Этюды о жизни и криминологическом творчестве

21

ях. Увы, но меня такое чувство к отцу не посещало. Видимо жизнь без отца, хотя и при живом отце, охладило сердце суровостью. Но так сложились или наоборот, не сложились отношения у моих родителей. Не мне судить, да и незачем.

Вообще родительским вниманием я не был избалован. И это, полагаю, хорошо, ибо не стал маменькиным сынком. Благодарен я своим родственникам – моей тете по матери Анне Михайловне Корниловой, двоюродным сестрам Лиде, Любе и брату Василию. Вообще-то, слово «двоюродные» следует употреблять разве что в формальном отношении, а по жизни мы – родные.

Думаю, что у отца, Николая Семеновича Горшенкова жизнь сложилась неплохо. Работал учителем и директором школы, даже двух школ, директором детского дома одного – Мадаевского, а затем и другого – Ардатовского в Нижегородской области. Было время, когда ему даже довелось возглавлять колхоз.

Во втором браке у отца родились две дочери – Валя, Лариса и сын Володя. Сейчас Лариса и Володя уже сами родители, растут внуки. Вали, к сожалению уже нет.

Недавно Лариса и Володя с детьми побывали в Нижнем. Мы встретились, но так и не наговорились. Однако хорошо то, что в наше время высоких технологий и телекоммуникаций появилось сейчас и неплохо функционирует такое чудо, как скайп (Skype), известная программа, которая позволяет общаться через интернет с друзьями и родственниками где бы они не находились. И мы этой возможностью с удовольствием пользуемся.

Кстати, возникает такая несколько жутковатая, загадочная картина ночного гадания на блюдце, когда зимними поздними вечерами где-то в «новогодье» собирались в доме взрослые, усаживались и начинали это волшебное действо, обращаясь к потустороннему миру, вызывая неведомых мне небезопасных духов.

И на вспоминаемую далекую картину сверхъестественного я накладываю другую картину – сегодняшней реальности, когда сажусь за компьютер,

22

не боясь, проделывая несложные манипуляции и вхожу в контакт с реальными «добрыми духами», точнее родственными душами.

Что интересно, этот новый, на глазах меняющийся мир буквально вскрывает во мне непередаваемое ощущение: годы летят так быстро, что, кажется, я не успеваю стареть…

______________

Никулино

С этим селом связаны лучшие времена моей жизни. Да и сегодня, бывает, хотя и редкая, возможность освежить благодарные чувства к малой родине, каковой я считаю Никулино.

Менее десяти лет тому назад мы с женой Тоней еще ездили в родные места. Сыновья возили на автомашине. Но вот уже прошло шесть лет, как моя одноклассница и жена ушла из жизни, и поездки в Никулино утратили былую усладу.

Да и селение сейчас совсем другое, с развалившимися домами, улицами, заросшими крапивой, репейником. Грустно на все это смотреть. Однако это чувство почти полярно меняется, когда на той улице, по которой когда-то бегали с ребятами, мчались верхом на лошадях, гоня их в ночное, или допоздна гуляли с гитарами, ныне обветшалой, с разломанными деревьями, просевшими крышами полуразвалившихся домов на глаза вдруг попадается прикрепленная каким-то шутником высоко на дереве дощечка-указатель с надписью… «Рублевка».

Такой вот диссонанс: грустную панорамную старину «лизнул» веселый язык современности.

И все-таки приятно пройтись по знакомым местам, вспоминая их совсем другими, юными что ли.

23

В свое время наш любимец, добродушный юморист, создатель школьного музея, учитель Александр Иванович Глазов, с которым мы сдружились, рассказал нам историю села. Названо оно было в честь Никулы, воеводы Ивана Грозного. В известные времена царь проходил здесь с войском на Казань и был вынужден оставить заболевшего воеводу. Отвел ему и место для поселения.

Как утверждают этимологические словари, фамилия Никула была образована от одноименного имени – Никула, которое в свою очередь произошло от имени Николай, что в переводе с греческого Николас означает «победитель народов». Соответственно, от имени собственного Никула образовалась и одноименная фамилия, которая относится к распространенному типу русских фамилий.

Например, известные фамилии российской актрисы Н.А. Никулиной, другой известной актрисы, Л.П. Косицкой-Никулиной, которая, кстати, начинала свою артистическую деятельность в Нижнем Новгороде; и уж, конечно, Юрия Никулина, Юрия Владимировича, народного артиста СССР, Героя Социалистического труда.

Оттого, можно заключить, появилось и множество наименований населенных пунктов с таким именем – Никулино. Я насчитал восемьдесят таких наименований в России. Только в Нижегородской области их четыре: два – в Городецком районе, один – в Сосновском и наше село – в Лукояновском районе, в 155 километрах от Нижнего.

