ВОСЕМНАДЦАТАЯ ЛЕКЦИЯ

Тифон, который в египетской мифологии есть та сила, что содержит все в безвидности и пустоте1 (im Wüsten und Leeren), когда он уже не может более исключить из себя Осириса — бога, противостоящего слепому бытию, подвергается растерзанию: на место исключительного бытия, таким образом, приходит множественность

имногообразие. Осирис есть αιτία πάσης γενέσεως2, Господь всего становления. Он творит множественность и многообразие. Однако единство поэтому не должно утратиться. Реальное единство, Тифон,должно исчезнуть, но зато на его месте подымается высшее, духовное единство — единство, которое существует одновременно со свободным разнообразием. Это высшее единство — то, в чем Тифон с Осирисом в высшем смысле достигают равенства, — есть Гор: бог, в качестве демиургической потенции исцеляющий и вновь связующий воедино истерзанную природу. Его (Гора) живущий теперь лишь в исчезнувшем боге и сам таким образом исчезнувший Осирис положил сперва как будущего, быть должного, который также поэтому входит в действительность лишь поступенно. Ибо лишь когда рожден дух (а Гор есть именно дух или A3), слепое бытие побеждено до конца. Также лишь теперь Исида окончательно примирится с судьбой Осириса-Тифона. В начале она появляется плачущей над его растерзанием, разыскивающей и собирающей вместе расчлененные части тела супруга. Она успокаивается лишь с рождением Гора. Мифология содержит в себе такие свидетельства прошлого (Vergangenheiten), которые в остальном совершенно исчезли из человеческого сознания, сохранившись лишь в ней одной. Природа также есть история, однако давно отзвучавшая. Эти сцены боли, страдания и духовного смятения, за которыми вновь следуют примирение и успокоение

ио которых никаким иным способом мы ничего бы не узнали, сохранились запечатленными в мифологии. Детство Гора представляет собой весьма существенную черту. Он подрастает очень медленно. Среди скульптурных изображений Филы, знаменитого нильского острова, расположенного у последнего водопада, где, как утверждают, была расположена могила Осириса (собственно, сама могила находилась на острове неподалеку, куда вход был позволен одним лишь священникам;Филой, т.е. погребенным в Филе Осирисом, клялись египтяне в самых торжественных случаях) — детство Гора представлено в изображениях не менее четырех раз. Трижды

Если мы в соответствии с этим попытаемся уяснить себе, что именно остается в сознании в качестве результата всего завершившегося процесса, то теперь 1) в сознании положен как глубочайшее и именно потому самое сокровенное, как собственно мистерия и таинство всего целого, чистый, т.е. всецело одухотворенный, ставший Осирисом, Тифон — возвращенный из реального в идеальное, в первоначальную потенциальность, равный Осирису Тифон, где он действительно представляет собой чистое AI. Во время процесса он отнюдь еще не таков; ибо покуда он исключает другие потенции, он сам не есть первая потенция. Как таковой, как первая потенция, он есть основание* (в часто уже объяснявшемся смысле), основание всего существующего бытия, в выходе же из потенциальности — основание движения процесса. Однако 2) именно поэтому в ставшем Осирисом Тифоне равным образом осуществлен и познан как причина Бог, который преодолел и преобразовал его из тифонического в духовное.

Если бы тифоническое не оказывало сопротивления, т. е. если бы первый принцип непосредственно, без сопротивления, мог быть одухотворен, то не произошло бы никакого растерзания. Однако сопротивление должно было иметь место, дабы все могло быть с определенностью положено, и это последнее отношение действительно присутствовало в сознании как произведенное, как результат. Поскольку же, однако, в преодоленном первом всецело осуществила себя вторая потенция,тифоническое в первом принципеприведено к действительному угасанию, и оно таким образом положено как чистый Осирис, как чистое AI, — то теперь одновременно со снятием напряжения также и третья потенция должна быть положена как Гор. Сам же Гор есть заново возникший в более высокой потенции Осирис. Первый Осирис, поскольку он был = Тифону (Осирис-Тифон),должен был быть растерзан и отойти

