2943

го знания и языкового усвоения. Он интерпретирует известное высказывание Выготского «Сознание отражает себя в слове, как солнце в малой капле воды. Осмысленное слово – это микрокосм сознания» [31, c. 359] как отражение языкового знания в слове и словоупотреблении [30, c. 4]. Он выступает за то, что словарь следует понимать не как особую сферу, а как «соединительный элемент занятия по немецкому языку, ориентированного на компетенции, аутентичное языковое употребление и детское усвоение языка» [30, c. 6]. Успешная поддержка лексического обучения положительно воздействует (на основе центрального места словаря) на общее языковое усвоение и прогресс в обучении во всех сферах. Работа над лексикой должна быть поэтому организована как «сетевое» изучение значений в профильных ситуациях общения (там же). К тому же Штайнхофф предлагает трехшаговый метод, который можно сравнить с циклом эксперимента наблюдения-

гипотезы Льюиса:

На первом этапе с помощью разговоров, текстов и т.п. происходит рецепция новых слов и выражений. Она соответствует фазе восприятия у Льюиса. Новые лексические средства собираются и обсуждаются из предложенных контекстов [30, c. 6].

Штайнхофф предлагает детям после этого поработать в «мастерской слов» (Wör- ter-Werkstatt) [30, c.7]. Здесь слова используются как коммуникативные инструменты, где они соединяются между собой. Это тот момент, когда ученики начинают строить и проверять гипотезы.

На третьем этапе, по Штайнхоффу, производства, обучаемые учатся самостоятельно употреблять новые слова в упражнениях по говорению и письму. Эта фаза сравнима с этапом, называемым у Льюиса с экспериментом, который простирается и дальше.

4. Лексический подход и текстовая компетенция.

Льюис выступает за то, что использование более объемных текстов следует сначала исключить, а на первый план поставить устную коммуникацию, так как она является естественной формой человеческого общения [12, c. 195]. По наблюдению Камминза, различия разговорных (повседневных) и образовательных языковых способностей можно опасаться тогда, когда преподается только устная разговорная речь, так как обучение письму отходит на второй план. Но изучающим второй родной язык как раз необходима поддержка при обучении письменной речи. Дэкер/Омен-Вельке, Баллис и Ольхус (De- cker/Omen-Welke, Ballis, Ohlhus) дают возможность расширения лексического подхода до работы над письменной речью и показывают, как можно внедрить мультисловесные фрагменты в письменную речь.

Дэкер/Омен-Вельке подразделяют производство текста на три способа [32, c. 331]: планируемый и подготавливающий к письму, формулирующий способы и редактирование текста. Как раз в подготавливающей к письму фазе существует возможность подготовить списки с вводными конструкциями, маркерами модальности, выражениями реагирования, сигналами требования и др. или собрать языковые средства (словесные поля, коллокации, семьи слов), которые потом могут использоваться в текстопроизводственной фазе. Метод, который в большой степени пересекается с лексическим подходом Льюиса.

Баллис [22, c. 16] конкретизирует требования к школьному письму как составление текстов на заданную тему в рамках определенных типов текста. При этом заранее заданные языковые структуры, которые можно использовать также в устной коммуникации и их употребление являет собой правило (там же). Ольхус доказывает в новом исследовании, что усвоение фразеологизмов и усвоение способностей к рассказу сочетаются: «Наличие формальных выражений служит в этом контексте как ресурс и стремя для глобального структурного развития» [33, c. 78]. Развитие способностей говорения может рассматриваться как двигатель при выделении фразеологической компетенции (ср. там же). Аня Баллис провела в этом ключе исследование, в котором ученики должны были составить

107

Научный Вестник Воронежского государственного архитектурно-строительного университета

сказку. Дидактический вывод из этого следующий: внимание к типам текстов, их моделям и соответствующим формулировкам помогает сделать процесс письма наглядным и выстроить его систематически. Распределение клише, моделей текстов и типов текстов по темам могло бы способствовать развитию письменной речи на втором родном языке [22, c.22].

5. Выводы.

