2943

китайской сказке избирательность наиболее частотных двухфонемных слов несколько меньше – 28,1%. Самые употребительные в бурятской сказке слова длиной в четыре фонемы имеют частоту 23,2%.

Во всех языках с повышением степени знаменательности возрастает частота более длинных слов. Наиболее частотные собственно-знаменательные слова в английской сказке могут иметь протяженность до 3-х или 4-х фонем и охватывают чуть менее половины (46,8%) и более четверти (26,6%) всех собственно-знаменательных слов соответственно. В сказке на китайском языке среди собственно-знаменательных слов зафиксированы четырех- и пятифонемные слова с частотой 20,4% и 19,0% соответственно. В собственнознаменательных словах в бурятском языке распространены более длинные слова, протяженностью в четыре, пять и шесть фонем (20,6%, 21,6% и 24,0% соответственно).

Английские местоименные и служебные слова характеризуются в основном двухфонемной структурой (в 78,5% и 50,5% случаев). В китайской сказке среди служебных слов также частотны двухфонемные (52,9%) и несколько меньше трехфонемные (23,2%) образования, среди местоимений – только двухфонемные (58,2%). В сказке на бурятском: в служебных частях речи частотны двух- и четырехфонемные слова (38,3% и 32,0%), в местоимениях – четырехфонемные (41,3%).

Выявленные различия обусловлены в первую очередь функцией данных классов слов. Диапазон длины последовательно сужается с падением знаменательности. Номинативная функция собственно-знаменательных слов требует достаточного количества фонологических средств для различения множества знаков, нежели дейктическая и связочная функции численно ограниченных местоименных и служебных слов, характеризующихся минимальным набором фонологических средств и краткостью звуковой формы языкового знака.

Противоположение имен существительных и глаголов, составляющее базовое частеречное противоположение, находит отражение в частотности слов определенной фонемной длины. В английском и бурятском языках в обеих частях речи почти одинаково распространены слова одной длины, хотя в глаголах частота все же чуть больше: в английском трехфонемные существительные составляют 50,5%, глаголы – 57,7%, в бурятском шестифонемные существительные и глаголы – 25,9% и 29,3% соответственно. В китайском языке в существительных наиболее частотны трехфонемные – 23,2%, в глаголах четырехфонемные образования – 25,0%.

2.2. Средняя длина слова в фонемах.

Слово в агглютинативном бурятском языке отличается бóльшей средней длиной в фонемах, нежели слово в аналитическом английском и изолирующем китайском, в силу бóльшей грамматичности языка и более высокой степени синтеза. В бурятском тексте средняя длина слова составляет 5,30 фонемы, в английском – 2,90 фонемы, в китайском – 3,71 фонемы.

Средняя длина собственно-знаменательных слов во всех трех языках больше, нежели длина местоименных и служебных слов. Так, в английском языке длина собственнознаменательных слов в среднем – 3,55 фонемы, местоименных – 2,12 фонемы, служебных

– 2,13 фонемы. В сказке на бурятском языке длина собственно-знаменательных слов в среднем также больше, чем местоименных и служебных слов (5,56 фонемы в среднем против 4,28 фонемы и 3,58 фонемы соответственно). В китайском языке средняя длина слова в фонемах минимальна у местоимений (2,44 фонемы), больше у служебных (2,58 фонемы) и максимальна у собственно-знаменательных (4,37 фонемы).

Во всех трех языках подтверждается базовое противоположение имен существительных и глаголов и по средней длине слова в фонемах. В текстах на бурятском и китайском языках бóльшей средней длиной в фонемах отличаются глаголы, нежели существительные (6,12 и 4,65 фонемы против 5,39 и 4,30 фонемы соответственно), в английском средняя длина существительных 3,66 фонемы против 3,24 фонемы у глаголов.

47

Научный Вестник Воронежского государственного архитектурно-строительного университета

Таким образом, исследование морфемного и фонемного строения слова в аналитическом английском, агглютинативном бурятском и изолирующем китайском языках подтверждает типологические различия между ними. С точки зрения морфемного строения разграничение основных семиологических классов слов – собственно-знаменательных, местоименных и служебных – в сущности является бинарным, так как местоимения и служебные слова, в данном отношении слабо противопоставлены друг другу.

