ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ ЛЕКЦИЯ

состоит исключительно в установлении общего закона. Тем не менее, мифологическое движение, однажды придя к концу и будучи, таким образом, свободным и осмысленным, имело возможность свободного, добровольного расширения в ходе не искусственной, но необходимой последовательности, и таким образом мы можем найти здесь еще некоторое количество не упомянутых в предшествующем изложении образов, о которых скажем несколько слов под конец.

Материальными богами мы называем тех, которые возникают из взаимодействия трех потенций. Сами же эти потенции мы называем формальными богами,которых следует мыслить себе не как материальные или конкретные сущности, нолишь как чистые причины. Поскольку, однако, в каждом из греческих богов принимают участие все три потенции, а следовательно, в каждом осуществлена потенция духа (A3), — все они представляют собой облеченные духовностью сущности, и в этом смысле политеизм греков вообще может быть назван духовным. Как, однако, среди материальных богов Зевс, Посейдон и Аид относятся между собой как три потенции, так что Аид соответствует первой, Посейдон второй (преимущественно так называемому Дионису) и Зевс — третьей (в себе духовной), — так и другие боги той же формации, т.е. боги, возникающие лишь вместе с Зевсом, будут представлять собой лишь различные отблески этих трех порождающих мифологию потенций. Каждый бог будет представлять один определенный момент отношения этих потенций. Однако мы говорим не только, что порождающие или причинные потенции мифологии могут быть распознаны в материальных богах и их различных свойствах, но похоже также, что те боги, которые выглядят теперь как относящиеся к материальным, в какой-то прежний момент имели формальное значение;или,говоря яснее,вероятно, что среди материальных богов теперь могут быть найдены также и такие, которые ранее представали в сознании как формальные, однако не утвердились как таковые и позднее сообщили свое имя одному из материальных, однако аналогичных,богов. Так, если мы знаем,что греческая Афродита происходит из того отдаленного прошлого, из того момента сознания, который в азиатских мифологиях обозначен Уранией, и если мы далее видим, что в «Илиаде» Apec является супругом Афродиты, то под этим богомразрушителем (Аресом) едва ли можно мыслить себе что-либо иное,кромепотенции, аналогичной индийскому Шиве. В более поздний момент сознания,где положенный одновременно с Уранией относительно духовный бог уже являлся как освобождающий, а в своем позитивном качестве — как опосредующий дух, только разрушающий бог должен был отступить перед ним, однако он не утратился в сознании по этой причине,но обрел теперь свое место среди материальных богов. О Гефесте я уже высказывался прежде по другому поводу. Он есть божество, присутствующее в греческом сознании с древнейших времен, однако лишь вместе с Зевсом обретшее тот определенный облик, в котором он теперь только и является в ряду греческих богов. Он — сын Геры и Зевса. Зевс низверг его с неба; в этом, а также в его хромоте, которой

Афина есть целиком и полностью восстановленное сознание, изначальное сознание

в его первой чистоте и девственности (вы помните, как это понятие девственности

ссамого начала объяснялось в случае с Персефоной);она есть, таким образом, еще раз Персефона, однако теперь уже сама себя знающая, в своей девственности себя знающая, или, наоборот — в своем себя-знании, тем не менее, девственное сознание, тогда как Персефона должна была заплатить за свое себя-знание утратой своей отстраненности, своей девственности. Последний женский образ мифологии, таким образом, равен первому или, иначе говоря, является восстановленным первым. Именно поэтому она также есть сокровище Зевса, любимое дитя отца. «Она делает, что хочет», — говорит Гера в «Илиаде»; она громыхает громами Зевса, вооружается его оружием, не слушая ни Ареса, ни Геру, и даже уязвленная ее проделками Афродита получает у нее насмешливый отпор*. Она вновь представляет собой первое, неприступное и вооруженное против всего, что грозит осознанности, т.е. его собственному единству, сознание. Однако она не есть всего лишь (т.е. пассивное) единство, которое Персефона представляла собой в ее еще девственном состоянии; она есть единство, однако то единство, которое уже прошло через раздвоенность и выстояло в ней; она есть то единство = 1, которое из раздвоенности = 2 возвратилось в единство = 3, и именно поэтому она рождается третьей: τριτογένεια4, так она зовется уже у Гесиода и в гомеровских гимнах — слово, которое по аналогии

сπρωτογένεια5 (первородная) грамматически верно может быть объяснено лишь предложенным нами способом**.

Сам Зевс, реальный бог в его высшем, последнем проявлении, не мог бы быть Зевсом, если бы он же в своем движении вниз не был Аидом; он есть Зевс лишь постольку, поскольку он есть также и Аид, и он осознает себя Зевсом лишь постольку, поскольку он осознает себя одновременно также и Аидом. Таким образом сознание в Зевсе соединяет верхнее и нижнее, и это движущееся между глубочайшим и наивысшим, подвижное сознание есть Гермес. Гермес, следовательно, есть соединяющее трех богов и вновь полагающее их как единство сознание, которое собственно есть в каждом, однако одновременно представляется как четвертое. Поскольку всецело обращенный в рассудок бог сам заключает в себе также ушедшего, слепого, Гермес есть равно дружественная тому и другому сущность, он есть столь же Έρμηςχθόνιος6, подземный, как наземный и небесный Гермес.