Решающим фактором для осуществления данной концепции является позиция и языковое чутье учителя. Именно в этом пункте Майкл Льюис подчеркивает: в своем подходе он сообщает, что фокусирование на значении следует рассматривать как исходный пункт любого занятия. Занятие тогда дополняется фокусированием на языке, когда этого требует раскрытие содержания значения, если оно необходимо для достижения языковых целей. Значение следует уравнять с содержанием предмета. Язык – это средство этого значения и предметного содержания, а тем самым он снова ставит содержание значения в центр занятия, в особенности занятия по какому-либо предмету. Это именно то, что должно быть достигнуто на занятии в мультиязыковом классе, и почему лексический подход предоставляет возможность осознанного языкового обучения и изучения по всем школьным предметам и в учреждениях.

Библиографический список

1.Butzkamm, Wolfgang (2002): Psycholinguistik des Fremdsprachenunterrichts: von der Muttersprache zur Fremdsprache. Tübingen: Francke.

2.Jeuk, Stefan (2010): Deutsch als Zweitsprache in der Schule. Stuttgart: Kohlhammer.

3.Rösch, Heidi (2003): Deutsch als Zweitsprache. Sprachförderung, Grundlagen, Übungsideen, Kopiervorlagen. Braunschweig: Schroedel.

4.Neuner, Gerhard (2007): Vermittlungsmethoden: Historischer Überblick.“ In: Bausch, Kai et al. (Hrsg.): Handbuch Fremdsprachenunterricht. Tübingen: Francke 225-234.

5.Aitchison, Jean (1997): Wörter im Kopf. Eine Einführung in das mentale Lexikon. Tübingen: Max Niemeyer.

6.Edmondson, William (1995): Wortschatzerwerb und Spracherwerb. In: K.-R. Bausch, H. Christ, F.G. Königs & H.-J. Krumm (eds.): Erwerb und Vermittlung von Wortschatz im Fremdsprachenunterricht. Tübingen: Narr. 55-62.

7.Lewis, Michael (1997): Implementing the Lexical Approach. Putting Theory into Practice. Hove: Language Teaching Publications.

8.Schocker von Ditfurth, Maria et al. (2006): Aufgaben bewältigen. In: Der fremdsprachliche Unterricht Englisch. 84/2006. Friedrichverlag. 2-11.

9.Luchtenberg, Sigrid (1994): Zur Bedeutung von Language Awareness-Konzeptionen für die Didaktik des Deutschen als Fremdund als Zweitsprache." Zeitschrift für Fremdsprachenforschung 1/1994. S. 1-25.

10.Luchtenberg, Sigrid (1998): Möglichkeiten und Grenzen von Language Awareness zur Berücksichtigung von Mehrsprachigkeit im (Deutsch-)Unterricht. In: Kuhs, K. & Steinig, W. (Hgg.) Pfade durch Babylon. Konzepte und Beispiele für den Umgang mit sprachlicher Vielfalt in Schule und Gesellschaft. Freiburg/B.: Fillibach. S. 137-156.

11.Krashen, Stephen D.,Terrell, Tracy D. (1983): The Natural Approach: Language Acquisition in the Classroom. Oxford: Pergamon Press.

12.Lewis, Michael (1993): The lexical approach. London: Language Teaching Publications.

13.Tschirner, Erwin (1999): Der Natural Approach: Prinzipien und Unterrichtswirklichkeit. In: Barkowski, Hans, Wolf, Armin (Hrsg.): Materialien Deutsch als Fremd-sprache, 52. Regensburg: FaDaFF. 64-78.

14.Krashen, Stephen D. (1982): Principles and Practice in Second Language Acquisition. London: Pergamon.

108

15.Bredel, Ursula (2007): Sprachstandsmessung - eine verlassene Landschaft. In: Ehlich, Konrad et al.: Anforderung an Verfahren der regelmäßigen Sprachstandsfeststellung als Grundlage für die individuelle Förderung von Kindern mit und ohne Migrationshintergrund. Bildungsforschung Band 11. Berlin: Bundesministerium für Bildung und Forschung. 77 ff.

16.Tesni re, Lucien (1959/1980): Grundzüge der strukturalen Syntax. Engel, Ulrich (Hrsg. und Übers.). Stuttgart: Klett.

17.Neveling, Christiane (2004): Wörterlernen mit Wörternetzen. Eine Untersuchung zu Wörternetzen als Lernstrategie und als Forschungsverfahren. Tübingen: Narr. 18 ff.