Собственно-знаменательные слова превосходят местоимения и служебные слова по степени сложности. Это различие соотносится с характером выполняемой функции: номинативной (называющей) у собственно-знаменательных, дейктической у местоимений, связочной у служебных слов. Осуществление номинативной функции требует больше языковых средств, поэтому в собственно-знаменательных словах всех трех языков встречаются четырехморфемные структуры, а в английском и бурятском языках – также пятиморфемные. Глубина не-называющих знаков – местоимений и служебных слов – не может превышать двух морфем в английском и китайском языках, трех морфем в бурятском.

Указанная иерархия разрядов слов и степень их разграничения с полной очевидностью проявляются в частотности одноморфемных слов модели К. Она минимальна во всех трех языках среди собственно-знаменательных слов и гораздо выше в местоимениях и служебных словах. В английской и бурятской сказках частотность модели К в несобст- венно-знаменательных словах по сравнению с собственно-знаменательными словами выше в 3 и более раза, в китайской сказке разница несколько сглаживается, но все же остается весьма значительной (~1,7 раза). В собственно-знаменательных словах частотность модели К выше всего в изолирующем китайском, ниже в аналитическом английском, еще ниже в агглютинативном бурятском. Бурятский язык отличается как от китайского, так и от английского меньшей частотой корневых местоимений и служебных слов (см. таблицу), что объясняется, очевидно, действием ведущей грамматической тенденции в бурятском языке – синтетизмом.

Частота модели К в семиологических классах слов (в % от общего числа слов данного класса)

При сравнении отдельных частей речи были выявлены интересные тенденции в разграничении имен существительных и глаголов. Так, в английском за именем и глаголом закреплены разные морфологические структуры (со словообразовательными и словоизменительными формантами соответственно). В бурятском языке наибольшей сложностью отличаются глаголы как основная часть речи, осуществляющая предикативную функцию. В список наиболее употребительных глагольных моделей входит одна четырехморфная суффиксальная модель. В китайском в числе частотных глагольных моделей представлены трехморфные структуры, среди них имеются по две суффиксальные и корневые модели.

Сравнение фонемной структуры слова в трех языках показало, во всех языках – диапазон длины называющих – собственно-знаменательных слов длиннее, чем неназывающих – местоимений и служебных слов в 1,5-2 раза. Соответственно и в среднем их длина больше, нежели средняя длина не-называющих слов (в 1,3-1,5-1,7 раз).

С повышением степени знаменательности во всех языках возрастает частота более длинных слов (до 6 фонем). В несобственно-знаменательных частях речи в основном зафиксированы структуры длиной в 2-3 фонемы (см. таблицу).

48

Базовые части речи так или иначе противопоставлены во всех исследуемых языках. Так, среди глаголов чаще встречаются либо более длинные образования, чем среди существительных, как в китайском, либо частота фонемных структур одной длины оказывается выше, нежели в существительных, как в английском и бурятском языках. Кроме того, в бурятском и китайском текстах глаголы в среднем длиннее существительных, в английском – противоположная тенденция.

Итак, как следует из настоящего изыскания собственно-знаменательные слова – называющие знаки – располагают более сложной морфологической структурой слова во всех исследуемых языках, отличительным разнообразием моделей морфемного строения и бóльшей глубиной слова (степенью синтеза), нежели местоимения и служебные слова – не-называющие знаки. С усложнением морфологической структуры обнаруживается и стремление противопоставить и разграничить основные семиологические классы слов по протяженности в фонемах, или иначе собственно-знаменательные, местоименные и служебные слова, а также существительные и глаголы, составляющие базовое частеречное противоположение, то есть называющие и не-называющие, идентифицирующие и предицирующие знаки.