Илиада, V, 733 и ел.; 425 и ел.

Поэтому ее символом является не треугольник вообще, как говорится в выдержке из Дамаскина

уКрейцера (Comment. Herod. p. 135), а именно равносторонний треугольник. Так, согласно Плутарху,

упифагорейцев: ОбИсиде и Осирисе, 75: То μέν γαρ ίσόπλευρον τρίγωνον έκάλουν Άθηναν κορυφαγενή και τριτογένειαν (Пифагорейцы) (равносторонний треугольник называют Афиной, рожденной из головы и трижды рожденной) (греч.).

Остаются еще два персонажа, которые, будучи словно изолированными среди других эллинских богов, — очевидно представляют собой независимую от прочих формацию, прошедшую хоть и вполне аналогичный до сих пор представленным, однако вполне от них независимый путь развития: я имею в виду Аполлона и Артемиду.А именно, во всех своих судьбах Аполлон имеет очень много общего сДионисом: он убивает Пифона, который представляет собой почти что копию египетского Тифона — согласно другому повествованию, Пифон убивает его самого, точно так же как в Египте, в свою очередь,, растерзанным оказывается Осирис. Убитый Аполлоном Пифон есть переживающий свой закат реальный бог, по которому, согласно Аристоксену («De re musica»7), на Олимпе на лидийский мотив пели первую траурную песнь. В дельфийских святилищах Дионис имеет равную часть с Аполлоном, Парнас принадлежит относящимся к культу Диониса тиадам и менадам точно так же, как

имузам. Одним словом, Аполлон настолько связан с Дионисом, что он совершенно не может быть объяснен, если мы одновременно не дадим полного объяснения учению о Дионисе, в том виде, в каком оно могло бы быть дано лишь по исследовании мистерий. Здесь, таким образом, мы скажем следующее: Аполлон столь же мало может быть причислен к материальным богам, как и Янус. Еще менее того Аполлон

иАртемида могут быть объяснены как всего лишь символы Солнца и Луны, хотя, конечно же, Солнце и Луна могли бы рассматриваться как символы Аполлона и Артемиды; однако поскольку он, с одной стороны, не принадлежит к материальным богам, а с другой, вытеснен идеей Диониса из числа формальных, вполне понятно, что он вошел в число экзотерических богов. Между тем таинства в Дельфах в достаточной мере свидетельствуют о том, что греческое сознание одновременно сохранило первоначальную идею Аполлона; более того, многие обстоятельства указывают также нато, что он даже мыслился в божественной иерархии как возвышающийся над тремя Дионисами. Поскольку он прошел через все ступени, в нем можно обнаружить отчасти противоречащие друг другу атрибуты, — напр., несущего разрушение, насылающего чуму и погибель, и наряду с этим — одухотворяющего благодатью мусических искусств, бога. Всоответствии с этим,Аполлон в конце греческой мифологии был бы ее высшим понятием: тем же, чем является Янус в начале древнеиталийской и римской мифологий; он был бы alter Janus8, с чем вполне согласно то, что он точно так же мыслился как бог дорог, как и Янус, где я могу напомнить сказанное о пути и путях Бога: он носит имя άγυιάτης, άγυιεύς9 (его культ άγυιάτιδεςθεραπειαι10), от αγυιά11, «дорога», «путь»; этим же именем называлась и колонна,которая, также как и Янусу, ставилась в его честь перед дверями. Артемида относится к нему совершенно так же, как в соответствии с ранее данным объяснением Диана относилась бы к Янусу — как первая причина натяжения лука, напряженности тех потенций, которые первоначально были положены в Аполлоне как единые. Однако, как сказано, более детальное рассмотрение должно быть предметом исследования на материале мистерий.

Должны ли мы теперь, после того как каждому из главных богов греческой теогонии отведено определенное место, а тем самым и определенное значение — должны ли мы теперь пускаться в рассмотрение того роя богов, который в своих последовательных разветвлениях от поколения к поколению в конечном итоге теряется в бесконечности или, по меньшей мере, по самой своей природе не имеет границ? Я полагаю, это было бы излишним. Основа нами понята; то же, что далее во всех направлениях произрастает из нее, тем менее нуждается в научном рассмотрении, что мы здесь безусловно вынуждены признать или допустить влияние известного свободно-поэтического, хотя и закономерного, развития. Так, даже в наших последующих выкладках уже будет присутствовать известная доля изобретения. После того как однажды мы получили право предполагать богов, что может теперь помешать стремлению все дальше и дальше распространять этот в себе поэтическиймир, возникший словно второе, аналогичное первому, творение — что может помешать стремлению все дальше распространять этот мир, вмещая в него, в конечном итоге, всю природу и все дела живущих на земле? Росток столь могучей жизненной силы, будучи однажды посажен, мог пускать новые побеги до бесконечности. Лишь сам первоначальный ствол, предшествующий всем этим, отчасти уже случайным, формациям, — лишь он один не может быть изобретением.

