2815.Западная философия от истоков до наших дней. Книга 3. Новое время (От Ле

утверждает, что “никакая вещь не создана напрасно и не является праздной во Вселенной”, мы наблюдаем прекрасный порядок пла­ нет, расположенных вокруг Земли так, чтобы оказывать на нее благотворное влияние”, и как же можно, — не отрицая заботы Бога об интересах человека, “вставлять... между крайней орбитой Сатурна и звездной сферой обширнейшее пространство без единой звезды, избыточное и пустое? с какой целью? для чьей пользы и удобства?” Но ему тут же отвечает Сальвиати: “Когда мне говорят, что огромное пространство между орбитами планет и звездной сферой бесполезно и пусто, что такое огромное пространство избыточно для размеще­ ния неподвижных звезд, что это выше всякого нашего понимания,

янахожу дерзостью желание судить по нашим слабым рассуждениям

оделах Бога и называть пустым и избыточным все то пространство вселенной, которое не служит непосредственно нам”. Детерминист­

ская и механистическая вселенная Галилея — это уже не антропо­ центрическая вселенная Аристотеля, ориентированная на потреб­ ности человека. Ее геометрический характер скрыт от человека.

9). Последним делом Галилей доказывает пустоту и прямо-таки невосприимчивость аристотелевских понятий. Так, например, об­ стоит дело с идеей “совершенства” некоторых движений и форм. По мнению последователей Аристотеля, Луна не могла иметь гор и долин; они лишили бы ее той совершенной сферической формы, которая свойственна небесным телам. Однако Галилей обращает внимание на следующее: “Это суждение достаточно затерто перипа­ тетическими школами, но я сомневаюсь в его действенности, хотя оно и укоренилось в головах людей не будучи доказанным и необ­ ходимым; наоборот, я, скорее, склонен его считать нечетким и неопределенным. Прежде всего, я не уверен в том, что сферическая форма более или менее совершенна, нежели прочие. Об этом можно говорить лишь в определенных случаях, например, когда требуется способность вращаться во все стороны, сферическая форма является самой совершенной, и потому глаза и головки бедренных костей созданы природой совершенно сферическими; напротив, для тела, которое должно оставаться стабильным и неподвижным, такая форма будет самой несовершенной; и кто при строительстве стен станет пользоваться камнями сферической формы, поступит наи­ худшим образом, а совершенными будут здесь камни, имеющие углы” Таким образом Галилей показывает бессмысленность поня­ тия “абсолютного”, в то же время он выявляет его действенность в эмпирическом плане, где оно становится относительным: идея “со­ вершенства” работает только в “определенных случаях”, т. е. с точки зрения определенной цели вещь более или менее совершенна в зависимости от того, насколько она приспособлена к заранее по­ ставленной цели.

6.12. Проблема метода: “чувственный опыт’’ и(или?) “необходимые доказательства”

В письме к госпоже Христине Лотарингской Галилей пишет: “Мне кажется, что в диспутах о проблемах природы не следует начинать с авторитета Священного Писания, но с чувственного опыта и необходимых доказательств”. А также: “Мне кажется, что природные явления, которые открывает перед нашими глазами чувственный опыт или в которых убеждают нас необходимые дока­ зательства, никоим образом не должны быть подвергнуты сомнению или осуждены отрывками из Священного Писания, где, как пред­ ставляется, говорится иначе. В этих фразах заключена суть научного метода по Галилею. Наука есть то, что она есть, т. е. объективное познание со всеми его специфическими чертами, которые мы уже анализировали выше, именно потому, что она развивается на основе точного метода, именно потому, что утверждает и обосновывает свои теории посредством правил, составляющих научный метод. А он, по мнению Галилея, состоит в “чувственном опыте” и “необходимых доказательствах”. Первое — это опыт, обретаемый чувствами, в наблюдениях, особенно визуальных; второе — это аргументы неко­ торой гипотезы (например, физико-математического определения равномерного движения), из нее выводятся следствия, которые подлежат проверке. И как Галилей пытался с помощью подзорной трубы усилить и усовершенствовать природное зрение, так, особен­ но в преклонном возрасте, он признавал, что Аристотель в “Диалек­ тике” учил нас быть “осторожными и избегать ошибок в рассужде­ ниях”, устами Сальвиати Галилей говорит: “Логика — это органон философии”. Итак: с одной стороны, призыв к наблюдениям, фак­ там, “чувственному опыту”, а с другой — подчеркивание роли “математических гипотез” и логической силы, с помощью которой из них извлекаются следствия.

