Этюды о жизни и криминологическом творчестве

41

Поэзия моей жизни

Жизнь глубоко изменила меня. Особенно за последние шесть лет одиночества. С одной стороны, стал более чувствительным – когда предаюсь воспоминаниям, перебираю в памяти наиболее трогательные эпизоды своей жизни, мое окружение той юношеской поры, от которого почти ничего, точнее никого уже не осталось.

С другой стороны, ощущаю легкую отрешенность от реальности, желание остаться наедине с собой, уйти в творчество, словно в монашеский затвор. Так, как я это делаю в сию минуту.

Кжизни уже давно отношусь, как к запущенной программе, в которой

яиграю непонятную роль. И неизвестно, сколько я в этой роли пробуду…

Что время для нас означает, скажи. Где бег свой кончает оно, укажи.

Насколько далек мой непройденный путь? О, нет, не дано мне в судьбу заглянуть. Живем мы вслепую, созрев для того, Чтоб радость мгновенья познать одного. Все то, что не видим, прошло и пройдет, Бенгальская искорка – в вечности год.

И где ты, судьба моя? С чем твой багаж? Открой сокровенную тайну, уважь! …Но глухо и немо в пустыне мирской, Овеяно сердце холодной тоской.

В тумане сознанья мой лоцман Авось Маячит, гадая, где правда, где ложь…

Но порой сам по себе возникает переход от прозаических размышлений к поэтическим образам, как и только что сейчас, когда я вспомнил эти вот строчки. Разумеется, они ни в какой мере не претендуют на какое-то место в настоящей поэзии. Я уже сказал выше: они имеют камерное предназначение, т.е. для узкого круга лиц, а что касается высокого слова «поэзия», то в нем я нахожу другое неоспоримое значение – поэзия моей жизни.

42

Так что прошу читателя к этому отнестись снисходительно. К тому же я, можно сказать, не столько рифмую по случаю, сколько записываю рифмы, когда они, словно сами, напрашиваются. В данном случае, пожалуй, как ни в каком другом, важен процесс. Точнее вдохновение – этот девятый вал приятных эмоций, например, признание в любви. И не столь, наверное, важно, ты ли признаешься или признаются тебе. Этот творческий процесс на волне вдохновения просто чудодейственный...

Как-то в двенадцатом часу ночи сижу за компьютером и вдруг замечаю в окне полную Луну. Яркая, серебряная, с теснением, отдаленно напоминающим нечто похожее на герб.

Подошел к окну, посмотрел на заваленный сугробами двор, на небо с крупными звездами и как-то незаметно погрузился в плавное течение мысли. На ум является метафоричная строчка:

Завернула метель в белоснежную шаль… Красиво! Однако такая отточенность и мелодичность поэтической

строчки, внезапность возникшего в воображении образа удивили и насторожили: откуда это? А свое ли? Будто мне эти слова уже знакомы. Может быть, прочитал где-то, но давно, и успел забыть? А, возможно, это все-таки мое?

Ну, да ладно, пусть будет моим. Но, если эта метафора исходит из моего воображения, то, что же должно последовать за ней? Что именно должна завернуть (причем, чувствуется, что бережно) шаль? Очевидно, что-то на время и что-то хорошее, что может быть востребовано по истечении этого времени. Времени, конечно же, связанного с зимой…

После зимы, понятное дело, следует весна… Ага! Вот что может быть завернуто «в белоснежную шаль»: голубая мечта о весне!

Ну и дальше – больше. Впереди Новый год, Рождество. А у католиков оно уже наступило. И соответствующая настроению тема стала «раскручиваться» в голове. Возникло видение того, что сохранилось в зрительной памяти от детских и юношеских лет, прожитых в деревне. И дружной гурьбой

43

повалили, словно с морозной улицы в теплую избу, расталкивая друг друга, образы и рифмы. Только успевай, рассаживай гостей.

И в итоге вот что получилось:

Завернула метель в белоснежную шаль Голубую мечту о весне… Может быть, эти строчки я где-то читал, Может быть, удались они мне.

Я гляжу на резные узоры окон Утонувшей в сугробах избы,

Идушою внимаю рождественский звон

Испокойное пламя свечи.

Итечет по законам, не познанным мной Ко всему равнодушное время.

По законам небесным, скрепленным Луной, Будто круглой печатью Вселенной.

Весной рождаются другие образы. Например, вот это четверостишье я буквально «сорвал» с весенней вербы, мимо которой солнечным апрельским утром шел на работу через городской парк:

Я сугроб прокопал и добрался до цели, Не беда – запыхался немножко.

Мне сегодня с утра так обнять захотелось Загорелую вербу в сережках!

