3179

С человеком всегда происходят те чудеса, которых он заслуживает.

Мафтен дю Гер

СМЯТЕНИЕ

Очень беспокойными, какими-то нескладными, с резкими колебаниями положительных и отрицательных эмоций, выдались для меня последние полтора года.

Наряду с радостными событиями — поездкой в Тунис, выходом в свет учебника, персональной фотовыставкой, — сплошной негатив: крупные неприятности на работе из-за срыва, в общем-то, по моей вине престижного проекта, обострение старой болезни, закончившееся операцией с неутешительным для меня диагнозом — аденокарцинома. А это значит, что я причислен к «раковому корпусу». В голове все время прокручивается вопрос: что же предпринять — лечиться или ждать, ждать или лечиться? Для меня наступил в прямом смысле слова крах.

…За окном заканчивается весна, а я, захваченный потоком жизненных коллизий, еще ни разу не выходил на природу.

Ранним воскресным апрельским утром, захватив с собой фотоаппарат, я ушел в лес. А там весна уже собрала свои первые восхищенные «охи» и «ахи» и властвует вовсю. Деревья сбросили свой жел- то-зеленый цыплячий пух и оделись в листву, зеленая трава скрыла прошлогодние опавшие листья, а березы как будто пополнели от распирающего их сладкого сока. И цветы, цветы, цветы…

Но сегодня природа не на моей стороне. Аппарат висит на шее без работы. Мысли тяжелы и запутанны до того, что не только не могу сосредоточиться на каком-то объекте съемки, я его просто не вижу. Зрячая слепота. Выхожу с понурой головой на берег водохранилища. Поднимаю голову и… вижу перед собой картину, скопированную с моей души, полностью соответствующую моему состоя-

243

Эдуард Сазонов ЗЕРКАЛО ЖИЗНИ

нию. Небо с солнцем, спрятанным за рваными облаками, отражено в неспокойной, местами до черноты темной воде, холодной и глубокой. Светлое пятно на воде не смягчает картину, а скорее напоминает космическую дыру, засасывающую в себя всю окружающую ее материю. Лес в центре картины, идеально вырисованный на водной поверхности, выступает третейским судьей, разделяя светлые и темные силы и отдавая предпочтение последним. Угнетает и усугубляет тревожность обстановки, цветовая гамма темно-серых и светло-корич- невых цветов. Явственно, почти физически, я почувствовал взаимо­ связь своих ощущений и эмоций.

А в глубине моего сознания начинают вспыхивать отдельные, пока не связанные между собой, звуковые ассоциации какой-то очень знакомой мелодии. Постепенно они сливаются, обретают реальность, и я отчетливо слышу первые диссонирующие, словно оружейные залпы, аккорды Этюда до минор Фредерика Шопена. Аккорды переходят в бурный пассаж, пронизывающий затем весь этюд. Музыка, мое настроение и состояние природы соединились в одно целое. Значит, я не одинок в этом мире, значит, уже был человек в подобных эмоциях, испытывал те же чувства, что и я.

Когда, по какому поводу Шопен написал этот короткий, но удивительно яркий и мощный, воистину бессмертный шедевр, ставший символом Польши? Он задумал свой Этюд осенью 1830 года, когда жил в Штутгарте, а в его родной Варшаве русские войска в это время подавляли польское национальное восстание. Шопен ничего не знал о судьбе своих родных. «Отец, мать, дети, всё, что мне всего дороже, где вы? Может быть, уже трупы? — писал он в своем дневнике. — О Боже, Ты есть! Есть и не мстишь! Или еще недостаточно Тебе московских злодеяний — или — или же Ты сам москаль! …А я здесь беспомощный — я здесь с пустыми руками — иногда лишь стону, страдаю на фортепиано — отчаяние — и что дальше?..» Какое удивительное совпадение, слияние музыки и душевных переживаний композитора!

Ференц Лист, которому был посвящен этот этюд, назвал его «революционным». Почему революционным, что в нем революционного? Артиллерийские залпы первых аккордов или рокочущие пассажи? Революция — это борьба, почти всегда несущая зло. Какое зло несет этот Этюд? Он лишь через сердце и талант композитора передает дух польского народа и патетичность ситуации.