Но вот проблема, о которую споткнулись ученые: каково соотно­ шение “чувственного опыта” и “необходимых доказательств”? Ти­ пичная для философии, эта проблема стоит перед Галилеем. Осно­ вывая науку на опыте, Галилей ссылается на Аристотеля, который “предпочитает... чувственный опыт всем рассуждениям”; и сам Галилей недвусмысленно заявляет: “То, что показывают опыт и чувства, следует предпочитать любому рассуждению, хотя бы оно и казалось нам хорошо обоснованным”. Однако, несмотря на эти четкие заявления, иногда кажется, что Галилей предпочитает опыту рассуждение и подчеркивает важность “предположений” в противо­ вес наблюдениям. Так, например, в письме от 7 января 1639 г. к Джованни Баттиста Балиани он пишет: “Но, возвращаясь к Моему трактату о движении, доказательство по поводу движения определе­

но ex supposition, и если выводы не будут соответствовать случаям природного движения, для меня это не имеет существенного значе­ ния, поскольку ничто не нарушает доказательств Архимеда, что в природе нет ничего, что бы двигалось по спирали”. Итак, проблема: с одной стороны, Галилей основывает науку на опыте, с другой — кажется, что он осуждает опыт от имени “рассуждения”

В этой ситуации мнения интерпретаторов и исследователей науч­ ного метода разделились. Некоторые увидели в “чувственном опыте” и “точных доказательствах” антитезу опыта и рассуждения; другие, не видя антитезы, считают, что таким образом Галилей выражает “полное понимание... различия между математической дедукцией и физическим доказательством”; третьи, подчеркивая роль наблюде­ ния, считают Галилея сторонником индуктивного метода; но есть и такие, кто, наоборот, считает, что он был рационалистом дедуктивистского толка, более верящим в силу разума, чем в возможности наблюдения. Возможно, Галилей, в зависимости от потребностей момента, не смущаясь, использует то индуктивный, то дедуктивный метод. Кажется правомерным утверждать, что “чувственный опыт” и “необходимые доказательства” — это два взаимопроникающих ин­ гредиента, вместе составляющих научный опыт. Ординарные наблю­ дения могут быть ошибочными, и Галилей хорошо это знал. Он всю жизнь боролся против фактов и наблюдений, осуществляемых в свете того, что являлось общепринятым мнением. Но научный опыт не может быть сведен и к теории или совокупности предположений, лишенных какого-либо контакта с действительностью: Галилей хотел больше быть физиком, нежели математиком; 7 мая 1610 г. он пишет Белисарио Винта письмо, оговаривая в нем условия своего переезда во Флоренцию: “Наконец, что касается названия моей должности, я бы хотел, чтобы кроме титула — «Математик» Вы добавили «Философ», ибо я должен сказать, что в моей жизни я отдал больше лет занятиям философией, чем месяцев — чистой математикой”. Итак: “чувственный опыт” и “необходимые доказа­ тельства”, а не: то или другое. Взаимопроникая и исправляя друг друга, они создают научный опыт, который не заключается только в голом, пассивном наблюдении или чистой теории. Научный опыт — это эксперимент. В этом заключается великая идея Галилея. Таннери и Дюгейм, среди прочих, показали, что физика Аристотеля, а также Буридала и Николы Оресма была очень близка к опыту общепри­ нятого мнения. Чего нельзя сказать о Галилее: опыт Галилея — это эксперимент, а “эксперимент — это методичное исследование при­ роды, что требует особого языка для формулировки словаря, кото­ рый позволил бы читать и интерпретировать ответы. По Галилею, как известно, мы должны, разговаривая с Природой, получить от нее ответы в виде кривых линий, кругов, треугольников на языке

математики, а точнее — геометрии, а не общепринятого мнения” (А. Койре).

