нарушения обязанности добросовестного ведения переговоров при отсутствии вины. Например, сторона могла солгать на переговорах, находясь сама в состоянии извинительного заблуждения по поводу соответствующих фактов. Объективная сторона налицо (сообщена недостоверная информация), но не факт, что в поведении этой стороны будет установлена вина. Иначе

241

говоря, вина как субъективное условие деликтной ответственности может учитывать конкретные, специфические обстоятельства извинительного плана, в то время как недобросовестность как объективный стандарт поведения (элемент неправомерности) определяется без учета этих специфических обстоятельств. Если доказана недобросовестность, на ответчика перекладывается бремя доказывания отсутствия своей вины в строгом соответствии с общими правилами деликтной ответственности (п. 2 ст. 1064 ГК РФ).

Впрочем, такое расщепление кому-то может показаться искусственным. Но эта путаница связана с семантикой понятия добросовестности как этического стандарта. С точки зрения семантики русского языка трудно назвать недобросовестным поведение лица в ходе переговоров, если в таком поведении не было вины. Если бы речь шла о нарушении конкретной обязанности выдать какую-то справку или передать четко определенные документы либо обязанности воздержаться от причинения физического вреда здоровью или имуществу лица, мы бы не сомневались в аналитическом разделении элемента противоправности и элемента вины и легко могли бы представить ситуации, когда есть первое, но нет второго. В случае с добросовестностью ситуация несколько иная. Но если мы правильно понимаем суть добросовестности не как непосредственно действующего правила поведения, а как источника формирования судами таких вполне конкретных правил судами (как, например, требования сообщать достоверную информацию в ходе переговоров), то ситуация проясняется. Конкретный ответчик всегда нарушает не принцип доброй совести, а вполне конкретное требование, из этого принципа, по мнению суда, вытекающее (и когда мы говорим о нарушении принципа добросовестности, мы это подразумеваем), и нарушить такое требование он может в том числе и невиновно. В последнем случае, если отсутствие вины доказал ответчик, деликтная ответственность должна исключаться.

Также следует критически оценить тот фрагмент п. 19 Постановления Пленума ВС РФ от 24 марта 2016 г. № 7, в котором суд указывает, что общее правило о презумпции добросовестности ведения переговоров и несении истцом бремени доказывания недобросо-

вестности ответчика не действует в случаях, когда истом доказано а) предоставление стороне неполной или недостоверной информации, в том числе умолчание об обстоятельствах, которые в силу характера договора должны быть доведены до сведения другой стороны, или б) внезапное и неоправданное прекращение переговоров о заключении договора при таких обстоятельствах, при которых другая сторона переговоров не могла разумно этого ожидать. По мысли ВС РФ, если

242

истцом доказаны указанные обстоятельства, то недобросовестность предполагается, и бремя доказывания добросовестности перекладывается на ответчика. Как представляется, здесь допущена логическая ошибка: если истец доказал, что ответчик в ходе переговоров сообщил значимую недостоверную информацию или внезапно, неоправданно

инеожиданно вышел из переговоров, стандарт доказывания недобросовестности уже соблюден, и на ответчика перекладывается а) бремя опровержения этих доказательств истца и представления иных доказательств, которые могли бы позволить суду усомниться в гипотезе истца о нарушении требований добросовестности в ходе переговоров,

иб) бремя доказывания своей невиновности (например, того, что он сам не знал и не должен был знать о том, что сообщает в ходе переговоров недостоверную информацию). Ответчик может защищаться одним из двух указанных способов или обоими сразу. Иначе говоря, здесь нельзя увидеть исключение из общего правила о несении истцом бремени доказывания недобросовестности (т.е. неправомерности поведения ответчика в ходе переговоров) – просто работают общие правила о распределении бремени доказывания и стандарте доказывания

иобщие правила ст. 1064 ГК РФ о применении презумпции вины при установленном факте причинения вреда неправомерным поведением.