Как видно, целостный типологический анализ языка не может ограничиваться характеристикой «слова вообще» безотносительно к семиологическим классам слов и частям речи, поскольку связь между значением и звучанием имеет категориальный характер [4]. Поэтому в исследовании корреляции двусторонних единиц нельзя обойтись без функ- ционально-семантической характеристики морфем и того целого, в котором они выступают, то есть слова и класса слов. В целом подтверждается фундаментальная значимость противоположения лексического и грамматического в языке как его типологической детерминанты для морфемного строения и звуковой формы различных классов слов. Очевидна зависимость разграничения данных классов слов от грамматической тенденции, превалирующей в каждом данном языке – аналитизма в английском и китайском языках и синтетизма в бурятском языке. В языках, занимающих разное положение на шкале лексичности/грамматичности, несмотря на существенные расхождения, действуют и некоторые общие закономерности звукового (фонемного) и морфемного членения.

Библиографический список

1.Бодуэн де Куртенэ И.А. Избранные труды по общему языкознанию. – М.: Изд-во АН СССР, 1963. – Т. I. – 382 с.

2.Гумбольдт В. фон. Избранные труды по языкознанию. – М.: Прогресс, 1984. – 398 с.

3.Реформатский А.А. Агглютинация и фузия как две тенденции грамматического строения слова // Морфологическая типология и проблема классификации языков. М. – Л.:

Наука, 1965. – С.64-92.

4.Зубкова Л.Г. Язык как форма. Теория и история языкознания. М.: Изд-во РУДН, 1999. – 237 с.

5.Рима С.А. Двоякое членение частей речи в языках с развитым морфологическим строем: На материале арабского и русского языков. дисс. . канд. филол. наук. – Москва, 2001. – 246 с.

6.Саркисян Л.В. Морфемное строение слова и звуковая форма английского и армянского слова в категориальном аспекте. дисс. . канд. филол. наук. – Москва, 2002. – 370 с.

49

Научный Вестник Воронежского государственного архитектурно-строительного университета

7.Иванова А.Г. Типологическая характеристика классов слов в аспекте морфологического и фонетического членения: на материале английского, бурятского и китайского языков: дисс. … канд. филол. наук. – Москва, 2008 – 349 с.

8.Кострцева Франк. Типологии языков / Ф.Кострцева // Научный вестник Воронеж. гос. арх.-строит. ун-та. Современные лингвистические и методико-дидактические исследования. – 2015. – вып. 1 (25). – С. 49-59.

9.Kostrzewa Frank. Относительное придаточное предложение в языковом контрасте

/Ф.Кострцева // Научный вестник Воронеж. гос. арх.-строит. ун-та. Современные лингвистические и методико-дидактические исследования. – 2015. – вып. 3 (27). – С. 67-75.

10.Соссюр Ф. де. Труды по языкознанию. – М.: Прогресс, 1977. – 696 с.

11.Зубкова Л.Г. Линейный характер означающего как ограничитель произвольности языкового знака // Грамматические категории и единицы: синтагматический аспект. Материалы VII Международной конференции. – Владимир, 2007. – С. 110-114.

12.Зубкова Л.Г. Принцип знака в системе языка. – М.: Языки славянской культуры, 2010. – 752 с.

13.Языки мира: Монгольские языки. Тунгусо-маньчжурские языки. Японский язык. Корейский язык. – М.: Изд-во «Индрик», 1997. – 408 с.

14.Солнцев В.М. Введение в теорию изолирующих языков. – М.: Вост. лит., 1995. – 352 с.

15.Люй Шусян. Очерк грамматики китайского языка. I. Слово и предложение / Пер.

с кит. – М.: Изд. вост. лит., 1961. – 266 с.

16.Солнцева Н.В. Проблемы типологии изолирующих языков. – М.: Наука, 1985. – 253 с.

Bibliograficheskii spisok

1.Boduen de Kurtene I.A. Izbrannye trudy po obshchemu iazykoznaniiu. – M.: Izd-vo AN SSSR, 1963. T.I. – 382 s.

2.Gumbol'dt V. fon. Izbrannye trudy po iazykoznaniiu. – M.: Progress, 1984. – 398 s.

3.Reformatskii A.A. Aggliutinatsiia i fuziia kak dve tendentsii grammaticheskogo stroeniia slova // Morfologicheskaia tipologiia i problema klassifikatsii iazykov. M. – L.: Nauka, 1965. – S.64-92.

4.Zubkova L.G. Iazyk kak forma. Teoriia i istoriia iazykoznaniia. – M.: Izd-vo RUDN, 1999. – 237 s.