Здешние места прежде славились лесами. Там, где протекает речка Ежать (сегодня к ней не подойти, так заросли и заболотились ее берега), раньше, очевидно, несла обильные воды большая река. Лес хранил ее от высыхания. Но со временем корни подрастающих деревьев не удерживали на перенасыщенной влагой почве, и они вместе с болотными растениями, перегнивая, образовывали торф.

Больше, чем четырех столетий прошло с тех пор, когда в этих девственных лесах поселились люди. На десятки километров вокруг и на тех

24

топких местах леса со временем извели. А в пойме Ежати образовалось столько торфа, что много лет его добывали сельчане, сушили и использовали

вкачестве топлива.

Яеще застал эти времена и участвовал в работе. Мы выкапывали торф, разрубая его лопатами на кубы и вывозили на лошадях по домам.

Помню, мы начинали раскапывать торф и верхний слой сбрасывали в старые, обросшие цветущим разнотравьем ямы с чистейшей родниковой водой, в которой обитала разная живность, в том числе водились и караси. По мере того, как ямы наполнялась сбрасываемым в нее грунтом, начинали плескаться караси, упитанные, с чешуей, будто из начищенной меди. Не всякая рыбина умещалась на ладони.

Влугах, на заовраженных землях, на холмах мы собирали ягоды, луговые опята, орехи. Ближние к селу, в полукилометре от него овраги называются Ближние Куртаньи; те, что подальше – Дальние Куртаньи. Что обозначают эти названия, я не знаю. Да и вряд ли сегодня кто знает. Могу только предположить по аналогии. Есть подальше от этих оврагов еще одни, густо заросший орешником. Он как бы образуется из слияния двух оврагов, и, видимо, поэтому получил названия Майоровы штаны. «Штаны» – понятно, но почему «Майоровы»?

Так вот по аналогии с большой натяжкой можно предположить, что слово «куртаньи» – это разговорная множественная форма старого слова «курта» – кафтан с прорехами, камзол с рукавами и фалдами; куртка. Думаю, к «штанам» подходит.

ВБлижних Куртаньях были два прудика (ныне едва угадываемые болотца). Нижний живописный прудик в небольшой балке, густо обросший луговыми травами и цветами, подпитывался ключевой водой. Ручеек рождался и выбегал из родника, расположенного в самом начале небольшого овражка. Чьи-то заботливые руки установили на роднике маленький сруб. Сверху он так зарос травой, что становился совсем незаметным. Только густая сочная

25

трава, росшая вокруг, да едва просматриваемая тропинка к нему выдавали его местонахождения. Заглянешь в родничок, и все видно, как в аквариуме.

Мы набирали ягод, красного клевера, спешили к родничку и располагались на отдых, Ели ягоды, жевали клевер и пили леденящую зубы воду. Тянули ее через трубочки, которые вырезали из полых стволов молодого борщевика. Из зрелых растений мы делали нечто похожее на велосипедный качек (для чего заблаговременно запасались тряпочками, марлей или ватой). только набирали в него не воздух, а воду, которую потом выдавливали поршеньком и обливали друг друга довольно далеко вылетавшей тонкой струйкой воды…

Много позже к этому родничку моего детства и юности я приводил молодую жену. На правах хозяина угощал гостью водой, сделав такую же трубочку. А она в ответ брала воду ладошкой и подносила мне.

Я смотрел на отражение ее лица в чистой родниковой воде и находил, что глаза ее очень смахивают на голубые цветочки льна, которым было засеяно поле. Над этим полем под летним солнцем далеко в небе дарил нам песню невидимый жаворонок. И к месту вспомнилось, как некогда так же, «жаворонком» назвал ее, подростка, приходившую раньше всех в поле, бригадир Платоныч.

И как тут было не поддаться поэтическому вдохновению, к которому я питал слабость с четвертого класса! И рождались стихи:

…А помнишь травы луговые, В замшелом срубе родничок? С твоей ладошки воду пили

Ицеловались горячо.

Иклевера ковром душистым Природа баловала нас,

Иограждал Господь Всевышний Любовь от посторонних глаз…

Вте далекие времена нам, ребятне было относительно просто, легко, интересно и абсолютно безопасно. Сельская жизнь не могла привить нам

26

дурные вкусы. Сельская жизнь, похожая на жизнь большой, трудолюбивой семьи, выступала источником душевного тепла, обоюдной заботы, высокой нравственности. Все мы был на виду друг у друга – и младшие, и старшие.