18.Meißner & Marcus Reinfried (Hrsg.)(1998): Mehrsprachigkeitsdidaktik. Konzepte und

Erfahrungen mit der romanischen Mehrsprachigkeit im Unterricht (Giessener Beiträge zur Fremdsprachendidaktik). Tübingen: Narr. 45-68.

19.Feilke, Helmuth (1994): Commonsense-Kompetenz. Überlegungen zu einer Theorie des 'sympathischen' und 'natürlichen' Meinens und Verstehens. Frankfurt a.M.: Suhrkamp. (Dissertationsschrift)

20.Willis, Dave (1990): The Lexical Syllabus: a new approach to language teaching. London: Collins ELT.

21.Nattinger, James R., DeCarrico, Jeanette S. (1992): Lexical Phrases and Language Teaching. Oxford: Oxford University Press.

22.Ballis, Anja (2008): Formelhafter Sprachgebrauch in Schülertexten der Sekundar-stufe I - Eine quantitative und qualitative Analyse von Märchen. In: Deutsch als Zweitsprache 1. 16-23.

23.Diehl, Erika et al. (2000): Grammatikunterricht: Alles für die Katz? Tübingen: Niemeyer.

24.Schocker von Ditfurth, Marita (2007): Wie die Wörter ins Gehirn kommen. In: At work, Frühjahr/Sommer 2007, Heft 12. Braunschweig: Diesterweg. 3-5.

25.Kostrzewa, Frank/Cheon-Kostrzewa, Bok Ja (1997): »Strategien in zielsprachlicher Kommunikation.« In: Bucher, Stefan (Hg.): Fehler und Lernerstrategien. Frankfurt am Main: Peter Lang. 81–96.

26.Schmidt, Richard (1990): The role of consciousness in second language learning. In: Applied Linguistics 11/1990. 129-158.

27.Long, Michael (1991): Focus on Form: A Design Feature in Language Teaching Methodology. In: de Bot, Kees, Ginsberg, Ralph B., Kramsch, Claire (Hrsg.): Foreign Language Research in Cross-Cultural Perspective. Amsterdam: John Benjamins. 39-52.

28.Kielhöfer, Bernd (1994): Wörter lernen, behalten und erinnern. In: Neusprachliche Mitteilungen aus Wissenschaft und Praxis, 47. 211-220.

29.Westhoff, Gerard (2011): Valenzschunks. Empirisch fundiertes Lernmaterial. In: Deutsch als Fremdsprache 2011/4. 343-247

30.Steinhoff, Torsten (2011): Unterrichtsideen zur textorientierten Wortschatzarbeit: Aneignungsund Gebrauchskontexte lexikalischer Mittel. In: Ulrich, Winfried, Pohl, Inge (Hrsg.): Wortschatzarbeit. Baltmannsweiler: Schneider. 577-591.

31.Wygotski, Lew Semjonowitch (1934): Denken und Sprechen. Frankfurt: Campus Verlag.

32.Decker, Yvonne, Oomen-Welke, Ingelore (2008): Methoden für Deutsch als Zweitspracherwerb. In. Ahrenholz, Bernt u.a. (Hrsg.) (2008): Deutsch als Zweitsprache. Deutschunterricht in Theorie und Praxis. Baltmannsweiler: Schneider Verlag Ho-hengehren. 324-342.

33.Ohlhus, Sören (2005): Der Erwerb von Phraseologismen als Teil des Erwerbs von Erzählfähigkeiten. In: Der Deutschunterricht 5, 72-80.

109

ется проблема недостаточной разработанности методологии исследования и построения и описания семантического пространства текста на основе включенных в него онимоупотреблений [1].

Применительно к ономастике в пространстве художественного текста и интертекста

вцелом актуальными являются семантический подход, лингвостилистический и лингвоэстетический виды анализа, а также контекстуальная, текстуальная и интертекстуальная виды интерпретации [2, с. 10].

Для настоящей работы релевантен, в первую очередь, следующий подход: осуществление анализа художественного текста на основе изучения представленных в нем имен собственных в рамках лингвистики текста [3].