К таким чисто поэтическим изобретениям могут относиться преимущественно те подчиненные божества, чьи имена являются составными и имеют непосредственно ясное для слуха значение. Наконец,даже и в самой «Илиаде» можно обнаружить подлинные персонификации, напр., известная [персонификация] молитв (Λίται12), которые зовутся дщерями всемогущего Зевса и медленно бредут вслед за виной — и когда провинившийся пренебрегает ими, сами взывают к Зевсу, с тем чтобы его наказание последовало за ним. Однако эти персонификациивесьма легко отличаются от истинных богов, и ни один древний не смог бы представить себе, что фигура Просопопоэзии (Prosopopoiesis), которая в их риторике занимала столь подчиненное место, однажды удостоится чести мыслиться как творящее начало для всего мифологического богоучения.

Мы, таким образом, проследили теперь теогоническое движение с самого его первого начала и до той точки, где богатейшим образом развитая и во всех отношениях наиболее совершенная мифология — эллинская — сама собой представляется как его завершение. Все мифологическое движение сводится, в конечном итоге, к порождению этого экзотерического мира богов. То же самое движение, благодаря которому первоначально появляется природа во всем ее многообразии, порождает в сознании в результате повторяющегося процесса весь тот мир богов, который по отношению к порождающим его потенциям представляет собой как бы нечто четвертое, и который возникает лишь из взаимодействия этих потенций как всего лишь совокупность феноменов их взаимодействия. Тот, кто хорошо осознал это,тот уже не

позволит себе обмануться теми аналогиями, с помощью которых нас хотели уверить в том, что все мифологические боги суть не более чем персонифицированныеприродные силы, явления или вообще природные предметы.

Ввеликой путанице представлений и явлений, которую представляет собой не только отдельная мифология,но и различные мифологии, — в этой путанице насникогда не оставляли с самого начала выстроенные нами принципы.Я, пожалуй, могу даже добавить, что до сих пор не существует теории мифологии,с помощью которой последняя объяснялась бы с такой определенностью не только в своих общих проявлениях, но и во всех своих ответвлениях и характерных чертах. Если я должен теперь сказать несколько слов о том, как это сделалось возможным, то могу выразиться на этот счет так: простая тайна нашего подхода состоит в той предпосылке, что мифология заключает в себе собственную историю, что нет необходимости в предпосылках, лежащих вне ее самой (напр.,о космогонических философах и т.д.), но она сама совершенным образом себя объясняет, и что таким образом те же самые принципы, которые, будучи взяты материально, составляют ее содержание, являются равным образом и формальными причинами ее первого возникновения и образования.

Вконце концов, в отношении естествоиспытания является общепризнанным взглядом, что любой рассматриваемый в ней предмет должен получать объяснение из самого себя, т. е. что все основания его становления и возникновения могут быть обнаружены и открыты в нем самом. То же самое, однако, должно быть верно также

ив отношении духовных образований, которые благодаря своей внутренней необходимости и закономерному развитию могут быть приравнены к природным образованиям; а что это действительно так, я показал именно на примере самой мифологии, ибо всякому очевидно, что мною не было принято ни одного принципа и ни одного момента ее развития, который не мог бы быть тут же обнаружен в ней самой.

Если я теперь добавляю к этому, что те принципы, которые собственно содержат в себе ключ ко всей мифологии, в своем наиболее определенно выраженном и чистом виде присутствуют в греческой мифологии, то мне хорошо известно, что тем самым я высказываю нечто совершенно отличное от ныне признанных воззрений, ибо практически везде принято усматривать в греческой мифологии лишь некое подвергшееся порче и искажению, ранее существовавшее в более чистом виде учение и знание. Однако я показал, что для такого чистого учения в раннюю эпоху нет места и что как раз именно чистый, всецело свободный от своей противоположности эллинский политеизм служил необходимым переходом к действительно лучшему, более чистому и высокому познанию. Если поэтому из всех богоучений именно эллинское в величайшей чистоте содержит последние принципы всякоймифологии, то это именно потому, что она является наиболее поздней, а потому — в наибольшей мере пришедшей к самоосознанию, а следовательно, даже и те принципы, которые в прежние моменты еще слепо переплетены друг с другом и пребывают во взаимной

борьбе, демонстрирует в чистейшем различении и выраженности. Я, таким образом, никогда не рискнул бы перейти от только материала и только внешнего аспекта ко внутреннему, к порождающим принципам мифологии и к закону ее образования и развития, если бы не находил их представленными в столь чистом выражении именно в греческой мифологии, которая из всех вещественных доказательств нашей теории может служить самым решительным ее подтверждением.

Сколь бы много в материальном отношении нового для себя вы ни обнаружили в этих чтениях, эта новизна все же не будет здесь представлятьсясущественной; существенным будет то, что вы имели возможность на большом количестве примеров познакомиться с силой нашего научного метода и увидеть, какая разница присутствует между всего лишь произвольным рядом наитий и случайных образов и последовательностью закономерно,с самого первого ростка органически развивающихся мыслей; существенно то, что метод, с которым вы здесь познакомились в его особом применении,имеет общее значение, ибо он одновременно является методом философии — философии, которая не ставит на место реальной взаимосвязи одну лишь филигранную работу понятий;общее значение также и для других не менее запутанных предметов, с которыми он, при надлежащем применении,столь же успешно справился бы, как справился в нашем случае с мифологией.