6.13. “Опыт” — это “эксперимент”

Опыт — это научный эксперимент, а в ходе эксперимента разум не может быть пассивным. Он активен: делаются предположения, из них с четкостью извлекаются следствия, а затем исследуется, насколько они соответствуют действительности. Галилей безразли­ чен к происхождению понятий, используемых для интерпретации опыта, как безразличен к причинам, — в этом он явно отходит от старой метафизики природы. Разум не пассивен в опыте, он его проектирует. И он делает это, чтобы проверить, верно ли его предположение, с тем, чтобы “трансформировать случайное и эм­ пирическое в необходимое, регулируемое законами” (Э. Кассирер).

Итак: научный опыт состоит из теорий, устанавливающих факты, и из фактов, контролирующих теории на основе взаимопроникно­ вения и взаимокорректировки. Аристотель, по мнению Галилея, изменил бы мнение, обнаружив факты, противоречащие его идеям. С другой стороны, гипотезы могут быть использованы для измене­ ния косных теорий, которые никто не осмеливается оспаривать. Именно так случилось с системой Аристотеля—Птолемея: до Копер­ ника и после все видели на рассвете, как всходило Солнце; Коперник заставляет нас видеть, как опускается Земля. А вот другой пример того, как теория может изменить интерпретацию фактов, основан­ ную на наблюдении. В “Беседах” Сагредо, отвечая на возражения эмпирического характера на закон, согласно которому скорость движения с естественным ускорением должна расти пропорциональ­ но времени движения, утверждает: “Это та трудность, которая наво­ дила меня на размышления с самого начала. Но вскоре я отказался от этих мыслей. Возвращение к ним было результатом того же опыта, который в настоящее время беспокоит вас. Вы говорите, что опыт показывает, как тело, едва выйдя из состояния покоя, сразу обретает значительную скорость; а я говорю, что этот самый опыт показывает нам, что первые движения падающего тела, пусть очень тяжелого, очень медленны”. Дискуссия заканчивается следующим образом: “Пусть теперь видят, как велика сила правды, если сам опыт, который на первый взгляд показывал одно, при лучшем рассмотре­ нии убеждает нас в обратном”. Конечно, “то, что показывают нам опыт и чувство”, дулжно предпочесть “любому рассуждению, хотя бы оно и казалось хорошо обоснованным”. Но чувственный опыт рождается как плод запрограммированного эксперимента — это попытка заставить природу ответить.

6.14. Роль мысленных экспериментов

Мнение, что опыт играет в мышлении Галилея второстепенную и вспомогательную роль, возникло оттого, что Галилей размышлял над экспериментами, выполненными не им и иногда слишком идеализированными, например: нужно предположить отсутствие какого-либо сопротивления; следует вообразить, что движение имеет место в пустоте; мы должны думать о почти бестелесных плоскостях и о совершенно круглых движущихся телах и т. д. Но и здесь нужно сначала уточнить две вещи. Даже если теория входит в противоречие со “случаями”, это не значит, что ее нужно отвергнуть. “Но в этом я буду, скажем так, удачливым, ведь движение тяжестей и возможные при этом случаи в точности соответствуют случаям, выявленным мною в определении движе­ ния”. Математически совершенная теория — и в качестве таковой имеющая собственную ценность — оказалась к тому же истинной. Во-вторых, следует уточнить, что не является истинным. Например, эксперименты с идеализированными наклонными плоскостями не были осуществлены как неисполнимые. Т. В. Settle, около двад­ цати лет назад, воспроизвел эксперименты на наклонных плос­ костях, столь тщательно описанные Галилеем, и смог подтвердить, что они получаются в пределах точности, запланированной Гали­ леем. А теперь о различии, о котором упоминалось ранее: это различие между выполнимыми экспериментами и экспериментами мысленными, или воображаемыми. Что касается первых, теория проверяется здесь на базе наблюдаемых следствий (так, доказуемо, что подзорная труба дает правдивые образы; что на Луне есть горы; доказуем закон движения с равномерным ускорением; что на солнце есть пятна и т. д.). Но существуют также и мысленные эксперименты, и в сочинениях Галилея их очень много. Это не геометрические идеализации (геометрические модели эмпиричес­ ких событий), которые, будучи интерпретированы на базе дейст­ вительности, говорят нам, сколько они близки, — речь идет об экспериментах, которые неосуществимы. Однако нельзя сказать, что такие эксперименты бесполезны, наоборот, важно видеть возможности их применения. И если они носят не апологетический (оправдательный), но критический характер, то могут оказать помощь в деде прогресса науки. Один из ментальных эксперимен­ тов, по мнению Поппера, с одной из наиболее простых и остро­ умных аргументаций в истории рациональной мысли по поводу вселенной содержится в критике Галилеем теории движения Арис­ тотеля.