Данная формулировка, предполагающая трактовку «текста» в самом широком смысле, представляется более точной и ясной с позиции лингвистики, в отличие от «ономастики текста», понятия более неоднозначного и расплывчатого, на данном этапе не имеющего четкого определения в языкознании. В таком случае исследование распространяется как на область анализа дискурса, так и на сферу литературной ономастики. Последняя, в свою очередь, затрагивает лингвистические и отчасти литературоведческие аспекты имени собственного в художественно-повествовательном и поэтическом тексте. Наряду с этим наблюдается взаимосвязь с эстетической ономастикой художественного дискурса, причем под эстетической («поэтической») ономастикой подразумевается любое вымышленное или реальное имя, употребленное в художественном дискурсе и расцениваемое с точки зрения его художественного значения [4; 5, p. 42; 6].

Итак, актуальность и научная новизна темы настоящей работы обусловлены необходимостью развития четкой методологии ономастического исследования художественного текста и интертекста. Эмпирический материал предпринятого в статье исследования составили ключевые антропонимы романа Г. Флобера «Госпожа Бовари» как одного из концептуальных творений французской и европейской литературы. Основной целью работы являются раскрытие и толкование закодированной в имени собственном информации согласно замыслу автора, реализованные с применением следующих методов: лингвостилистический, лингвоэстетический, лингвокультурологический, семантико-стилистический и семемный виды анализа, а также контекстуальный и интертекстуальный типы интерпретации.

Исследование текста на основе анализа имен собственных представляется более продуктивным подходом к самому тексту, нежели иные методы ономастического анализа, ориентированные на учет квантитативных или квалификативных характеристик и параметров. Данный подход позволяет проследить механизмы интерпретации/восприятия текста и содержащихся в нем собственных имен в неразрывном единстве их множественности.

Исходной концепцией исследования эстетической ономастики является понимание единиц именования с точки зрения логической антиномии, позволяющей полярно противоположные оценки и трактовки одного и того же объекта номинации [7]. К примеру, одним из самых противоречивых с точки зрения интерпретации в диахроническом аспекте является оним Сусанин, имя реального человека, перешедшее в категорию эстетической ономастики и прочно укоренившееся в русской культуре: ему посвящено множество исторических работ, его подвиг получил яркое отражение в литературе, музыке, изобразительном искусстве, фольклоре.

Содной стороны, подвиг Ивана Сусанина занимает в нашем общественном сознании совершенно особое место, а сам Сусанин издавна и прочно отнесён к числу национальных героев России. Однако широчайшая известность сусанинского подвига в сочетании с неясностью, что же на самом деле произошло на излёте Смутного времени начала XVII века

всеверной части Костромского уезда, обусловила то, что, начиная с выхода в 1862 году знаменитой статьи Н.И. Костомарова «Иван Сусанин» [1*], вокруг подвига Сусанина идут непрекращающиеся споры. Основная сложность состоит в том, что «на имени Ивана Сусанина, как, может быть, никакого другого героя русской истории, «нарос» необычайно мощный слой легенд, домыслов и устоявшихся представлений», наряду с этим «Сусанин,

111

Научный Вестник Воронежского государственного архитектурно-строительного университета

опять же, как, пожалуй, никто из исторических личностей, столь долго был предметом политических спекуляций и политической борьбы, когда его то провозглашали символом царелюбивого русского народа, то втаптывали в грязь и объявляли «мифом» [8].

С другой стороны, наличествует полярно противоположная изначально заложенной трактовка данного – уже не исторического, но эстетического – онима: вместо привычной положительной коннотации (Иван Сусанин – символ героического самопожертвования из любви к Родине) в обыденном употреблении распространено иронические именование Сусанин, которое соответствует некомпетентности (сема: «завел не туда, куда нужно»). Примером тому выступают многочисленные анекдоты и иронические присказки:

-Если Иван Сусанин завел ляхов в лес неведомо куда и они там сначала Сусанина замочили, а потом сами вчистую сгинули - то КТО об этом узнал и рассказал?

-«А почему бы нам дорогу-то через лесок не срезать?» - подумал Иван Сусанин, невольно обрекая себя на вечную славу.

-Первый туроператор экстремального туризма - Иван Сусанин.

-Нет, дети, Сусанин проходил по другому болотному делу... [2*].

Таким образом, наличие противоречий в интерпретации отдельных онимов позволяет выделить специфические возможности реализации значения имени собственного в зависимости от внутренней и внешней семантики и коннотации.

Согласно базовой концепции имени, изложенной А.Ф. Лосевым в его фундаментальном труде, «диалектика имени» [9] занимает центральное место в его философии язы-

ка [10, p. 26-27].