Пусть поэтому данные чтения поспособствуют в частности тому, чтобы изучение философии в нашей среде вновь оживилось и приняло более серьезный и мужественный характер; пусть они послужат в частности и тому, чтобы философия также и для прочих исследований вновь получила то значение, которое ей по праву принадлежит. Важно, чтобы каждый в той научной дисциплине, которой он себя посвящает, стремился достичь наибольшего знания частностей; и тот, кто не имея такового, воображает себя способным с помощью однойлишь философии достичь каких-то великих результатов, пребывает в не менее жалком заблуждении, чем тот, кто пожелал бы быть маршалом, не имея под рукой армии; однако свою истинную ценность все отдельные исследования (и чем они более пространны, тем в большей мере) получают лишь от силы превосходящего духа, который способен связать их в единое научное целое,привести к великой победе духа над массой, употребить их в целях осуществления поистине универсальной, мироохватной мысли; и поистине,те проблемы, которые встают перед нынешней эпохой, настоятельнейшим образом требуют для своего решения умов, которые бы не терялись в частностях и не останавливались в растерянности перед массами противоречащих друг другу явлений и фактов, но находили бы в самих себе силы и средства для их преодоления, для того чтобы сохранять себя свободными от них, находя возможности для их соединения в истинном творении. Ибо такие моменты настают тогда, когда важно уже не двигаться в старой колее, но ощущается необходимость решиться на новое творение. Когда я высказываюсь в пользу ревностного, серьезного и глубокого изучения философии, я, воистину, преследую не свой

О ЗНАЧЕНИИ ОДНОЙ НОВООТКРЫТОЙ НАСТЕННОЙ РОСПИСИ В ПОМПЕЕ*

(С литографическим рисунком)

На сей раз я намерен привлечь внимание класса к недавно — насколько мне известно, в 1825 году — открытой в Помпее картине, о смысле или собственном содержании которой сразу же по ее обнародовании мнения толкователей не столько разошлись, сколько — в том, что касается главной ее части, — остались в совершенной неясности и неопределенности. То было попросту счастливой случайностью, если прежние полученные мной в общих исследованиях воззрения позволили мне по простому описанию, которое я случайно прочел в № 8 «Листка искусств» (Kunstblatt) за 1826 г., распознать смысл картины и изложить его даже в отношении до тех пор необъясненной ее части, дав ее вероятностное истолкование. По своем возвращении в Мюнхен я осведомился у как раз здесь гостившего ученого исследователя древности, г-на проф. Герхарда о подробностях картины, не выяснив у него, однако, ничего сверх того описания, которое было мне уже известно; я лишь убедился в том, что г-н проф. Герхард до сих пор не имел никакого определенного представления о значении этой картины — ни своего собственного, ни предложенного ему кем-либо со стороны. Позднее я имел удовольствие, благодаря любезности г-на проф. Шорна(Schorn), получить рисованную копию с упомянутой картины, и изложить именно этому ученому, которого я сегодня с особенным удовлетворением вижу присутствующим на нашем собрании, свое истолкование этого изображения, удостоившись при этом его похвалы и одобрения. Этот рисунок, который я сегодня представляю вашему вниманию, дает мне сегодня возможность наглядно изложить вам мое истолкование данной картины.

Поскольку было бы невозможно описать данную картину с большей ясностью, чем это уже сделано в упомянутом номере «Листка искусств», я удовлетворюсь тем, что повторю это однажды уже данное описание, предпослав лишь то замечание, что данное изображение находится на стене одного из дворов в том новооткрытом

Читано наодном из заседаний философско-филологического класса Академии наук вМюнхене.

ны в богато расшитом платье, с венцом на голове и украшениями на руках; у обоих на четвертом пальце левой руки надето обручальное кольцо. Движения женщины столь же робки, сколь пламенно и живо выражение ее удивительно красивого лица; это, а также то, что за ее спиной изображена крылатая женщина-воительница, которую

вкачестве образа виктории можно было бы отнести к повторному обручению после Троянской победы, возможно, послужило основанием для первого названияэтой композиции, "Менелай и Елена", каковое по меньшей мере гораздо менее неудачно, нежели второе, "Пелей и Тетис". На заднем плане видна воздвигнутая между деревьями и украшенная наверху изображениями трех львов колонна, на которой различимы флейты, кимвалы и тимпан и которая вполне могла бы символизировать собой какую-нибудь местность в Азии; однако такое истолкование является несколько искусственным в том, что касается Менелая; равным образом и костюм бородатого мужа, заднюю часть головы которого окутывает красный хитон, довольно странен

инепривычен для грека. Можно было бы пожелать представить себе обручение Сатурна с Реей, если бы при этом трое расположившихся под его седалищем и занятых чутким разговором юношей не оставались здесь вообще безо всякого объяснения. Это изображение успело серьезно пострадать уже с того момента, как было обнаружено, однако блеск его первоначального великолепия не может исчезнуть так скоро».