5.Rima S.A. Dvoiakoe chlenenie chastei rechi v iazykakh s razvitym morfologicheskim stroem: Na materiale arabskogo i russkogo iazykov. diss. . kand. filol. nauk. – Moskva, 2001. – 246 s.

6.Sarkisian L.V. Morfemnoe stroenie slova i zvukovaia forma angliiskogo i armianskogo slova v kategorial'nom aspekte. diss. . kand. filol. nauk. – Moskva, 2002. – 370 s.

7.Ivanova A.G. Tipologicheskaia kharakteristika klassov slov v aspekte morfologicheskogo i foneticheskogo chleneniia: na materiale angliiskogo, buriatskogo i kitaiskogo iazykov: diss. … kand. filol. nauk. – Moskva, 2008 – 349 s.

8.Kostrzewa Frank. Linguistic Typologies / Sprachtypologisierungen / F. Kostrzewa // Nauchnyiy vestnik Voronezh. gos. arh.-stroit. un-ta. Sovremennyie lingvisticheskie i metodikodidakticheskie issledovaniya. – 2015. – Vyp. 1 (8). – S. 38-48.

9.Kostrzewa Frank. Relative Subordinate Clause in Linguistic Contrast / F. Kostrzewa // Nauchnyiy vestnik Voronezh. gos. arh.-stroit.un-ta. Sovremennyie lingvisticheskie i metodikodidakticheskie issledovaniya. – 2015. – Vyp. 3 (10). – S. 50-57.

10.Sossiur F. de. Trudy po iazykoznaniiu. – M.: Progress, 1977. – 696 s.

11.Zubkova L.G. Lineinyi kharakter oznachaiushchego kak ogranichitel' proizvol'nosti iazykovogo znaka // Grammaticheskie kategorii i edinitsy: sintagmaticheskii aspekt. Materialy VII Mezhdunarodnoi konferentsii. – Vladimir, 2007. – S. 110-114.

12.Zubkova L.G. Printsip znaka v sisteme iazyka. – M.: Iazyki slavianskoi kul'tury, 2010. – 752 s.

13.Iazyki mira: Mongol'skie iazyki. Tunguso-man'chzhurskie iazyki. Iaponskii iazyk. Koreiskii iazyk. – M.: Izd-vo «Indrik», 1997. – 408 s.

14.Solntsev V.M. Vvedenie v teoriiu izoliruiushchikh iazykov. – M.: Vost. lit., 1995. – 352 s.

50

15.Liui Shusian. Ocherk grammatiki kitaiskogo iazyka. I. Slovo i predlozhenie / Per. s kit.

–M.: Izd. vost. lit., 1961. – 266 s.

16.Solntseva N.V. Problemy tipologii izoliruiushchikh iazykov. – M.: Nauka, 1985. – 253 s.

51

музыкальный и театральный критик В. Стасов [1].

В конце 1860-х годов Л.Н. Толстой познакомился с «метафизикой музыки» Шопенгауэра, однако, еще не прочитав его сочинение «Мир как воля и представление», он сходился с ним во взглядах, а узнав их, назвал Шопенгауэра «гениальнейшим из людей». В философской системе Шопенгауэра Толстой обнаружил близкие его мировидению идеи – пессимистическую мысль о призрачности индивидуального бытия и ощущение метафизической природы и самодостаточности музыки в мире [2, с. 1818]. Философ утверждает, что «…музыка – это язык чувства и страсти, подобно тому как слова – это язык разума:

уже Платон определяет ее как «melodiarum motus, animi affectus imitans» («движение ме-

лодий, подражающее волнениям души»), и Аристотель говорит: ««Cur numeri musici et modi, qui voces sunt, moribus similes esse exhibent?» («Почему ритмы и мелодии, будучи простыми звуками, тем не менее оказываются похожими на душевные состояния?»)» [3, с. 226]. По мысли Шопенгауэра, музыка не выражает конкретные чувства относительно определенных событий: «… музыка имеет к ним не прямое, а лишь косвенное отношение, так как она выражает вовсе не явление, а исключительно внутреннюю сущность, в себе всех явлений, самую волю. Она не выражает поэтому той или другой отдельной радости, той или другой печали, муки, ужаса, ликования, веселья или душевного покоя: нет, она выражает радость, печаль, муку, ужас, ликование, веселье, душевный покой вообще, как таковые сами по себе, до известной степени in abstracto, выражает их сущность без какоголибо побочного дополнения и без мотивов к ним. Тем не менее, мы понимаем ее в этой извлеченной квинтэссенции в совершенстве» [3, с. 227]. Шопенгауэр дает следующее оп-