Еще раз подчеркну: моя поэзия – для меня всего лишь, говоря словами Владимира Даля, «способность, дар отрешаться от насущного, возноситься мечтою, воображением в высшие пределы, создавая первообразы красоты» (Даль В.И. Иллюстрированный толковый словарь русского языка. М., 2006. С.660). И я это я делаю с удовольствием, хотя чрезвычайно редко. Не ради Литературы, хотя почему бы и не порадоваться удачному сложению образных мыслей?

Сочинение стихов, а в былые времена и нечто похожее на музыку, обеспечивало мне психологический комфорт, помогающий жить творчески. Это особый образ жизни, из которого выйти уже невозможно.

44

Думаю, что оценивать прожитое через призму собственной поэзии – это большой дар Природы. Дело, конечно же, повторяю, не в стремлении к созданию Литературы, а в видении Образа прожитого и пережитого. Поэзия моей жизни – не в стихах, но в чувственной оценке прожитой жизни, в лучших надеждах на будущее, к которому еще открыта дорога.

Поэзия моей жизни – это многообразный мир моих чувств, порождаемы судьбами прежде всего моих родных и близких. Их судьбы прочувствованы, пережиты мной настолько, что органически стали частью моей сущности. Поэтому радости и горести любого из этих людей – это мои радости и горести. Уверен, что и сам я воспринимаюсь в их жизни так же. Переживаемая ими радость наполняет благодатью мою душу. Постигшая кого-либо из них неудача, полученная ими боль остро отзывается и в моем сердце. И всякий раз при этом внушаю себе: насколько я чувствую эту «несвою» боль, настолько и избавляю от нее близкого человека. Может, это называется гораздо проще – сострадание. Но дело не в названии.

Открою еще одну сторону моей поэзии – прозаическую. В свое время я написал зарисовку о посещения Якутии и назвал ее «Разноцветные ромашки». Кстати, уже само это название поэтическое.

Это красивое название пришло мне сразу, как только я взялся за описание своих впечатлений от этого визита. Дело в том, что я несколько последних дней августа провел в Якутии, куда летал на научную конференцию в составе делегации криминологов по приглашению Правительства и Президента Республики Саха (Якутия).

Гостеприимные хозяева пригласили нас посмотреть северную землю в ее необычном наряде. А необычным наряд сделала природа: второй раз за лето нежданно-негаданно расцвели ромашки: белые, сиреневые, желтые, голубые – такая необычная мозаика из низкорослых, ярких, цветных, резных пуговиц на малоплодородной земле, но выглядевшей темнее, чем подзолистая.

В этом году в Якутии почти не было лета. Всего лишь выдалось несколько солнечных дней (и это вся «компенсация» за 50-, а то и 60-градусные

45

морозы!). Но к нашему приезду установилась солнечная погода. Вместо хлеба и соли Земля якутская преподнесла нам необычные цветы, точнее выстлала нам под ноги ромашковый ковер.

…Мы сидим в просторном чуме на деревянных скамейках за столиками, расставленными вдоль высоких стен по кругу (уникальный круглый стол!), которые уходят ввысь, но не к потолку, а прямо к небесам, синеющим в широком круглом отверстии.

Нас кучку представителей цивилизации отделяет от Вселенной всего лишь это отверстие сверху и дверной проем. Земля заканчивалась сразу же за проемом. Линия горизонта пролегает настолько близко к нам, что небесный купол вовсе не представляется высоким. Больше того, облака проплывают настолько низко, что, кажется, могут задеть наши головы. Словно мы находимся на макушке Земли с ее редкими от старости волосиками чахлых деревцев. Весь Мир земной заканчивается, на этом высоком земном «пятачке», за краями которого находится бездонная, бескрайняя и холодная пропасть, в глубь которой уже незаметно скатилось солнце. Откуда-то снизу оно слабо, но еще подсвечивает облака, словно открывая брюхо мрачных драконов, зависших над беззащитной остывшей планетой, охраняющих проступающие на темнеющем небе редкие, но крупные звезды. А может быть, это вовсе не звезды, а нечто другое, что по законам Вселенной нет-нет, да и опадает с небес, рассыпаясь алмазными камушками, которые разлетаются по якутской земле. Очевидно, люди, населяющие этот суровый край, заслуживают такое благодати Божьей за их великое терпение и неизбежный риск…

Интересно выстраивается жизнь в человеческом воображении. С одной стороны, лазурные краски (моего) далекого детства в глубинах времен, прожитого на относительно южной части Земли; с другой – современные разноцветные ромашки, ненадолго покрывшие суровые малонаселенные северные территории. А взятое все это вместе наполняет мою жизнь каким-то особым чувством. Его нельзя объяснить. Слово – многозначная и в то же время скудная форма выражения мысли, придуманная изобретательными людьми преж-

46

де всего для общения. В нем никогда не может быть выражено в полной мере то, что мы чувствуем, т.е. переживаем.