Высокочтимые господа могут видеть из данного описания,авторство которого, судя по двум инициалам, стоящим в конце, принадлежит ранее упомянутому г-ну проф. Герхарду, что истолкователи изображения уже по поводу самих двух изображенных фигур отчасти разошлись во мнениях, отчасти же вообще пребывали

внерешительности, ибо некоторые пожелали увидеть в женской фигуре вновь обручаемую Менелаю после победы в Троянской войне Елену, другие же во всем этом изображении предположили обручение Пелея и Тетис, что еще того менее вероятно. Напротив, никак нельзя сомневаться в том, что предположение, высказанное самим г-ном проф. Герхардом, о том, что главные фигуры представляют собой Кроноса

иРею, является единственно верным; в пользу его говорит хотя бы уже окутывающий заднюю часть головы мужской фигуры красный хитон, который является непременным атрибутом и знаком присутствия Сатурна. Не меньше говорят в пользу этого предположения также восхитительно прекрасные черты лица женской фигуры и строгость лица мужской. Действие относится к эпохе правления Кроноса. Г-н проф. Герхард лишь потому не решается определенно высказаться в пользу такого предположения, что при этом не получают объяснения три фигуры юношей, расположившихся под седалищем мужской фигуры и занятых тихой беседой. Вмоем случае, как раз наоборот, лишь угаданное из простого описания значение фигур этих трех юношей окончательно убедило меня в том, что главными персонажами изображения являются именно Кронос и Рея. Трудность заключалась лишь в том, что сама задача с тремя юношами была слишком уж неопределенной: пришлось предпо-

520 Вторая книга. Мифология

ложить, что художник каким-то образом подразделил и различил их между собой; однако ничего из этого характерного и отличительного для каждого из них не содержалось в описании. Тем более возросло мое желание увидеть достоверный рисунок с этой картины — удача, которая, как сказано, выпала мне на долю лишь благодаря любезности г-на проф. Шорна. После же того, как я убедился в том, что характерное расположение и описание этих трех юношей совершенным образом совпадают с заранее составленным мною представлением, я уже больше не мог сомневаться в верности моего объяснения, и именно это выдержанное им испытание дает мне смелость изложить его теперь перед этой аудиторией.

Согласно греческой теогонии, как известно, Кронос порождает с Реей трех сыновей: Аида, Посейдона и Зевса; однако великий Кронос, по словам Гесиода, тут же проглатывал каждого из сыновей, едва лишь он выходил из чрева своей святой матери к нему на колени, чтобы тем самым не допустить того, что предсказали ему Гея

иУран, более древние и вытесненные им самим божества, а именно — что ему суждено быть побежденным своим собственным сыном. Рея же безутешна и испытывает невыносимые страдания из-за несчастия своих детей. Затем ей удается обмануть Кроноса и украсть у него только что рожденного сына Зевса, который позднее известным образом действительно одерживает победу над своим отцом, освобождая

ивыводя на свет заточенных им сыновей. В дальнейшем трое сыновей делят между собой мировое господство: вместо одного исключительно господствующего Кроноса теперь властвуют три бога, правда так, что Зевс выделяется среди них каквысший, однако же каждому из них определены свои владения. Аид получает в свой удел самую нижнюю часть — подземный мир, Посейдон — среднюю или самую глубокую из наземных — море, Зевс же самую высокую и надземную — эфир.

Всоответствии с этим, теперь, покуда Кронос еще властвует, эти три бога находятся к нему в отношении будущихмировых правителей, однако как таковые они еще сокрыты и пребывают на заднем плане грядущего. Я теперь сперва замечу, что трое юношей, изображенных на нашей картине, суть не кто иной, как трое сыновей Кроноса. Если всмотреться в рисунок повнимательней,то мы найдем, что каждый из них восседает чуть выше предыдущего: ниже всех расположена фигура юноши,обращенного к нам спиной,которого я поэтому определяю как будущего Аида;я отмечаю при этом, что правая рука, закинутая за спину, с обращенной к зрителю открытой ладонью, в греческом изображении, где нет ничего незначащего, может также указывать на Аида как бога, отвернувшегося от настоящего, бога прошлого. Ибо несомненно, что в помпейской картине мы имеем дело с верной копией некоего греческого произведения; и вся высокая значительность представленного момента указывает на то, что эта картина была написана в один из самых лучших периодов греческого искусства. Сидящую ниже остальных, обращенную к зрителю спиной и представляющую взору открытую ладонь правой руки фигуру я,таким образом, определяю как Аида. Вторая,

сидящая уже выше, есть Посейдон, чья неизменная характеристика — широкогрудый, — которая всегда сопровождает его в поэзии и искусстве, самым определенным образом налицо также и в этом случае. Третья, выше всех сидящая, самая юная,самая стройная и самая вдумчивая и внимательная — есть Зевсу который, будучи согласно Теогонии самым младшим из троих, в Илиаде лишь потому хвалится перед другими своим старшинством, что он был первым спасен от руки отца-детопожирателя, все же остальные увидели свет лишь благодаря ему и после него.