Так, имя является своего рода краеугольным камнем во всех сферах жизни его носителя: физиологической, психологической, феноменологической, логической, диалектической и онтологической. В данном случае, личное имя представляет собой некую формооснову («лемму»), несущую информацию о построении и содержании других форм, индивидуализируя все подобные объекты.

Итак, личное собственное имя подчиняется законам диалектики о единстве и борьбе противоположностей: любое индивидуальное значение выражает общее понятие, характеризуя каждое отдельно взятое проявление сущности объекта номинации. Таким образом, в имени собственном суммируется, аккумулируется определенная часть когнитивной реальности, выделяемой из общего культурного континуума как некая индивидуальная и обобщенная сущность «бытия и опыта». Основным содержанием выступает значение имени, отражающее взаимосвязь между исходным понятийным (концептуальным) ядром и периферийным (вариативным) значением, несущим отпечаток личных ассоциативных связей на базе жизненного опыта либо общепринятых культурных коннотаций.

Наряду с этим, дискурсивно-семантический подход к анализу имен собственных не утратил своей актуальности [11]. Многогранность и изменчивость ономастической лексики в пространстве художественного текста, реализуемая посредством многочисленных дискурсивных значений (прагматических, экспрессивных, коннотативных, ассоциативных, суггестивных и т. д.), способствовала появлению семантических общностей (cр. с термином В.И. Супруна «ономастическое поле» [12]), объединяющих все конкретные значения.

Подобная разнородность в семантике эстетической ономастики вновь возвращает к диалектике, так как имеет свойство восходить к единому концепту, содержащему все реальные или потенциальные реализации значения. Таким образом, исконное значение имени собственного не равно семе каждого конкретного индивидуального именования, однако в сумме своих проявлений отдельно взятые семы неизменно восходят к базовому концепту (прототипу).

Двойственная природа имени собственного, выражающаяся, в частности, в единстве лингвистической формы и экстралингвистических смысловых приращений, обоснована самой функцией языка. Общие свойства лингвистического знака, реализующиеся в дис-

112

курсе (а именно: расщепление значения на общие и индивидуальные компоненты) также присущи именам собственным. Так, дискурсивный элемент онима соотносится с данным конкретным высказыванием (контекстом), в то время как обобщенный компонент его значения способен реализовываться в различных коммуникативных актах.

Лингвистический процесс лексикализации имен собственных имеет ключевое значение в интерпретации семантики ономастики. Широкое распространение имен нарицательных, в большей или меньшей степени сохранивших исконное производное начало от имени собственного, является лишним подтверждением очевидности наличия лингвистиче-

ского значения (Аракчеев - аракчеевшина, НЭП - нэпман, Обломов – обломовщина, Бовари - боваризм и пр.).

Что касается непосредственно собственных имен, для их значения характерна известная степень концептуальности за счет соотнесенности с конкретным представлением, которое, в свою очередь, способно вызывать ассоциации на уровне семантических компо-

нентов [13, c. 53-55].

Таким образом, позволительно утверждать, что семантика ономастических единиц весьма неустойчива и не всегда определяется лексическим значением, но, скорее, имеет ассоциативный характер на базе экстралингвистических факторов и коннотаций. Однако именам собственным в эстетическом дискурсе (т. н. эстетическим онимам) неизменно присуща идейная семантика, что и позволяет их компонентный анализ посредством декомпозиции и декодирования отдельных компонентов и онимов в целом.

Итерационный метод обработки данных ономастического исследования позволяет выделить серию компонентов «носителя имени»: «человек» (для антропонимов), «географическое название», «название места» (для топонимов), «половая принадлежность», «национальная принадлежность», «этнические характеристики», «социальная среда», «оценочность» имени с различных позиций, «эмоциональная составляющая» и пр. Подобного рода характеризующие признаки, закрепившиеся за широко известными именами собственными, являются своего рода стилистическим средством выразительности в определен-

ном контексте: работает, как Золушка; красив, как Аполлон; ведет себя (с женщинами), как Дон Жуан и пр.

Наряду с этим, совокупность данных характеристик способствует трансформации отдельных ономастических единиц в разряд так называемых «говорящих» имен, реализующих конкретное значение в специально организованном контексте.