впрошлое, дабы мог быть положенным истинный Осирис, Осирис сущий (der Osiris, der es ist), Осирис как таковой,т. е. мог быть положен Бог как Дух. Гор, следовательно, есть всего лишь имя для как такового и потому в третьей потенции положенного Осириса. Таким образом, теперь все есть Осирис, и после полного снятия напряжения потенций в сознании положен бог, который по своей природе есть только бытие

ввозможности; он, однако, после того как он возвращен из бытия в чистое бытие

ввозможности, выступает как бог бывший (der Gott, der war); следовательно, в сознании теперь положены: 1) бог бывший, 2) бог сущий, 3) бог, имеющий быть (der Gott, der sein wird), т.е. вечно быть должный — тот, которому вечно подобает бытие. Эти три, далее, — бог бывший, бог сущий и бог, имеющий быть, — пребывают теперь

всвоем первоначальном единстве таким образом, что познается, что один и тот же есть первый, второй и третий, положенные в сознании, однако это первоначальное

=причина.

300 Вторая книга. Мифология

единство в сознании положено не как абсолютное, но как ставшее, и именнопоэтому также и познанное.

Таким образом, египетское сознание в результате совершенно естественного продвижения достигло той точки, где напряжение теогонических потенций ослабло, и где оно (это сознание) нашло путь от политеизма к своего рода монотеизму, который вскоре затем, как мы сможем увидеть далее, в свою очередь стал основанием для еще более высокой, чисто духовной религии; теперь эта последняя начала свое существование в Египте наряду с религией мифологической, которую она именно потому не в силах была упразднить, что та являлась ее собственной предпосылкой, тем источником, из коего она не возникла единожды, но возникала снова и снова.

Что касается, в частности, употребленной нами формулы «бог бывший, бог сущий и бог, имеющий быть», то после знакомства с надписью на изображении Нейт (Neith) в Саисе (Sais) я не стал бы рассматривать ее как чуждую египетскому кругу мышления: для этого нам следует лишь понять истинную идею египетской Нейт, о которой я непременно найду повод высказаться позднее. Пока что скажу лишь следующее: греки и, вероятно, также и сами египтяне — οι σοφώτεροι των ιερέων5, по выражению Плутарха — сравнивали ее с эллинской Афиной, высшей мудростью (Intelligenz), высшим сознанием, и здесь, пожалуй, можно уже предполагать, что в этой надписи имелось в виду нечто гораздо большее, нежели простая материальная субстанция природы, о которой, правда, можно сказать, что она сохраняется при любом изменении явления; однако такая скупая истина, относящаяся к абстрактно рассмотренной субстанции одного лишь чувственного мира, совершенно не в духе египетской мудрости; поэтому указанная надпись, если признавать ее, выражает собой содержание высшего египетского сознания. Однако не нужно и этой надписи. Совершенно определенно, первый Осирис был в египетском сознании богом прошлого, второй — богом настоящего, третий — богом будущего, и первый, второй и третий были одним и тем же богом. Однако этот монотеизм не являлся абстрактным, рациональным или философическим, он был вообще возникшим наисторическомпути и представлял собой мифологический монотеизм, который именно поэтому не имел причины отрываться от своей предпосылки. Лишь на предложенном нами пути можно понять, каким образом высшая, безусловно существовавшая теология египтян не упразднила своей мифологии, как обе они продолжали существовать одна наряду с другой. Более того, таким образом рассматриваемый, этот исход египетского сознания есть фактическое доказательство правильности хода всего нашего изложения.