Однако слово остается, хотя и не единственным, но наиболее распространенным средством, с помощью которого мы, особенно разделенные большими расстояниями, выражаем чувства друг другу. Жаль только, что я не владею искусством (например, как это делают поэты) подбирать лучшие слова для яркого выражения своих чувств. Но я все равно стараюсь…

И в завершение ностальгического экскурса в мое прошлое я возвращаюсь в родные места и еще раз пройдусь по целебной росе.

Яиду по росе, и туманом Утро ласково нежит меня,

Ихрустит под моими ногами, Будто плачет росою стерня.

Ялюблю эти наши рассветы,

Ялюблю посидеть у пруда

Иосенних окрест разноцветий Не смогу позабыть никогда. Ты меня не ругай, дорогая, Что я солнце встречаю в полях,

Яведь детство свое навещаю

В разнотравье и пышных снопах.

Но уже высохла роса, и солнце – после полудня. И я возвращаюсь в реальность, где меня, слава Богу, ждут еще оставшиеся мои близкие люди, единомышленники, наконец, мои неотложные и отложные дела…

_________

Тимонино

С этим селом связано более чем полвека (Боже, какая «толща»!) моей жизни. С тех пор, когда в конце шестидесятых годов прошлого столетия (и это вынужденное словосочетание наводит на определенные раздумья) моя

47

будущая теща, точнее третья, после тетушки Анны Михайловны, мама Евдокия Ивановна переехала из далекого теперь уже села Елфимова в это село (поближе к детям), я постоянно приезжаю сюда.

Село это находится в 60 километрах от Нижнего Новгорода в Богородском районе. Его название, как и название села Никулино, могло произойти от фамилии Тимонин. Этимологические словари утверждают, что данная фамилия также относится к распространенному типу русских фамилий и восходит к имени собственному – Тимофей (в переводе с древнегреческого «почитающий Бога» или к родственному имени Тимон (просто «почитающий», в перевод с греческого).

И это сельское название довольно распространенное. В России насчитывается около 30 таких наименований, частности 6 – в Вологодской области, по 5 – в Московской и Ярославской областях, 4 – в Тверской и так далее. В Нижегородской области два села – в Шахунском и Богородском районах – являются тезками: носят имя Тимофея (Тимона).

Я еще застал остатки барской усадьбы, которая располагалась на окраине села. Сохранилось одноэтажное строение в гуще былого сада. В строении иногда показывали кино, и был случай, когда мы с молодой женой даже посетили этот кинотеатр, в котором, так и не рассмотрев в табачном дыме экрана, вынуждены были досрочно прервать свой визит в этот очаг… культуры.

Сад состоял из нескольких развесистых выродившихся яблонь да кустов смородины, заросших двухметровой крапивой. Недалеко от былой аллеи еще сохранились жалкого вида лиственницы, напоминающие нищих, только в отличие от них, не получающие милостыни в виде какой-либо поддержки. Полуживые полусухие, пожелтевшие от сваленных когда-то возле них куч навоза, которые периодически пополнялись с очищаемых скотных дворов, они мученически переносили летнюю жару.

48

Скотных дворов было три – для телят, овец и коров. А еще там же стоял конюшенный двор, в котором «проживало» более десятка рабочих лошадей.

Тогда успешно функционировал, умеренно процветал местный колхозмиллионер…

Когда-то даже мы – я, дети и внуки Евдокии Ивановны – ходили за нее на колхозное поле обрабатывать свеклу. Мы выполняли работу настолько добросовестно, что урожай с борозд получали наилучший. Правление колхоза даже премировало нас. Но от премии мы отказывались в пользу колхоза. Хотя было очень приятно поздней осенью, находясь в городской квартире, вдруг получить письмо-извещение из правления колхоза о нашем поощрении за успешное завершение уборочных работ.

Премия не шла ни в какое сравнение с тем зажигательным настроением, которое не покидало нашу дружную ватагу на протяжении всей работы. Мотыгами подрубали сорняки, слегка окучивали корнеплоды на длинных бороздах, тянувшихся от села на добрых полторы – двести метров к небольшому сосновому бору с прилегающей к нему рощицей, которая имела отвратительное название Вшивый куст. Видимо такое наименование, точнее кличку рощице дали за густущую поросль, в которой не росли даже ни мухоморы, ни ягоды. Хотя порой, в редкий грибной год там я все-таки находил белые. Свою удачу я объяснял просто: желающих «овшивиться» в этом кусту не было. А меня – куда только не заносило. Исходил все перелески, облазил овраги

– Близкий и Дальний.