Непосредственный анализ функций имен собственных позволяет утверждать, что их значения (как внутренней формы («дейктические»), так и описательные (предикативные)) представляют собой различного рода смысловые сочетания, которые, с одной стороны, могут совпадать по составу с основными семами (концептуальная составляющая), а с другой стороны – образовывать комбинированный продукт базовых сем в переменных контекстах. При этом любой случайный компонент значения онима может иметь как языковую, так и экстралингвистическую природу и проявляться в зависимости от индивидуальных факторов восприятия: знание культурной среды, отношения и пр.

Следует отметить, что большинство индивидуальных онимоупотреблений (и их значений) характеризуются неустойчивостью, изменчивостью в зависимости от контекста, а также недолговечностью, прежде всего, ввиду того факта, что они являют собой нарушение принятых в именотворчестве норм. Отдельные вариации компонентов значения онима, обусловленные индивидуальным онимоупотреблением, отличаются высокой степенью субъективности. В терминах интерпретативной семантики [14], базовые семы соответствуют общим и/или внутренним смыслам, тогда как индивидуально-вариативные составляющие могут приравниваться к специфическим и/или периферийным оттенкам значения во всем спектре коннотаций.

При этом необходимо различать семантику ономастики, исходно присущую тому или иному классу онимов, а также семы, активированные с помощью контекста. Таким образом, реализация значения имени напрямую зависит от его носителя: субъекта или

113

Научный Вестник Воронежского государственного архитектурно-строительного университета

объекта, который оно называет (для эстетической ономастики речь идет о субъектах и объектах художественной действительности, создаваемой автором в русле национальнокультурной ономастической традиции либо на основе намеренного искажения таковой (сатирическое, фантастическое произведение и пр.)).

Огромную роль в определении и реализации функций эстетической ономастики играет индивидуальная информация, закрепленная за тем или иным именем собственным, что, однако, не исключает неоднозначности и высокой степени вариативности в восприятии и интерпретировании значения отдельных онимов в силу личностных особенностей реципиента (уровень образования, социально-культурная среда, политические и религиозные взгляды и пр.), а также персонального отношения к именуемому образу.

Тем не менее, без учета персонализированного восприятия имени в художественном дискурсе невозможно построение ономастической многоуровневой характеристики персонажа/образа во всем многообразии оттенков коннотации, равно как и обеспечение адекватной индивидуально-авторской трактовки оных в случае употребления идентичных ономастических единиц.

Индивидуальная информация о носителе имени (именуемом субъекте либо объекте) реализуется в процессе языковой и стилистической вариации за счет раскрытия в контексте «закодированных» в ониме семем, служащих идентификатором идиостиля писателя в рамках структуры художественного текста. Контекстуальные семемы имени собственного способны к выражению неожиданных черт и характеристик референта на разных уровнях текста и интертекста, что способствует созданию обобщенного для литературы образа (типа), более или менее идентично воспринимаемого реципиентом (читателем или исследователем).

Таким образом, эстетический оним выступает как «топос», «общее место», или некий концепт, образуя единое понятийное пространство в художественном тексте, а далее – в интертексте [15, c. 70].

Следовательно, специфика дискурсивно-семантического анализа эстетической ономастики неизменно включает следующие аспекты:

1)семантический подход к интерпретации имен;

2)функционирование онима как индивидуально-авторской креации;

3)установление индивидуального статуса референта с целью определения исходных характеристик и функций того или иного онима.

Субъективный фактор восприятия ономастических единиц усложняет и интенсифицирует прагматический компонент именного значения. Раскрытие многоуровневых коннотаций имени собственного в идиостиле писателя представляет собой поэтапный процесс на основе контекстуальных и интертекстуальных отсылок синхронического и диахронического плана. В результате эстетические онимы приобретают характеристики эффективного стилистического приема конструирования единого тематического пространства художественного текста.

Семантика и символика эстетической ономастики, закрепленные в индивидуальном восприятии читателя, в значительной мере способствуют созданию единого тематического пространства художественного текста (а в дальнейшем – и интертекста) и могут выступать в качестве идейно-смысловых направляющих в процессе порождения художественного текста, обеспечивая его адекватную интерпретацию реципиентом/читателем.