Если, теперь, таким характерным расположением фигур и иными примечательными деталями предположение о том, что три этих юноши суть трое сыновей Кроноса, не опровергается, но, напротив, подтверждается, то в качестве ближайшего возникает следующий вопрос: что означает их нахождение под троном, благодаря которому они скрыты от отца и даже от самой матери? На это я не могу ответить ничего кроме того, что таким образом они обозначены как все еще сокрытые на заднем плане будущие боги, будущие мироправители. При этом я придерживаюсь твердого убеждения, что эти три фигуры также и в материальном отношении были решены совершенно иначе, нежели обе главные фигуры. Мне хотелось бы, чтобы картина была в достаточно хорошем состоянии для того, чтобы само ее лицезрение смогло подтвердить это мое предположение. Мне не известно, относятся ли слова г-на проф. Герхарда о том, что картина серьезно пострадала со времени своего открытия, к одной лишь этой части картины, или нет.

Правда, если бы исходя из этого расположения мы пожелали бы дать, в свою очередь, и в ином отношении дерзкое истолкование, это отнюдь не было бы первым случаем того, как благодаря античным изображениям мы знакомились с отличным от ранее принятых, однако ничуть не менее древним способом пониманиямифологического повествования. Как известно, в греческой истории богов эта катастрофа — когда правящий бог или правящий божественный род вытесняется следующим — повторялась дважды. Сперва властвуют Геяи Уран, который своих от начала бунтующих против него сыновей,зная это за ними,укрывает сразу же по их рождении в глубинах Земли (πάντας άποκρύπτασκεκαι ες φάος ούκ άνίεσκε, Γαίης έν κευθμώνι1). Выражение для того же деяния в случае с Кроносом уже другое; оно гласит: και τους μεν κατέπινε Κρόνος μέγας2. Еще одну, гораздо более определенную вариацию содержит в себе рассказ о последующих событиях; также и огромная Гея внутренне глубоко и тяжко вздыхает о жребии своих детей; она подыскивает большой, острый и зазубренный серп, который вкладывает в руку притаившемуся в засаде младшему сыну, дабы он — в тот момент, когда его отец станет приближаться к ней, — отсек ему детородные части

(είσε δε μιν κρύψασαλόχω, ένέθηκε δέ χειρι άρπην καρχαρόδοντα, и затем: ό δ έκ λοχεοιο πάΐς ώρέξατο χειρί3). Сын, таким образом, нападает из засады. Эту засаду, следовательно, можно мыслить себе лишь в том же пространстве, где скрытно содержались все сыновья и с ними вместе также и сам Кронос. Свержение же Кроноса происходит

несколько иначе: Зевса спасает то, что его отцу дают проглотить завернутый в пеленки камень; и Зевс может спокойно расти до тех пор, пока он не окрепнет настолько, чтобы одолеть своего отца — победа, которая на сей раз обходится без оскопления. Уже одно лишь поэтическое чутье не позволило бы автору «Теогонии» повторить одну

иту же историю дважды с неизменными обстоятельствами. Однако мы не можем наверняка утверждать, что в иных сказаниях, и именно в народном эпосе, оба этиэпизода не излагаются гораздо более сходным между собой образом. По меньшей мере, в одном документально засвидетельствованном случае также и Кронос был оскоплен своим сыном Зевсом.На острове Цанкле, само имя которого означает кривой виноградный нож, в уже довольно позднюю эпоху все еще можно было полюбоваться на Drepanon, которым якобы по этому случаю воспользовался Зевс. Таким образом, отнюдь не является невозможным, чтобы согласно этой или какой-либо иной версии Зевс также напал на Кроноса из того же самого тайного укрытия, где он содержался вместе со своими братьями. Если бы это, теперь, было чем-то большим, нежели просто возможностью, то можно было бы, например, утверждать, что место под троном

ив известном смысле позади него на нашем изображении есть именно то самое глубокое потайное место, в котором Кронос держал в заточении своих сыновей. Ибо без предпосылки таким образом измененного сказания мы не могли бы сделать подобного предположения, ведь согласно повествованию, известному нам, Зевс не был

проглочен вместе с остальными братьями, а значит, и не содержится вместе с ними

вэтом тайном укрытии. При таких обстоятельствах дела мне приходится сперва привести это второе объяснение как всего лишь возможность, тем более что при данном

ввысшей степени символическом характере всего изображения мне совсем не трудно усмотреть в этом расположении трех сыновей только символическое представление общего понятия скрытых на заднем плане, в отдаленной перспективе будущего, еще не вошедших в реальность богов.