ределение музыки: «Musica est exercitium metaphysices occultum nesdentis se philosophari animi» («Музыка – бессознательное метафизическое упражнение души, не ведающей, что она философствует») [3, с. 230].

По мнению Л.Н. Толстого «лирическая поэзия и музыка имеют отчасти одну цель – произвести настроение, и настроения, производимые лирической поэзией и музыкой, могут совпадать более или менее» [4]. Поэтому музыкальные образы в его художественных произведениях являются одним из способов создания настроения, передачи чувств и переживаний героев.

Актуальность настоящего исследования обусловлена тем, что при наличии большого количества научных исследований, посвященных неоднозначной повести Л.Н. Толстого «Крейцерова соната», музыкальная составляющая данного произведения, рассматриваемая в аспекте ее языковой категоризации, до сих пор остается малоизученной. Целью настоящей статьи является выявление языковых средств экспликации феномена «Музыка» на основе лексико-семантического анализа ключевых слов одноименного ЛСП в повести Л.Н. Толстого «Крейцерова соната» и их изучение в лингвокультурологическом аспекте.

Лингвокультурология является, как известно, отраслью лингвистики, возникшей на стыке лингвистики и культурологии, изучающей культурно значимые реалии того или иного народа, которые отразились и закрепились в языке. Предметом изучения лингвокульторологии выступает язык как феномен культуры [5, с. 8–9].

Лингвокультурология связана со многими смежными дисциплинами, в поле ее изучения находятся многочисленные разнообразные понятия и категории. Одним из важнейших понятий является понятие «картины мира», которая определяется, как «целостная совокупность образов действительности в коллективном сознании» [6, с. 88]. Картину мира иногда называют концептуальной картиной мира, т.к. она, как мозаика, составлена из концептов и связей между ними [7, с. 11].

Концепты, по мнению А.Т. Хроленко, идеальны и «кодируются в сознании единицами универсального предметного кода, в основе которых лежат индивидуальные чувственные образы, формирующиеся на базе личного чувственного опыта человека. Образы конкретны, однако они могут абстрагироваться и из чувственного превращаются в образ мыслительный» [7, с. 11]. Совокупность концептов образует концептосферу определенного народа и его языка. Концептосфера, по Д.С. Лихачеву, это «совокупность концептов

53

Научный Вестник Воронежского государственного архитектурно-строительного университета

нации, она образована всеми потенциями концептов носителей языка. Концептосфера народа шире семантической сферы, представленной значениями слов языка. Чем богаче культура нации, ее фольклор, литература, наука, изобразительное искусство, исторический опыт, религия, тем богаче концептосфера народа» [8, с. 5].

Концепты обладают национальной спецификой, что составляет предмет многочисленных исследований на разном языковом и культурологическом материале [9; 10 и мн. др.].

Национальная концептосфера представляет собой совокупность обработанных и стандартизированных концептов в сознании народа Концепты вербализуются посредством широкого и гетерогенного спектра языковых ресурсов. «Языковые проекции концептов позволяют обнаружить не только картину мира и лингвистически освоенный мир, но и своеобразие способа освоения мира» [11, с. 7].

Вданной статье мы рассмотрим наиболее частотные языковые средства репрезентации музыкальной лексики в повести Л.Н. Толстого «Крейцерова соната», объективирующие «Музыку» как важнейшую составляющую русской языковой картины мира и отражающие универсальные и индивидуально маркированные культурно значимые смыслы.

Анализ лексических средств осуществляется на основе метода лексикосемантического поля, который позволяет наиболее полно отразить особенности изучаемого нами эмпирического материала.