3.21.Case study: дополнение договора новыми правами и обязанностями

Добросовестность при исполнении обязательства (включая инфор-

мирование, содействие, учет прав и интересов друг друга), вытекающая как из п. 3 ст. 1, так и из п. 3 ст. 307 ГК РФ, означает, что поведение стороны обязательства (должника или кредитора) должно соответствовать не только условиям договора и императивным или не исключенным сторонами диспозитивным нормам закона, а также обычаям, но и стандартам справедливости и разумности, честной деловой практики. Суд наделен компетенцией сопоставить поведение должника и кредитора по некоему обязательству с принципом добросовестности, как он понимается судом, и в случае отклонения поведения стороны от того правила, которое суд выводит из стандарта доброй совести, признать ее нарушителем подразумеваемой обязанности действовать добросовестно и применить к ней те санкции, которые право или до-

говор предполагают применять к контрагенту на случай нарушения им своих обязательств (право на расторжение договора при существенном нарушении, взыскание убытков и т.п.).

Восполнение договорного правоотношениями новыми правилами осуществляется судами не только на основании правила п. 3 ст. 1 и п. 3 ст. 307 ГК РФ, но и с опорой на п. 2 ст. 6 ГК РФ, который еще с 1995 г. дает суду право восполнить пробел в договоре за счет

243

правила, которое суд готов сформулировать с опорой на принцип добросовестности (а также требования разумности и справедливости). Как отмечено в комментарии к п. 2 ст. 6 ГК РФ, этот механизм восполнения договора работает не только тогда, когда имеет место истинный (формально-логический) пробел, без восполнения которого спор в принципе невозможно разрешить, но и при наличии телеологического пробела, т.е. в ситуации, когда без данного нового правила спор разрешить можно с опорой на общие правила ГК РФ

иусловия сделки, но результат будет явно несправедлив, и формирование нового правила обусловлено необходимостью учесть специфику конкретной ситуации, не предусмотренную законодателем при формулировании общих норм.

Добросовестность при исполнении обязательств начала признаваться судами еще до появления в ГК РФ п. 1 ст. 3 (например, Постановление Президиума ВАС РФ от 25 июля 2011 г. № 3318/11).

Право требования взыскания убытков при нарушении таких подразумеваемых обязанностей подчиняется общим правилам об ответственности за нарушение обязательства (гл. 25 ГК РФ). Это, в частности, означает, что, если нарушитель является лицом, осуществляющим в рамках этого договора предпринимательскую деятельность, он обязан возместить убытки независимо от своей вины в нарушении таких обязанностей; ответственность исключается только при наличии непреодолимой силы, если наличие таких обстоятельств будет доказано нарушителем (п. 3 ст. 401 ГК РФ). В остальных же случаях должник несет ответственность при наличии вины (т.е. при умышленном или неосторожном нарушении); при этом вина презюмируется, и обратное подлежит доказыванию нарушителем (п. 1–2 ст. 401 ГК РФ).

Восполнение договорного правоотношения за счет прав и обязанностей, вытекающих из доброй совести, известно большинству континентально-европейских правопорядков (Германия, Франция

идр.) и актам международной унификации частного права. Так, согласно ст. 1.7, а также ст. 5.1.1 и 5.1.2 Принципов УНИДРУА должник не только обязан к тому, что прямо закреплено в договоре или позитивном праве, но и связан подразумеваемыми условиями, которые суды

могут ретроспективно определить с учетом характера и цели договора, практики, которую стороны установили в своих взаимоотношениях, добросовестности и честной деловой практики и разумности. Примерно то же закреплено и в ст. II.–9:101 Модельных правил европейского частного права. Английские же суды здесь обычно обходятся без концепции доброй совести, но (намного реже, чем их континентальные коллеги, и при соблюдении ряда жестких условий) дополняют

244

контракты за счет использования фикции подразумеваемых условий

(implied terms).

Так, например, явно недобросовестно со стороны должника осуществить платеж крупной суммы монетами, если такая возможность не была оговорена или не соответствует сложившейся в отношениях сторон практике и, соответственно, подрывает разумные ожидания кредитора. Например, когда должник по денежному заемному обязательству размером в 10 млн руб. из вредности предлагает кредитору принять платеж наличными на указанную сумму в виде грузовика с мешками мелких монет, кредитор может отвергнуть такой платеж как ненадлежащий (нарушающий подразумеваемую обязанность в отношении порядка погашения денежного долга), а также может принять такой платеж, но потребовать от должника возмещения своих расходов на инкассацию.