244

ГОРЫ… Это иной мир!

Это иная реальность! Это иная жизнь!

Семен Кирсанов

АЛЬПЫ

Недалеко от Вены по дороге в Мюрццушлаг на перевале Земмеринг находится бальнеологический курорт с тем же названием. Перед моей поездкой в Австрию друзья настоятельно советовали посетить этот центр отдыха и горнолыжного спорта. Советовали еще и потому, что там проходит высокогорная железная дорога, признанная частью мирового культурного наследия.

Выкроив время из плотно насыщенной программы пребывания в австрийской столице, августовским утром я с Южного вокзала отправился в путь. Минут через десять

электропоезд стремительно ворвался в предгорье Альп и стала хорошо просматриваться высотная поясность ландшафта. Сначала в долине появились виноградники, поля злаковых культур и овощей. Затем настала очередь широколиственных лесов из дуба, бука и ясеня, постепенно заменяемых смешанным лесом предгорий, а выше этого — вовсю господствовали елово-пихтовые и сосновые леса.

Поезд, не сбавляя скорости, как бусы на нитку, нанизывает туннели, проносится над виадуками и каменными мостами. Пересаживаюсь к противоположному окну, за которым время от времени появляются ущелья и широкие зеленые долины. Открывается очередная долина и на уровне глаз, совсем близко от меня, парят в небе коршуны. Через 40 минут езды поезд останавливается на перевале, и после

247

Эдуард Сазонов ЗЕРКАЛО ЖИЗНИ

минутной стоянки уходит на Мюрццушлаг, а на маленьком вокзале остаются двое: я и мой ровесник — старинный паровоз на запасных путях.

Чтобы попасть в деловой центр курорта, надо подняться в горы еще на 200-300 метров. Иду по тропинке, которая, петляя между вековых елей, выводит меня на площадку с магазином, закрытым на перерыв, автозаправкой, которая мне не нужна, и кафе — а вот это как раз то, что мне надо. Выпив пива, начинаю искать видовую площадку, чтобы заняться фотосъемкой. Нашел, пристроился на скамейке, любуюсь Альпами и гадаю, как поступить: сейчас фотографировать нельзя — склоны в тени, надо или возвращаться в Вену, или остаться ночевать, чтобы поснимать утром. А где ночевать? А сколько это будет стоить?

Оглядываюсь и замечаю приближающуюся к месту моих раздумий молодую женщину, откровенно легко одетую. На ней кофта из ткани, напоминающей рыбацкую сеть, видавшие виды джинсовые шорты, босоножки, если их так можно назвать, и головной убор трудно определяемого вида. Глаза закрыты темными очками. Я поднимаюсь со скамьи, наклоняю голову и говорю:

—  Pardon. Bonjour.

—  Guten Tag, — отвечает она.

—  Договорились, — думаю я вслух.

А она, услышав мои мысли и далеко не парижское произношение, в свою очередь спрашивает по-английски:

—  Russian?

—  А что, не видно?

—  Видино, — отвечает она как бы по-русски.

Уже хорошо; если добавить жесты и мимику, может получиться диалог.

—  Эдуард, — представляюсь я. —  Евгения, — то же делает она. —  Откуда вы, Евгения?

—  Из Чехии.

Оба улыбаемся: россиянин с неправославным именем и чешка с нетипичным для Чехии прозвищем.

Мне в очередной раз повезло. В Альпах, в общем-то, в некурортный сезон, в сиесту, первый же человек, которого я встретил и с которым заговорил, оказался славянином, вернее — славянкой.

248

АЛЬПЫ. Очерк

Евгении на вид лет тридцать. Она русоволосая, среднего роста, с чуть полнеющей фигурой, что больше ее украшает, чем простит,

унее красивые ноги с сильными бедрами и рельефными лодыжками.