По мнению М.А. Кронгауза, «семантическим полем называется множество слов, объединенных общностью содержания … имеющих общую нетривиальную часть в толко-

вании» [12, с. 130].Е.И. Диброва под лексико-семантическим полем понимает «иерархическую организацию слов, объединенную одним родовым значением и представляющую в языке определённую семантическую сферу» [13, с. 88].

Вотличие от поля тематическая группа представляет собой «объединение слов, основывающееся не на языковых лексико-семантических связях, а на внеязыковых, т.е. на классификации самих предметов и явлений внешнего мира», «лексико-семантической группой (ЛСГ) именуется самая обширная по количеству своих членов организация слов, которая объединена общим (базовым) семантическим компонентом» [14, c. 175‒176].

Внастоящем исследовании под лексико-семантическим полем мы понимаем «совокупность языковых (гл. обр. лексических) единиц, объединённых общностью содержания (иногда также общностью формальных показателей) и отражающих понятийное, предметное сходство обозначаемых явлений» [1**, с. 380].

Музыка, согласно «Малому академическому словарю русского языка», – это «искусство, отражающее действительность в звуковых художественных образах» [2**].

Музыка представляет собой загадочный феномен человеческого бытия. У людей всегда существует потребность в самовыражении, творчестве и эмоциональных впечатлениях. В этом процессе существенная роль принадлежит музыкантам-исполнителям, т.к. они являются «трансляторами идей», оказывая существенное влияние на вкусы людей. «Прослушав великое произведение, мы не расстаемся с ним, оно продолжает в нас жить и формировать наш духовный мир, преобразовывая его и претерпевая метаморфозы» [15, с. 149].

Вкультуре различных этносов музыка имеет сакральное значение, т.к. в ней заложено «знание предков» [16, с. 228], а также играет особую роль, «являясь не только художественной ценностью, удовлетворяющей сугубо эстетические потребности этноса, но – как структурирующее ядро культуры, ментальное ядро социума, гармонизирующее ядро универсума» [17, с. 7].

Картина мира, созданная народом, определяет этническую идентификацию культуры. Музыка представляет собой «творческое, созидательное, формообразующее, национальное постижение человеком мира» [16, с. 229]. Музыка является ценным средством познания культуры, поскольку в ней отражены культурные особенности этноса.

Рассмотрение совокупности единиц лексико-семантического поля «Музыка» в произведении Толстого «Крейцерова соната» позволяет выделить 3 микрополя с последующим разделением на лексико-семантические группы фрагмента ЛСП «Музыка»:

54

1.номинации музыкальных инструментов и предметов;

2.номинации мест и мероприятий, связанных с исполнением музыкальных произве-

дений;

3.номинации лиц, имеющих отношение к музыке.

Квантитативное соотношение указанных микрополей отражено в нижеследующей диаграмме.

Рисунок 1. Квантитативное соотношение микрополей, участвующих в репрезентации ЛСП «Музыка»

Номинации лиц, имеющих отношение к музыке (23%)

30%

Обратимся к рассмотрению первого микрополя «Номинации музыкальных инструментов и предметов» (47%).

1. Номинации музыкальных инструментов и предметов.

Данное микрополе состоит из двух ЛСГ: 1) «Музыкальные инструменты»; 2) «Детали музыкальных инструментов и предметы, связанные с музыкальными инструментами». Наречения музыкальных инструментов и предметов, связанных с музыкой, имеют особую культурную ценность, поскольку они служат средством языковой объективации представлений об оснащении музыкантов.

1.1. Музыкальные инструменты. В состав лексико-семантической группы «Музыкальные инструменты» входят общие обозначения инструментов и подгруппы номинаций инструментов, объединяемых по способу извлечения звука: духовые, струнные,

ударные [18, с. 98].

Названия струнных музыкальных инструментов представлены в повести Толстого 4 единицами: скрипка, фортепиано, рояль, арфа. В названиях струнных инструментов с семантико-когнитивных позиций, как указывает Д.Д. Дрошнев, выделяют:

«струнные смычковые (струны которых приводятся в звучание трением струны при помощи смычка);

струнные щипковые (звук из которых извлекается путём защипывания струн пальцами или пластинкой);

струнные ударные (из которых звук извлекается ударами молоточков по струнам);

струнные ударно-клавишные (из которых звук извлекается при ударе молоточков по струнам посредством нажатия на клавиши);

струнные щипково-клавишные (из которых звук извлекается цеплянием за струну при ударе по клавише)» [18, с. 103].