В качестве еще одного примера такой кристаллизации нового конкретного правила на уровне судебной практики на основе правил п. 3 ст. 1, п. 2 ст. 6 и п. 3 ст. 307 ГК РФ можно привести обязанность уведомить контрагента о наступлении обстоятельств непреодолимой силы. Эта обязанность не закреплена в законе и иногда не фиксируется

вдоговоре. В то же время ВС РФ в Постановлении Пленума от 24 марта 2016 г. № 7 (п. 10) вывел ее из применения принципа добросовестности и указал, что в случае нарушения данной обязанности возникает ответственность в виде возмещения убытков.

Если в договоре были закреплены банковские реквизиты кредитора по обязательству, из принципа добросовестности вытекает обязанность кредитора заблаговременно сообщить своему должнику о закрытии счета в данном банке, чтобы исключить ситуацию, когда должник, не зная о закрытии счета кредитора, отправит деньги по указанным

вдоговоре реквизитам и столкнется с проблемами с возвратом данной суммы (например, в связи с банкротством данного бывшего банка кредитора). Этот подход нашел свое закрепление в Определении СКЭС ВС РФ от 25 сентября 2015 г. № 306-ЭС15-5083.

Можно привести и такой пример: стороны заключают договор под отлагательным или отменительным условием или договор, содержа-

щий отдельное обязательство под отлагательным или отменительным условием; в такой ситуации из принципа добросовестности следует, что ни одна из сторон не должна совершать действия, направленные на способствование или препятствование наступлению таких условий к своей выгоде и невыгоде другой стороны, если из программы договорных отношений, существа договора, обычаев и т.п. не следует, что подобное вмешательство допускается и не будет сюрпризом для другой

245

стороны. Во всех подобных случаях недобросовестное поведение соответствующей стороны может стать поводом для взыскания договорных убытков в связи с нарушением подразумеваемой обязанности (п. 1 ст. 3, п. 3 ст. 307 ГК РФ), а также в ряде случаев и заблокировать попытку извлечь выгоду из формального наступления или ненаступления условия (п. 4 ст. 1 ГК, п. 3 ст. 157 ГК РФ). Например, согласно п. 15 Постановления Пленума ВС РФ от 24 марта 2016 г. № 7, если сторона договора, в пользу которой должно быть осуществлено возмещение потерь, недобросовестно содействовала наступлению обстоятельства, на случай которого установлено это возмещение, для целей применения ст. 406.1 ГК РФ такое обстоятельство считается ненаступившим

(п. 4 ст. 1, п. 2 ст. 10 ГК РФ).

И наоборот, иногда не из конкретных условий договора, но из существа договора и принципа добросовестности может следовать обязательство одной из сторон активно способствовать или препятствовать наступлению условия. Например, если лицензионный договор привязывает размер роялти, подлежащего выплате правообладателю, к размеру доходов, которые извлечет лицензиат, из характера договора может вытекать подразумеваемая обязанность лицензиата прикладывать разумные усилия к использованию соответствующей лицензии для извлечения дохода. Это в первую очередь касается исключительной лицензии. Если эта обязанность прямо в договоре не обозначена, но и прямо не исключена, она может быть признана вытекающей из доброй совести. Если издательство получило исключительную лицензию на издание и распространение некоей книги, книгу напечатало, но не запустило ее в продажу или занимается продажами крайне вяло в нарушение общепринятых стандартов, ни в коей мере не заботясь об интересе автора на получение вознаграждения по исключительной лицензии, автор может обвинить издательство в нарушении подразумеваемой обязанности, расторгнуть договор и потребовать возмещения убытков. Или представим договор международной купли-продажи, который обуславливает обязательство покупателя по предоплате импортируемого товара получением покупателем тех или иных разрешительных документов на импорт

соответствующего товара. В соглашении может быть не предусмотрено прямо, но из всего смысла договора и обстоятельств дела может со всей очевидностью следовать, что продавец имеет право ожидать от покупателя совершения активных действий по оформлению таких документов и как минимум приложения разумных усилий для достижения этого результата. Данные обязанности могут имплицироваться со ссылкой на п. 3 ст. 1 и п. 3 ст. 307 ГК РФ.