Траву в перелесках и полях регулярно «подстригали» пасущиеся стада, отчего грибам становилось вольготно, хорошо дышалось и грелось. На лугах после дождей, буквально высыпали стайками опята и шампиньоны. Грибы я носил корзинами, а потом раздавал своему окружению…

Ныне от миллионера остались лишь железобетонный скелет скотного двора, заброшенные, зарастающие деревцами поля. Перелески по степени густоты зарослей и людской загаженности давно затмили Вшивый куст. Боль-

49

ше того, на их безобразном фоне образная паршивость Куста стала даже привлекательней. Тем более в прошлом году я вновь нашел там, ближе к опушке, белые грибы. Правда, половина из них оказалась устаревшей от традиционного локального отсутствия потребительского спроса и превратилась в непромышленный неликвид. Но в этом году Вшивый оказался верен себе.

В самом селе и округе есть четыре пруда. Сельский пруд на заре своей молодости был довольно глубокий. Я опускался на его середине «с ручками», довольно долго опускаясь ко дну в холодный слой воды. Вода в пруду родниковая и в определенной мере проточная: из родников пополнялась и вытекала через трубу в другой пруд, сооруженный менее чем в километре. Ныне приток заметно иссяк, а отток вообще прекратился. Видимо ушел на испарение. Родники затянуло, и на их месте появились заболоченные ямки, из которых сочится водица. Раньше при таких прудах находились своего рода смотрители, которые регулярно прочищали родники, отчего они постоянно били, прибавляя здоровую жизнь прудами и природе.

Другой, Верхний пруд, правильнее прудик находится недалеко за селом, в северном направлении. Он неглубокий. Стенки пруда крутые. Можно сидеть на краешке и, свесив ноги, забрасывать удочку, охотясь за золотыми карасиками. Однако бывает, что и карась натягивает леску в струну, да так, что сердце заходится: только бы не оборвал!

Рядом на пригорке стоят баньки, но они не во вред прудику. Вода из них сливается в другое место. А они лишь украшают пейзаж. Однако плохо то, что сюда приходят, хотя и не часто, бабенки полоскать белье. Оттого я и не хожу в этот пруд рыбачить.

Третий пруд, под названием Козье болото выкопан южнее в полукилометре от села в самом начале оврага, где опять же били родники. Их даже было видно: пульсировал в песке, будто в миниатюрном кратере вулканчика. Название «Козье», очевидно, связано с тем, что здесь ранее было заболоченное местечко, возле которого пасли коз, и животные утоляли жажду из него.

50

Со временем сельчане решили бульдозером углубить овраг и соорудить запруду. И пруд оказался местом для дойки коров, которых пригоняли к пруду.

Глубина приходилась на середину пруда. К плотине же дно его было выведено под пологим углом. Видимо, так было сделано с двумя целями: во избежание давления воды, отчего бы плотина могла не выдержать, и обеспечить водопой. В жаркие дни коровы заходили по пологому дну в воду по брюхо и нежились, отмахиваясь хвостом от атакующих их оводов. Говорили, что ужи высасывали молоко у коров.

Впруду, конечно же, водились золотистые караси; толстые, тяжелые они иногда попадались в корзину, которой мы их пытались поймать в осоке. Иногда такие особи попадались на удочку.

Этот пруд когда-то был моей отдушиной. Да и сейчас, невзирая на то, что пруд, как бы оправдывая свое название, стал похож на большую заросшую водорослями, рогозом и покрытую ряской большую лужу. Погружаешься по пояс в воду и, утопая в иле, переходишь его вдоль и поперек. Наверное, выручает старая, наверное, ровесница пруда, огромная ветла, которая корня- ми-насосами, выкачивает воду из глубины к поверхности, стимулируя, таким образом, приток воды из грунта в пруд. В прошлом году от дерева отломился огромный сук, перегородив удобный подход к пруду. И явление нового времени чем-то стало напоминать отмирающую аллею былой барской усадьбы.

Но в пруду умудряются жить караси. И не только аборигены. Мы с сыном Андреем, который унаследовал бабушкин дом в Тимонине, не раз запускали сюда белых карасей, которых предварительно науживали в четвертом по счету пруду, почти в километре южнее села. Запустили и ротанов. В итоге рыба расплодилась, и у нас бывала неплохая рыбалка. Но позапрошлой зимой в обмелевшем пруду случился замор. Весной берега пруда были буквально усеяны погибшими карасями.

Втекущем году неблагоприятное для нас, дождливое и холодное лето благоприятным стало для пруда. Вода в нем заметно прибавилась. Даже прибрежный рогоз намного ушел в воду. В районе плотины, где пруд можно бы-