Япредлагаю Евгении присесть, но она произносит: «Моцион» — и жестом приглашает меня к прогулке. Идем, разговариваем на чешско-русском языке с вкраплением немецких и французских слов. Евгения — филолог по образованию, окончила Масариков университет в Брно. Она замужем за австрийцем, с которым познакомилась в Германии на какой-то конференции, где работала переводчицей, сейчас не работает, занимается воспитанием двоих детей. Живет Евгения в Вене, а здесь, в Альпах, они с мужем отдыхают.

Ястал рассказывать о себе. Когда произнес «Воронеж», она остановилась и посмотрела на меня с некоторым удивлением.

—  Мой папа, — сказала она, — в восьмидесятые годы несколько раз бывал в Воронеже в составе чехословацкой делегации, это от него мои скромные познания в русском языке.

—  Да, — говорю я, — было такое. Воронеж и Брно — города-по- братимы, и в то время часто обменивались визитами. У нас даже есть отель «Брно».

—  А у нас в Брно есть отель «Воронеж», — отвечает Евгения. —  Почти земляки, — констатирую я.

Вдруг неожиданный вопрос: —  Вы любите лошадей?

—  А разве есть люди, которые могут быть равнодушны к этим благородным животным? Конечно, люблю. Я много раз бывал на конных заводах, на лошадиных бегах и скачках.

—  Добрже, — произносит Евгения, — вы обязательно должны познакомиться с моим мужем. Он серьезно интересуется лошадьми

иу него к вам, я думаю, будут вопросы.

Яотвечаю, что тоже хотел бы познакомиться с мужем такой очаровательной женщины. Но мне надо определиться с ночевкой, чтобы завтра утром сфотографировать горы.

—  Это решаемая задача. Пойдемте.

Евгения берет меня под руку, мы разворачиваемся и идем в противоположном нашему движению направлении. Подходим к двух­ этажному, отдельно стоящему зданию отеля, поднимаемся на второй

249

Эдуард Сазонов ЗЕРКАЛО ЖИЗНИ

этаж. Евгения открывает дверь и жестом приглашает меня в апартаменты. Прохожу огромный холл и попадаю в еще большую, чем холл, гостиную. Евгения показывает, что в соседней комнате спит муж, и негромко спрашивает:

—  Чай, кофе, пиво?

Выбираю кофе. Евгения уходит его готовить, а я выхожу на лоджию. Открывшийся вид меня изумляет. Всю его правую часть занимают уходящие высоко в небо горы, покрытые первозданным лесом, а в левой части, в просвете вековых елей и в разрыве облаков, просматривается величавая вершина горы Гохшваб, покрытая снегом и окруженная залысинами ярко зеленых горнолыжных трасс.

Евгения приносит кофе и идет будить мужа. Через некоторое время из спальни вышел мужчина, которого внешне вполне можно было бы охарактеризовать одним словом — «ариец». До «полного» арийца ему не хватало только роста. А так все на месте: грациозный стан, высокий лоб, прямо посаженные светлые глаза на лице с правильными чертами, длинные тонкие пальцы, темно-русые, чуть завивающиеся, волосы. Все это создавало общее впечатление красоты и привлекательности, располагающее к общению. Да, хотел бы я посмотреть на их детей.

—  Alexander Becker, Geschäftsmann, — представляется он. —  Эдуард, — говорю я и протягиваю ему визитку.

Он читает, жмет мне руку и произносит: —  Danke, Herr Professor.

—  Эдуард, — поправляю его.

—  Gut, Eduard, — соглашается он.

Я рассказываю, а Евгения переводит, о своем городе, о работе, делюсь впечатлениями о поездке. Чувствую, что Александр хочет мне задать вопрос, но не перебивает, ждет окончания моего монолога. Наконец я смолкаю и в разговор вступает Александр.

—  Эдуард, — говорит он, — моя профессия не связана с лошадьми, но я к ним имею большой интерес. В вашем крае есть конезавод.

—  Хреновской или Чесменский? — уточняю я.

—  Хреновской, — продолжает он, — я немножко знаю историю этого завода, и меня всегда интересовал вопрос: почему именно в этом месте создана орловская порода лошадей, одна из лучших в мировом коневодстве?

250