246

Условная сделка, ставящая обязательства или распорядительный эффект под отлагательное условие, может предусматривать обязательства одной или обеих сторон воздерживаться от совершения действий, которые могут привести к тому, что в случае наступления условия соответствующий распорядительный правовой эффект окажется не имеющим силы или обязательство окажется невозможным к исполнению. Например, если совершена распорядительная сделка с отлагательным условием, у покупателя имеется право ожидания наступления такого условия и приобретения права на движимую вещь (имущественное право), и при этом данная сделка сопровождается обязательством собственника в период до наступления условия не отчуждать эту вещь (имущественное право) третьим лицам, не уничтожать ее, не закладывать и т.п., то нарушение такого обязательства может наделить несостоявшегося покупателя правом на иск об убытках. Но если стороны не предусмотрели такие обязательства прямо, то в ряде случаев с учетом конкретных обстоятельств вполне возможно вывести их из общего принципа добросовестности (п. 3 ст. 1 и п. 3 ст. 307 ГК РФ). В качестве примера можно привести ст. 5.3.4 Принципов УНИДРУА, согласно которой «[в] ожидании выполнения условия сторона не может в нарушение обязанности добросовестности и честной деловой практики совершать такие действия, которые нанесут ущерб правам другой стороны в случае выполнения условия».

Другой пример: представим ситуацию, когда сторона договора получает якобы от контрагента, являющегося юридическим лицом, заявление об отказе от договора, подписанное заместителем директора этого юридического лица, и при этом доверенность на подписание такого заявления не приложена, ранее адресату не предъявлялась и адресат не уверен в том, что в подобной ситуации речь может идти о полномочиях в силу обстановки. Казалось бы, адресат здесь может просто игнорировать такое заявление и впоследствии апеллировать к тому, что у него не было оснований воспринимать данное письмо как выражение воли контрагента. Тем не менее такое пассивное поведение может показаться недобросовестным (п. 3 ст. 1, п. 3 ст. 307 ГК РФ). С точки зрения стандарта честной деловой практики разумный

участник оборота в описанной ситуации должен запросить контрагента подтвердить или опровергнуть наличие у подписанта полученного заявления соответствующих полномочий (как минимум если имелись разумные основания допустить, что у подписанта были полномочия).

Во всех подобных случаях восполнения договора не прописанными в нем, но вытекающими из доброй совести обязанностями нет истинного (формально-логического) пробела закона, но при этом

247

поведение стороны явно нарушает подразумеваемую обязанность, вытекающую из принципа добросовестности. Последнее позволяет обвинить такую сторону в неправомерном поведении, поскольку требование добросовестности закреплено в позитивном праве в п. 3 ст. 1 и п. 3 ст. 307 ГК РФ.

Но дополняющая функция принципа добросовестности не сводится к выведению во имя справедливости и разумности не прописанных в договоре и неизвестных источникам права обязанностей, но и дополнение договора за счет признания за одной из сторон или обеими сторонами неких секундарных (преобразовательных) прав, таких как право на отказ от договора при наступлении определенных обстоятельств. Выводимое из доброй совести правило может быть также новым условием осуществления некоего секундарного (преобразовательного) права. Так, например, закон не требует от стороны, пожелавшей отказаться от договора в связи с предвидимым нарушением договора ее контрагентом (возникновением обстоятельств, очевидно свидетельствующих о том, что контрагент нарушит договор в будущем), проинформировать партнера о своих планах заранее и дать партнеру возможность развеять сомнения или предоставить достаточные гарантии будущего надлежащего исполнения, но судебная практика вывела такую дополнительную обязанность предупреждения на основе принципа доброй совести (см. п. 57 Постановления Пленума ВС РФ от 22 ноября 2016 г. № 54). По логике нарушение данного требования должно влечь не возмещение убытков,

аблокирование права на превентивный отказ от договора. По сути, ВС РФ сформировал дополнительное условие осуществления права на превентивный отказ от договора.

Добрая совесть может быть источником формирования и иных неизвестных закону правил, не только прав и обязанностей в узком смысле, но и, например, правил распределения рисков или сроков существования тех или иных правоотношений. Например, нередко стороны заключают сделку под отлагательным условием, но не предусматривают предельный срок ожидания условия. Это порождает аномальную ситуацию вечной подвешенности и неопределенности в отношениях сторон, но право не может терпеть такую противоесте-

ственную ситуацию и вынуждено вмешиваться. Поэтому суды должны дополнять договор за счет импликации срока ожидания условия с опорой на п. 3 ст. 1, п. 2 ст. 6 и п. 3 ст. 307 ГК РФ путем применения разумного срока, определяемого с учетом конкретных обстоятельств,

атакже выводить подразумеваемое последствие ненаступления условия в течение этого разумного срока, опять же учитывая природу сделки. Например, очевидно, что, если под отлагательное условие поставлен

248