Характерно, что слово «колхоз» я всегда связывал с понятием семьи. В очень маленьком возрасте (не помню, сколько мне было тогда) я пришел к товарищу, в доме у которого, как говорят, было семеро по лавкам. Его радушная мама тут же усадила меня за стол вместе со всем «колхозом», как она выразилась, которому пора было обедать. И в моем воображении сразу же укоренилось понимание колхоза как большой семьи, в которой каждый своим трудом кормит себя и других.

Некоторые обычаи коллективного участия в чьих-либо делах («на помочах») – поставить сруб, выкопать картошку, обмолотить пшеницу, которую тогда выращивали на своих огородах, и т.п. – еще больше убеждали меня в очевидном факте существования «колхозной семьи».

…Более тридцати лет тому назад мы с другом поехали в места моей юности, а конкретно в некогда красивый поселок в пяти километрах от Никулина. Там протекает другая река, значительно меньше Ежати, но река рыбная. Я помню, каких выуживал из нее окуней, красноперок, плотвичек…

С трудом, но проехали по сохранившейся, однако, заросшей дороге. Глянул я на некогда радовавшие глаз и душу места, и сердце мое сжалось: от былой картины ничего не осталось. Не было ни одного дома. Их давно вывезли в период укрупнения поселений в наше село. От садов остались три старые яблони жалкого вида.

А рядом, неподалеку от реки, на ее высоком берегу, там, где располагалось кладбище, стоял сильно наклонившийся к обрыву почерневший обломанный крест. Было видно, что не так много пройдет времени, и река окончательно размоет то, что осталось от кладбища.

Два года назад я побывал там и удивился тому, что крест еще стоит. Вскоре понял, почему: воды в реке не было. Да и от самой реки остались одни воспоминания. Все заросло. Родники затянулись, и «задохнулась» река...

27

Зато осталось не размытым кладбище. И в этом есть что-то символическое. Неужели действительно смерть сильнее жизни? Однако так подсказывает формальная логика, а внутренний порыв к знаниям открывает другое: смерть – это «всего лишь» стадия перехода. Куда? Туда, где «И Бог есть, и жизнь – после смерти». Так я озаглавил заключительный этюд моей книги.

______

Пруды

Тема прудов избрана не просто для наполнения содержания книги. С прудами у меня связано многое. Можно сказать, что детские, отроческие и ранне-юношеские годы моей жизни «прорастали» во многом на прудах. Не потому ли, что по гороскопу я рыбы?

Первый пруд находится в Большом Маресьеве, бывшем райцентре. Сегодня пруд превратился в большой грязный замусоренный в основном пластиком водоем, покрытый ряской, и по берегам обросший деревьями, кустарником, сорной травой. Шутка ли, пять с половиной десятков лет прошло с тех пор, о которых я вспоминаю.

Хорошо помню, как тогда, в конце пятидесятых, сооружали этот пруд. Через все село (а оно длиннущее!) протекал многоводный ручей, который брал начало в лугах за селом. По мере пополнения «родниковых синергий» ручей наливался силой, отчего земля не выдерживала и расступалась пред этой силой, что позволяло ручью углублять свое русло все больше, в конце концов образовав овраг, который и «распахал» село посередине по всей его длине.

Втом месте, где овраг возникал как бы внезапно, ввиду перепада высот

иобразовавшего водопада (весной падающая вода шумела по-настоящему), образовалось довольно широкое пространство с крутым глинистым обрывом. Это место сотрудники НКВД отвели под тир. На глинистом обрывистом бе-

28

регу «энквдэшники» и милиционеры устанавливали мишени и проверяли себя на меткость, учились меткости, стреляя из револьвера и «мелкашки».

Потом мы вели раскопки, выколупывали пули из грунта и переплавляли на костре в консервной банке, а потом делали из свинца нечто похожее на пистолет, медаль или еще что-то. А выплавленное оружие признавалось нами как боевое и почетное: ведь оно было изготовлено не из каких-то там пластин аккумулятора.

Кстати, кто знает, может, те годы относительно тесного общения с военизированной реальностью заложили в моем сознании и подсознании какието «нравственно-психические катализаторы», которые впоследствии дали себя знать, т.е. стимулировали мой переход на службу в правоохранительные органы, в которых я пребывал успешно почти тридцать лет…

Так вот, тот ручей, вернее овраг решили перегородить плотиной. Мой отчим Василий Иванович Рубцов (светлая ему память) пребывал в должности председателя сельского совета и, естественно, в этом строительстве играл не последнюю роль. О «запрудной» теме постоянно шли разговоры в семье.