Такая символичность в обозначении грядущего в лице этих трех персонажей узнаваема также и в иных моментах: фигуры трех юношей не только имеют меньший размер, нежели главные фигуры, но они также и во всем своем облике представлены как именно в высшей степени юные существа, находящиеся в процессе взросления, как лишь будущие мироправители. То, что я ничуть не преувеличиваю значения их юного облика, явствует из примеров вполне сходной по характеру символики. Так, напр., на руках Fortuna primigenia в Пренесте будущий мироправитель Юпитер изображен в виде ребенка. В египетских скульптурных изображениях Гор представлен младенцем у груди Исиды; о том, что это грядущий владыка мира, свидетельствует изображение земного шара на его голове. Точно так же последний, являемый лишь в мистериях мироправитель Якх — сперва изображается в виде младенца у груди Деметры; он же в других представлениях мыслится уже как дитя, играющее с атрибутами будущего мирового правителя, а в торжественной процессии Якха, совершаю-

и девственные черты лица Реи, выражение ожидания на нем — все это не оставляет сомнения в том, что здесь изображено первое соединение Кроноса с Реей. Кажется, мы видим здесь Рею именно такой, какой описывает ее Гесиод:

'Ρείη δαύδμηθεισαΚρόνω τέκε φαίδιμα τέκνα4, —

Рея, которую Кронос впервые подчиняет себе. Эта уверенность — которая возникает даже и независимо от обручальных колец — в том, что здесь изображено первое соединение Кроноса с Реей, решает также и в отношении другого, до сих пор остававшегося сомнительным, пункта: трое сыновей не являются уже рожденными, лишь содержащимися в заточении и тайне;они мыслятся как целиком и полностьюотносящиеся к будущему, еще сокрытые от настоящего, которым еще лишь предстоит родиться от изображаемого соединения. Вся картина, тем самым, приобретает тот возвышенный символический характер, который мы находим лишь в наиболее величественных изображениях древности. Она, тем самым, всецело отдалена от вульгарной исторической точки зрения и представляется не только творением искусной руки художника, но и дерзновенно мыслящего ума, который, наряду с совершающимся в настоящем обручением, показывает нам одновременно и полагаемое им будущее, освобождая нас от настоящего момента, возвышая нас над ним и вместо отдельного действия позволяя нам видеть всю глубину властвующей в божественном мире судьбы одновременно. Если должно быть представлено всецело будущее, оно не может быть изображено иначе, как в состоянии ожидания того решения,которое позволит ему выйти на свет.

Наконец, я должен упомянуть и третью фигуру, крылатое женское существо, слегка подталкивающее вперед нерешительную, колеблющуюся Рею, в глазах которой читается очевидно профетическое выражение. Едва ли кто-нибудь слегкостью найдет что возразить нам, если мы определим эту фигуру как Немезиду, которая здесь, где речь идет о свершении великой судьбы, была бы вполне на своем месте. Ибо Немезида и есть не что иное,как та незримая сила, которая приводит то, что должно сбыться, кдействительному событию и которая враждебна существующему, поскольку оно мешает тому, чтобы однажды осуществилось быть должное. Не с силой, но мягким движением, как она действует всегда и везде, она подталкивает вперед колеблющуюся и нерешительную женщину к заключению рокового союза. Когда, однако, я тщательно взвешиваю все то в высшей степени символическое, что мы видим на другой стороне картины, я ощущаю большую склонность видеть в крылатой фигуре хоть и родственное самой Немезиде, однако все же более общее понятие. Всякое крылатое существо вообще указывает на движение: крылатая фигура есть сила самого стремящегося вперед времени, а следовательно, поскольку стремящееся и движущее в настоящем есть само еще сокрытое в нем будущее, собственно сила самого будущего, благодаря которой медлящее настоящее бывает движимо вперед, т.е. в направлении того, что все еще пребывает со-

крытым в лоне будущего времени (которое в нашем случае представлено тремя юношами); лежащее посредине представляет настоящее, которое — в лице Реи — робко, провидя будущее (ибо провидение будущего всегда полагается как свойство женских божеств), противится движению вперед; Кронос — бог, который противится всякому продвижению, — тем не менее, сам в лице Реи навлекает на себя будущее, полагая, что также и ее в будущем сможет заключить в оковы и удержать возле себя силой.

Я позабыл упомянуть еще то движение, с которым Рея держит перед собой перекинутый через левую руку — ту самую, за которую ее схватил Кронос,— край пеплума. Это движение достаточно ясно и не требует объяснения; она, тем самым, как бы предостерегает Кроноса и заранее препятствует ему в том, чтобы дать начало череде роковых рождений.

Для полного объяснения изображения необходимо еще несколько слов по поводу виднеющейся точно посредине между Кроносом и Реей, однако на заднем плане — а значит, вдали между деревьями — колонне,украшенной вверху мистическими львами, с висящими впереди нее двумя флейтами, двумя кимвалами и одним тимпаном. Каждому известно, что эти предметы являются знаками оргийности или оргийного воодушевления. Меньше отмечалось, однако оттого ничуть не менее очевидно также

ито, что явления оргийности — дикого, над самим собой не властного, словно бы головокружительного воодушевления — регулярно возникают в тех моментах мифологического продвижения,где прежде гнетущая сила теряет свою власть над сознанием,и над ним одерживает верх новый, ему самому еще непостижимый и неведомый принцип. Также и вместе с Кроносом,вследствие сейчас совершающегося обручения, в будущем придет к своему концу гнетущая сознание сила. Более мягкое время наступит вместе с воцарением Зевса. Также и этот переход будет сопровождаться явлениями оргийности. Я напомню лишь повествование Страбона об оргиастическом почитании Зевса на Крите, где, как известно,следует искать инкунабулы5 служения Зевсу, а значит — также

исаму арену перехода от прежней, более дикой,религии к более мягкой религии Зевса.