Контекстуально варьируемые семы играют ведущую роль в процессе анализа ономастики художественного текста, поскольку реализация их многочисленных значений способствует более глубокому и всестороннему пониманию характерных особенностей и изменчивых нюансов образа без искажения сущности референта. Таким способом обеспечивается некий баланс между определенной стабильностью в восприятии образов художественной действительности и изменчивостью в их трактовке в результате накопления за тем или иным онимом контекстной и интертекстуальной информации, а также трансформации общественного сознания. Например, целый ряд образов русской литературы подвергался

иподвергается пересмотру в связи с изменением точек зрения на те или иные характери-

114

стики: однозначно отрицательные в советское время образы Чичикова, Обломова и мн. др. в эпоху перестройки (90-е г. г. прошлого века) становятся образцами «предприимчивого коммерсанта» и «достойного обывателя, нормального человека».

Таким образом, представляется очевидным, что реализация значения эстетической ономастики в пространстве художественного текста являет собой не только конечный результат творчества автора, но и постоянного продолжающийся во времени и изменяющихся условиях и аспектах восприятия процесс.

Для более детальной иллюстрации процесса анализа художественного текста на основе интерпретации эстетической ономастики предлагается обратиться к роману Г. Флобера «Госпожа Бовари» как знаковому произведению французского реализма. В данном творении автор не только реализует каноны соответствующего эстетического направления, но и в деталях создает новый феномен в литературе, новаторский для своего времени художественный образ, или тип – «une Bovary» [2, с. 109-111].

Писателем также затрагивается весь спектр сложной социальной и психологической проблематики, связанной с образом заглавной героини. И одним из ключевых факторов создания столь неординарного образа является выбор имени.

Название романа подчеркивает, что весь интерес сфокусирован на судьбе главной героини. При этом интенционально упоминается лишь ее фамилия: «Госпожа Бовари» (а не «Эмма Бовари»), - акцент ставится именно на социальном статусе замужней женщины, а само имя, заключающее в себе сущность персонажа, остается в тени. Данный факт также показателен с точки зрения стремления Г. Флобера следовать требованиям нового жанра («roman nouveau» / «новый роман») [16], обрывая всякие связи с романтизмом (ср.

сО. де Бальзаком «Евгения Гранде» [3*]).

Всвязи с этим следует подробнее остановиться на вопросе генезиса главного онима романа. Имя заглавной героини «Эмма» для самого писателя в ходе работы над романом тоже остается на периферии: Г. Флобер называет ее «ma petite femme» («моя маленькая женщина»), определяя свой персонаж как: «une femme de fausse poésie et de faux sentiments» / «женщина ложной поэзии и лживых чувств» [4*].

Более того, данный персонаж, не имея своего собственного имени, присваивает себе чужое именование – «Госпожа Бовари» (имеются, как минимум, еще две госпожи Бовари: мать и первая жена Шарля), и под этим именованием переходит границу – «быть просто носителем имени», - становясь собирательным образом, типом («une Bovary») и термином, обозначающим специфический женский невроз – «le bovarysme», присущий праздной замужней женщине и заключающийся в неудовлетворенности ее чувственных желаний. Во Франции с 1982 года данный термин прижился настолько, что может употребляться практически наравне со ставшими нарицательными: садизм, донжуанство, ка-

занова, ловелас и пр.

Что касается обретения героиней имени, в зарисовках автора к роману не было однозначного решения. Первоначально Г. Флобером для своей героини предполагалось имя «Marie», однако незамедлительно были приведены возможные вариации данного онима: «Maria», «Marianne» и «Marietta», - все возможные варианты являются некой анаграммой, содержащей аллюзию на персонаж соблазненной Дон Жуаном и мучимой соблазнами монахини Анны Марии («Anna Maria») [16], что, по словам Ж. Готье, является первым признаком «боваризма» - «способностью человека сознавать себя иначе, чем он есть на самом деле» / «C'est le premier indice du «Bovarysme», défini par Jules de Gaultier, on le sait, comme «la faculté départie à l'homme de se concevoir autrement qu'il n'est» [17, р. 26].