Тогда в райцентре возникли две «стройки века». Первым было строительство «правительственного» здания (сельсовет буквально ютился в деревянном строении). На это требовался кирпич. Его нашли сравнительно неподалеку, а именно в Никулине. Объектом внимания оказалась церковь – великолепное архитектурное творение. Ее колокольный звон разносился буквально на десятки километров. Кажется, до сих пор его слышу…

Церковь разрушали недолго. Позже, когда наша семья переехала на жительство в Никулино и я стал ходить уже в Никулинскую среднюю школу, которая буквально бок о бок находилась рядом теперь уже с разрушенным храмом, по переменам, да и в другое неурочное время, мы, ребятня, лазали по грудам битого кирпича, влезали на уцелевшие кирпичные кладки стен…

Вторым же замышлялось строительство плотины. Главным ее предназначением, мне кажется, было избавиться от большого неудобства, которое

29

возникало в связи с преодолением ручья. Особенно во время дождей. Да и в противопожарном отношении водоем был незаменим.

Овраг перегородили плотиной со шлюзом (сделали на совесть, плотина стоит до сих пор). Образовался большой пруд, в котором развели карпов. И мы забрасывали на ночь донки с мякишем хлеба на крючках. Бывало, попадался карп на килограмм. Тот из нас, кому это удавалось, становился героем дня.

Еще мы плели из ивовых прутьев «нырёды» (верши) и забрасывали тоже на ночь, положив в них хлеб, картошку и обмазав горловину тестом. Тут уж мне везло больше. Без рыбы не оставался. Однажды в горловине верши застрял приличный карп, из которого потом получился рыбный суп на семейный ужин. Между прочим, сварил его я сам.

Ловили на удочки. Не передать тех ощущений, которые испытывает рыбак, вытаскивая строптивую рыбину, выволакивая крупного карпа. Я еще вернусь к этому моему увлечению, когда буду рассказывать о красавице Ежати, речке моего детства.

Даже применяли (шутки ради) такой способ ловли, рассчитанный на случайность, или удачу. Мы сооружали плот и отправлялись в долгое плавание, порой заплывая на такую глубину, что шестом не доставали дна. А в хвосте пруда, в кустиках и траве так раскачивали плот, что вместе с волнами на плот нет-нет да залетал один-другой карась.

И еще ловили пескарей, которых в пруду было видимо-невидимо. Между прочим, рыбки были на редкость крупненькие. Ловили необычно просто… руками. Ныряешь ко дну, соединяешь ладони «воронкой» и медленно ведешь «воронку» по песчаному дну и легко захватываешь доверчивую рыбу (ну какой же рыбак полезет в воду ловить ее голыми руками!).

Но большее место в моем сознании, в моей душе занимаю воспоминание о Никулинском пруде.

…Одним краем село Никулино по пологому склону спускается к реке, а другим – поднимается вверх. Имелись даже соответствующие названия

30

уличных «микрорайонов» – Низ и Верх. Так и говорили: «Он на Низу живет», «Пошли на Низ (на Верх)». В верхней части, рядом за селом, метрах в двухстах от села, был пруд. Его соорудили, перегородив длинной плотиной широкий, довольно глубокий овраг, в котором скапливалась родниковая вода. Плотина обросла ивовыми кустами, и в их корнях, прораставших в воду, мы лавливали золотых карасей. Мы купались, загорали в преддверии завершения нашей ранне-юношеской вольницы и начала относительно взрослой жизни.

Раскинувшись на траве, я млел от июльского солнца, всматривался в бездонную голубизну неба, слушал пенье жаворонка, скрип проезжавшей по плотине телеги, размышлял о своем неведомом будущем. И становилось жалко себя от мысли, что когда-то этому вот моему лучезарному счастью наступит конец и никогда уже не удастся так же вот беспечно полежать на траве, поплавать, понырять, поспорить, кто сколько искупается за день…

С этим прудом связано многое. На пруду я научился быстро и далеко плавать. Тренером моим тогда был наш школьный военрук, подполковник в отставке, однако ходивший в форме, бывший артиллерист Маляев. Толстый, коренастый, с карими глазами-пуговицами, которыми он мог смешно вращать, втягивая при этом голову в плечи. У него, вообще, будто не было шеи.

Я пишу об этом, поскольку он сам очень старался быть смешным. И у него это получалось. Однако не так, как у Александра Ивановича Глазова. Тот обладал редким даром ненавязчивого юмориста. Его интеллигентное остроумие и сдержанная мимика, прищуренные глаза шутника были неподражаемы.

Не помню, плавал ли сам мой тренер, поскольку его тренерская работа сводилась к тому, что он шагал по плотине, вдоль которой я плыл, поглядывал на секундомер, обтираясь платочком, и подбадривал пловца: «Давай, Генка, давай!». И Генка с удовольствием давал стометровку (тренер ее вымерил шагами по плотине). Между прочим, приятно вспомнить, в итоге на рай-