Также и эта воздвигнутая вдалеке колонна,следовательно, указывает на уже положенное этим обручением Кроноса и Реи далекое время необходимого и неизбежного перехода.

На это более мягкое будущее указывают также и миртовые венки на головах трех юношей,тогда как Кронос,как еще дикий, бесчеловечный бог, увенчал свою голову дубовой листвой. Так, в элевсинских мистерийных шествиях на голове у маль- чика-Якха был именно миртовый венок.

ПРИМЕЧАНИЯ

Первая лекция

1нечто искуственное (лат.).

2Т.е. общегеологические. — Прим. пер.

3ввести философию в оцепенение (лат.).

ществования] вещей точно так же, как Он является причиной своего собственного существования (лат.).

пер.

причина непосредственно предшествующая, повод (греч.). причина «ремесленная», техническая, творческая (греч.). (причина) целеполагающая, конечная, результативная (греч.). начала (греч.).

знание начал, наука о первоначалах (греч.). безграничное, неопределенное (греч.). определяющее основание (лат.).

потенция, возможность (греч.).

бытие допустимое, возможное, потенциальное (греч.). основа, под-лежащее, лежащее в основе (греч.).

От лат. conkretio — «стяжение». — Прим. пер. сияние божественного (лат.).

что-либо помимо Бога (лат.).

Седьмая лекция

8необработанным, диким камням (греч.).

9диким камням (греч.).

вызывает жалость, они возлагали нажертвенники, испрашивая у богов милости за пролитие крови,

Пятнадцатая лекция

Египтяне совершают в его честь самое тайное и величественное богослужение и чтят память о нем, которая уходит у них в весьма далекое прошлое (лат.). Сатурналии I, 20, 7.

2память, уходящая в далекое прошлое (лат.).

3Ни статуи, ни изображения нет богов;

Величия и благоговения исполнено это место (лат.). 4 благодарственные дни (лат.).

ра — высшие (высшие превосходят первичные, так как первичные предшествуют во времени, высшие превосходят по достоинству) (лат.).

стое в глубину; почему и греки, и мы говорим: «быть раскрытым» (haino), «зиять» (hio). И от этого слова, но без придыхания, образовано слово Янус, так как он был первым среди всех, и к нему первому как отцу обращались в молитвах и полагали, что он — начало всех вещей (лат.).

47И восток падет,и закат, Когдарухнет небеснаятвердь, И повергнет некая смерть В новый хаосвесьрод богов (Пер.С.А.Ошерова).

4 8 некая смерть (лат.).

Двадцать седьмая лекция

1 а затем (греч.).

2широкогрудая земля (Гея) (греч.).

3земля (Гея) (греч.).

4широкогрудая (греч.).

gen имеет два значения: «наносить поражение», «выпадать в осадок». — Прим. пер.

2под-лежащее, основа (греч.).

3кровь бессмертную (греч.).

4живущие легко, невесомо (греч.).

5тела духовные (греч.).

6у всех эллинов (было принято) (греч.).

7диким, необработанным камням (греч.).

8неотесанные бревна, деревья (греч.).

9Остров в Британской Индии к северу от Бомбея. Наряду с Элефантой славится своими подземными храмами. — Прим. ред.

Научное издание

Фридрих Вильгельм Йозеф фон Шеллинг

ФИЛОСОФИЯ МИФОЛОГИИ в 2 томах

Том 2 МОНОТЕИЗМ. МИФОЛОГИЯ

Корректор М. А. Молчанова

Компьютерная верстка А. М. Вейшторт

Подписано впечать 07.12.2012. Формат 70χ907ι6 . Печать офсетная. Бумага офсетная.

Усл. печ. л. 39,78. Заказ №

Издательство Санкт-Петербургского университета. 199004, С.-Петербург, В.О., 6-я линия, 11/21.

Тел./факс (812)328-44-22 E-mail: editor@unipress.ru www.unipress.ru

Типография Издательства СПбГУ. 199061, С.-Петербург, Средний пр.,41.

КАЖДЫЙ НАШУЧИТЕЛЬ — НАСТОЯЩИЙ ПРОФЕССИОНАЛ, УВЛЕЧЕННЫЙ СВОИМ ДЕЛОМ.

ВЫСОКАЯ ПЛАНКА КАЖДОГО УЧИТЕЛЯ — ЗАЛОГ РАВНОМЕРНО СИЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ ПО ВСЕМ НАПРАВЛЕНИЯМ ПРОГРАММЫ.

НАША ЦЕЛЬ — МАКСИМАЛЬНО ПОЛНОЕ НАЧАЛЬНОЕ ОБРАЗОВАНИЕ!

АДРЕС ШКОЛЫ:

Санкт-Петербург, 8-я Советская ул., д. 58 тел. +7 (812) 274-70-16

+7 (921) 952-80-32 www.quadrivium.ru