Определяющим для формирования семантики и её представления становится когнитивный признак «характер звукоизвлечения» [18, с. 103].

Название скрипка относится к струнным смычковым инструментам и представляет собой «четырехструнный музыкальный инструмент» [1**]. Упоминание скрипки наблюдается в 9 случаях употребления. Рассмотрим несколько примеров:

55

Научный Вестник Воронежского государственного архитектурно-строительного университета

…она обрадовалась тому, что будет иметь удовольствие играть со скрипкой, что она очень любила [1*, с. 57]; «И не думай, чтоб я ревновал тебя, – мысленно сказал я ей, – или чтоб я боялся те-

бя», – мысленно сказал я ему и пригласил его привозить как-нибудь вечером скрипку, чтобы играть с женой [1*, с. 58]; И тут же, в передней, зная, что жена слышит меня, я настоял на том, чтобы он

нынче же вечером приехал со скрипкой [1*, с. 58].

Скрипка является источником многообразных эмоций: радости, удовольствия, ревности и даже страха. Так, возможность играть на скрипке вызывает исключительно положительные эмоции в главной героине повести, Лизе; в аксиологическом аспекте вычленяются общезначимые ценности: радость, любовь, удовольствие, репрезентированные сле-

дующими лексическими единицами: обрадовалась, удовольствие играть со скрипкой,

очень любила. Однако в двух других контекстах наблюдаются такие «антиценности», как ревность и страх. Настойчивое приглашение привозить скрипку, чтобы играть с женой (зная, что жена слышит меня, я настоял), в психологическом аспекте служит демонстрацией квази отсутствия ревности мужа, который в действительности мучается от ревности и боится проиграть на фоне талантливого скрипача (ревновал, боялся).

Слово скрипка используется в тексте также для обозначения «звучания данного инструмента» [1**], например:

Мучался я особенно тем, что я видел несомненно, <…> что этот человек, <…>, по несомненному большому таланту к музыке, по сближению, возникающему от совместной игры, по влиянию, производимому на впечатлительные натуры музыкой, особенно скрипкой, что этот человек должен был не то что нравиться, а несомненно без малейшего колебания должен был победить, смять, перекрутить ее, свить из нее веревку, сделать из нее все, что захочет [1*, с. 59].

Главный герой повести выдвигает предположение о том, что талантливый скрипач обладает непревзойденной силой оказывать влияние на чувства людей, а особенно, на «впечатлительные натуры»; данное предположение показано на примере модальности

(должен был нравиться, должен был победить, смять и т.д.). В данном контексте скрип-

ка изображена как средство манипуляции, которое подвластно человеку, наделенному «большим талантом к музыке». Осознание подобного качества музыканта заставляет страдать главного героя, что отражено посредством глагола мучался. Согласно «Малому академическому словарю русского языка», мучаться (мучиться) означает «испытывать муки, физические или нравственные страдания; страдать» [2**].

Звуки скрипки соединяют людей, способствуют созданию особого настроения. Струнные инструменты, в особенности, скрипку связывают с сильными эмоциональными переживаниями человека, тем или иным (положительным или отрицательным) эмоцио- нально-психологическим состоянием человека, с так называемой энергией любви, а также с чувством сострадания, нежности и др. Ср.: «Звучание скрипки развивает чувство сострадания» [19]. Однако скрипка также может воздействовать и угнетающе. Длительное прослушивание скрипки вызывает в человеке чувство жалости, заставляет переживать и задумываться о чем-то глубоком и внутреннем. В приведённом контексте «скрипка» используется как инструмент сильнейшего психологического влияния на другого человека. Скрипка в руках настоящего музыканта способна изменить внутренний мир другого человека, способна сделать его покорным, подчинить себе его волю, повлиять на его представления о жизни, любви, о человеческих ценностях и т.п..

Лексема фортепьяно, означающая «струнный клавишный инструмент: рояль и пианино; звучание такого инструмента» [1**] встречается в 6 случаях. Реализация прослеживается в контекстах:

56