Доказывая ложность предположения Аристотеля, что естествен­ ная скорость более тяжелого тела больше скорости тела более

легкого, Галилей аргументирует: “Если у нас есть два движущихся тела с неравной естественной скоростью, очевидно, что, если бы мы соединили более медленно двигающееся с более быстрым, то последнее потеряло бы в скорости, а первое, благодаря более скорому, двигалось бы быстрее”. “Если это так и одновременно верно, что, например, булыиая махина движется на восьмой скорости, а меньшая — на четвертой, то, если соединить обе их вместе, новый агрегат будет двигаться со скоростью меньшей, чем восьмая; но ведь два камня, соединенных вместе, образуют камень больший, нежели первый, двигавшийся на восьмой скорости; следовательно: агрегат, масса которого больше, будет двигаться медленнее, нем первый, который меньше, что противоречит вашему предположению”. “В этом воображаемом эксперименте Галилея я вижу, — комментирует Поппер, — совершенно новую модель. Речь идет об аргументации с целью критики” И Галилей, разрушая “эмпирическую базу” концепции Аристотеля — Птолемея, умело использовал такие эксперименты.

“Последователи Аристотеля, — пишет П. К. Фейерабенд, — ис­ кали доказательства (например, с падением камня с башни) против Коперника, обращаясь к наблюдению; Галилей переворачивает их аргументацию с целью вскрыть причины, из-за которых возникли противоречия. Неприемлемые интерпретации заменены други­ ми. <...> Таким образом появляется совершенно новый «опыт».

Неразличение выполнимых и воображаемых экспериментов и непонимание роли мысленного эксперимента (роли, которая может быть не только критической, но и эвристической), являлось источ­ ником плохих или, по крайней мере, однобоких интерпретаций. Источником ошибок была также идентификация научного опыта с голым наблюдением (но возможно ли “чистое” наблюдение?). На­ учный опыт Галилея — это эксперимент, совокупность теорий, которые утверждают “факты” (“факты” из теории), и факты, кото­ рые контролируют теории. Если вопрос поставлен правильно, то нетрудно понять, в каком смысле и каким образом Галилей был теоретиком гипотетико-дедуктивного метода. Кант в “Критике чис­ того разума” напишет: “Когда Галилей пустил шарики по наклонной плоскости, причем их вес выбрал он сам, а Торричелли взвесил воздух, который, как он уже знал, равен весу определенного столба известной жидкости... это было откровением для всех исследовате­ лей природы. Они поняли, что разум видит только то, что он сам производит по собственному рисунку и что он должен идти вперед и заставить природу ответить на его вопросы; и не допускать, чтобы она понукала им, так сказать, с помощью вожжей; иначе наши наблюдения, сделанные случайно и без заранее выработанного рисунка, не привели бы к необходимому закону, в котором нуждается и разум”

позволяет нам говорить о подведении итогов и о новой отправной точке, мы можем сказать, что с Исааком Ньютоном классическая наука... обрела независимое существование и с этих пор начала оказывать значительное влияние на человеческое общество. Если кто-нибудь решил бы описать это влияние в его многочисленных разветвлениях... Ньютон стал бы отправной точкой: все, что сделано раньше, было лишь введением” (Е. J. Dijksterhuis).

7.2. Жизнь и творчество

Исаак Ньютон родился в 1642 г. В 1661 г. он поступил в колледж св. Троицы в Кембридже, где нашел поддержку в лице своего преподавателя математики Исаака Барроу (1630—1677), автора из­ вестных “Лекций по математике” и сочинений по греческой мате­ матике. Барроу оценил выдающиеся способности своего ученика, который очень быстро овладел всеми основными математическими знаниями. К концу обучения Ньютон постиг исчисление бесконечно малых величин и использовал его при решении некоторых проблем аналитической геометрии. Он передал тетрадь со своими заметками Барроу и некоторым друзьям для прочтения.