Согласно эстетике Г. Флобера, его главная героиня не воспринимается вовсе как отдельный персонаж, но, скорее, как тип, или масштабный образ:

«Alors elle se rappela les héroïnes des livres qu'elle avait lus, et la légion lyrique de ces femmes adultères se mit à chanter dans sa mémoire avec des voix de soeurs qui la charmaient. Elle devenait elle-même comme une partie véritable de ces imaginations et

115

Научный Вестник Воронежского государственного архитектурно-строительного университета

réalisait la longue rêverie de sa jeunesse, en se considérant dans ce type d'amoureuse qu'elle avait tant envié» [5*, p. 167]. / «Ей припомнились героини прочитанных книг, и ликующий хор неверных жен запел в ее памяти родными, завораживающими голосами. Теперь она сама вступала в круг этих вымыслов как его единственно живая часть и убеждалась, что отныне она тоже являет собою образ влюбленной женщины, который прежде возбуждал в ней такую зависть, убеждалась, что заветная мечта ее молодости сбывается» [6*, p. 167].

Сдругой стороны, очевидно стремление автора к своеобразному низвержению, развенчанию романтических образов героев. Так, имя «Emma» возникает спонтанно в примечаниях к первому сценарию романа при выделении инициалов «Marie Anne» - «M. A.» - «Emma» [7*, p. 6]. Тем самым задается ощущение, что это и не имя вовсе, и лишь произвольное составление определенных звуков из букв алфавита, словно нарочито созвучных грамматической форме глагола I группы в 3-ем лице единственного числа времени passé simple (простое прошедшее законченное время) во французском языке: «aima» («отлюбила»). Так, романтический образ главной героини априори деконструирован и деперсонализирован автором, что выводит данный персонаж в плоскость социального типа («une représentation collective» / «обобщенный образ») [17]).

По мнению самого Г. Флобера, его героиня имеет множество прототипов: «Ma pauvre Bovary, sans doute, souffre et pleure dans vingt villages de France à la fois, à cette heure même» / «Моя несчастная Бовари, без сомнения, в эту минуту страдает и плачет в десятках французских городишек одновременно» [8*, p. 392].

Сточки зрения накопления индивидуальной информации имени, в тексте важен момент обретения образом определенного значения: в ходе повествования Эмма Бовари заслуживает свой титул «героини желания» / «l’héroïne du désir», и все аспекты реализации данного смысла автоматически представлены единым словом – эстетическим онимом, именем персонажа.

Примечательно даже само появление имени Эмма в тексте романа. Это происходит в тот самый момент, когда она пробуждает любовь в сердце своего первого мужчины – Шарля. Та, что раньше была просто «мадмуазель Руо» / «Mlle Rouault», становится «мадмуазель Эмма» / «Mlle Emma» – с той сцены, когда она помогает Шарлю найти его хлыст:

«Mademoiselle Emma l’aperçut; elle se pencha sur les sacs de blé. Charles, par galanterie, se précipita, et, comme il allongeait aussi son bras dans le même mouvement, il sentit sa poitrine effleurer le dos de la jeune fille, courbée sous lui. Elle se redressa toute rouge et le regarda par-dessus l’épaule, en lui tendant son nerf de boeuf» [6*, р. 49]. /

«Хлыст завалился за мешки с пшеницей и лежал у самой стены. Увидела его мадмуазель Эмма. Она наклонилась над мешками. Шарль, по долгу вежливости решив опередить ее, потянулся одновременно с ней и нечаянно прикоснулся грудью к спине девушки, которая стояла, нагнувшись, впереди него. Она выпрямилась и, вся вспыхнув, глядя на него вполоборота, протянула ему плеть» [6*, c. 19].

Немаловажным представляется вопрос о физическом облике героини Г. Флобера, ведущим ассоциации в тексте и вне его к имени как единому символу. В романе попросту не существует приличествующего романтическому женскому персонажу портретного описания внешности. В заключительном варианте сценария к роману присутствуют некие зарисовки к портрету героини, которые после встречаются в части описания внешности Эммы в девичестве: «Emma Lestiboudois grande, [maigre] <mince>, noire – admirables yeux

– Mains longues et trop maigres osseuses aux articulations» / «Эмма Лестибудуа высокая, [худая] <изящная>, брюнетка – прекрасные глаза – Длинные руки, слишком худые и ко-

стлявые в суставах» [7*, р. 8]. Однако вскоре встречается пометка: «portrait d'Emma (non fait)» / «портрет Эммы (не готов)» [7*, р. 21]. Взамен даются лишь варианты видения ге-

116