В 1665 г. на два года из-за чумы Ньютон, как и многие другие преподаватели и студенты, вынужденно покидает Кембридж. Он вернулся в Вулсторп, в маленький каменный домик, уединенно расположенный в сельской глуши, чтобы предаться там размышле­ ниям. Ньютон в старости так вспоминал о своей необычной работе в Вулсторпе: “Все это произошло в два чумных года, 1665 и 1666, потому что в это время я находился в самой творческой форме и занимался математикой и философией больше, чем когда бы то ни было впоследствии” (“философия”, или “натуральная философия”, Ньютона это то, что мы сегодня называем “физикой”). Именно в Вулсторпе Ньютону впервые пришла в голову идея всемирного тяготенияИзвестен рассказ внучки Ньютона Вольтеру (разболтав­ шему его всему свету), что эта идея пришла к Ньютону, когда упало яблоко с дерева, под которым он отдыхал. Здесь Ньютон разрабаты­ вал проблемы оптики и продолжал эти исследования и после своего возвращения в Кембридж. Достигнув больших успехов в полировке металлических зеркал, Ньютон сконструировал телескоп-рефлектор, который был лишен недостатков галилеева телескопа.

В 1669 г- Барроу перешел на кафедру теологии и передал кафедру математики молодому Ньютону. Ньютон завершил свои опыты по разложении) белого цвета с помощью призмы. Он представил соот­ ветствующий доклад в 1672 г. в Королевское общество; этот доклад под названием “Новая теория света и цветов ” был опубликован в “Philosophical Transactions” (“Философские труды”) Королевского

общества. В этой работе — как и в последующей в 1675 г. — Ньютон формулирует дерзкую теорию корпускулярной природы света, соглас­ но которой световые явления находили объяснение в эмиссии частиц разной величины: самые маленькие из этих частиц давали фиолетовый цвет, а самые большие — красный. Такие идеи “порож­ дали среди докучливых философов-догматиков целую бурю полеми­ ки, что раздражало Ньютона, тщетно призывавшего не видеть в этом новой метафизики света, а лишь гипотезу (как сказали бы сегодня, “модель”), назначение которой — интерпретировать и систематизи­ ровать ряд экспериментальных данных” (Цж. Прети). Корпускуляр­ ная теория света вступала в состязание с волновой теорией, выдви­ нутой голландским физиком, последователем Декарта Христианом Гюйгенсом (1629—1695). Рассерженный этой полемикой, Ньютон опубликовал свою “Оптику”только в 1704 г. Его работа принесла ему в 1672 г. членство в Королевском обществе.

В1671 г. французский ученый Жан Пикар (1620—1682) выработал наилучший способ обмера Земли; в 1679 г. Ньютон узнал технику расчета диаметра Земли Пикара. Он возобновил работу над своими заметками о гравитации; вновь выполнил расчеты (которые в Вулсторпе не удавались), и на этот раз благодаря новой технике Пикара расчеты получились, так что идея гравитации стала, таким образом, научной теорией. Однако, еще находясь под впечатлением предыду­ щей острой полемики, он не опубликовал своих результатов. Он продолжал писать лекции, которые были опубликованы в 1729 г. под названием “Лекции по оптике ”, а также лекции по алгебре, увидев­ шие свет в 1707 г. под названием “Всеобщая арифметика”.

Вначале 1684 г. известный астроном Эдмунд Галлей (1656—1742) встретился с сэром Кристофером Реном (1632—1723) и Робертом Гуком (1635—1703) с тем, чтобы обсудить проблему движения пла­ нет. Гук утверждал, что законы движений небесных тел следуют закону силы, обратно пропорциональной квадрату расстояния. Рен дал Гуку два месяца на формулировку доказательства закона. Но Гук пренебрег этим поручением.

Вавгусте Галлей отправился в Кембридж, чтобы узнать мнение Ньютона. На вопрос Галлея, какой должна быть орбита планеты, притягиваемой Солнцем с гравитационной силой, обратно пропор­ циональной квадрату расстояния, Ньютон ответил: “Эллипс”. Обра­ дованный Галлей спросил у Ньютона, как ему удалось это узнать. Ньютон отвечал: после соответствующих расчетов. Тогда Галд^ей попросил показать ему эти расчеты, но Ньютон не смог найти их и пообещал прислать позже, что и сделал. Кроме того, он написал работу “О движении тел ”, которую послал Галлею. Последний сразу понял важность работы Ньютона и убедил его написать и обнародо­ вать трактат. Так появился самый большой шедевр в истории науки — “Математические начала натуральной философии ”.