Политеизм часто объясняли как разорванный монотеизм. В διαμελισμός, διασπασμός6 Осириса в самой мифологии мы имеем это понятие разрывания единого на части. Однако именно оно также показывает нам, что разрыву подвергается лишь подчиненное единство, что этот разрыв представляет собой лишь переход к тому

высшему духовному единству, которое мы встречаем в конце египетской мифологии как уже действительно познанное и высказанное. Политеизм есть поэтому в большей мере переход к актуальному, к действительному, к познанному монотеизму. Большой ошибкой общепринятого воззрения является усматривать во множественности политеизма противоборство лучшему принципу; напротив, именно лучший, отрицающий ложное единство принцип согласуется со множественностью. То единство, которое подвергается здесь разрушению, не есть собственно быть должное, чью гибель нам следовало бы оплакивать вместе с Исидой. Абсолютный, ничегоне исключающий, истинно все-единый Бог может возникнуть для сознания лишь тогда, когда исключительный как таковой преодолен, возвращен в чистую потенцию; однако бесспорно также и то, что сознание именно поэтому должно придерживаться исключительного; ибо если бы оно не придерживалось его, то также и абсолютный, ничего не исключающий, не смог бы за это, т. е. как бы взамен ложно-единого, вместо него, стать для него истинно сущим.

Таким образом, тот монотеизм, к которому стремится египетское сознание, есть монотеизм исторически возникший. Однако также и эта история в свою очередь — вся история противоборствующего благому богу Тифона (его часто сравнивают с Ариманом Персов), история злодеяний Тифона,растерзанного, ушедшего из бытия, однако возродившегося в Горе Осириса — также и вся эта история не содержится в египетском сознании как однажды и навсегда свершившаяся, но как вновь и вновь происходящая и постоянно повторяющаяся, вплоть до повторения в каждом годичном цикле. Высшая идея, таким образом, есть идея вновь и вновь себя вживе порождающая. Если таким образом эта история смогла подняться для египетского сознания до подлинно вечной, т.е. до вечно длящейся, вечно совершающейся, то она именно тем самым переплелась со всей жизнью египтянина, а также со всеми особенностями его богатой на чудеса страны, она сопровождала его на протяжении всего года, сплетаясь для него с циклической сменой природных явлений точно так же, как с его делами и трудом; она всякий раз как бы переживалась заново и, тем самым, как бы вновь и вновь находила свое подтверждение. Здесь, таким образом, лежит основание по видимости календарного и астрономического значения египетских богов, чем может позволить обмануть себя лишь тот, кто не вошел в эту систему спереди. Ни звезды, ни звездные периоды, ни точки прохождения годичного цикла не представляют собой значения божеств, но наоборот, весь год означает для египтянина лишь повторение вечной, т. е. вечно длящейся истории его богов. Не религия их календарна, но наоборот, — их календарная система религиозна и освящена религией. Если, таким образом, у Крейцера или у кого-либо иного вы прочтете, что Гор есть Солнце в точке солнцеворота, Солнце в его высшей силе, а слабый Гарпократ есть то же Солнце в его наименьшей силе в зимнем солнцестоянии, — то вы знаете, как именно следует к этому относиться. Согласно Плутарху, начиная с 17-го числа месяца афира

сознание воспринимало эту тифоническую власть как реальную. Насмешки и издевательства представляют собой лишь естественный выплеск сознания, внезапно ощутившего себя свободным от гнетущей и вечно угрожающей силы, которая вдруг в один миг обратилась в ничто. Это ощущение непосредственной свободы человека, которому больше не нужно испытывать ужаса перед насилием, — выражается более или менее сходным образом во всех религиях. Как насмехается египтянин над Тифоном, точно так же эллин зло заигрывает с Кроносом, что явствует из множества выражений, напр., когда грек говорит: «О, ты, Кронос!» — вместо: «Ты, глупец», — или, в сходном же смысле у Аристофана: пахнуть «по-кроносовски» означает пахнуть древностью, староотеческим бытом; или также, когда при помощи различных составных образований, включающих в себя слово «Кронос», обозначаются древние, слабоумные старцы. Однако того же Тифона, над которым потешались в одних празднествах, в других вновь пытались ущедрить подношениями и как бы уговаривали, увещевали, πείθειν8, — слово, употребляемое в действительном смысле. Противоречивость такого поведения сглаживалась тем, что этого бога или демона высмеивали и дразнили в один день — и чествовали и пытались задобрить жертвоприношениями в совершенно другой,в результате чего, следовательно, как вся эта история, так равным образом и Тифон в сознании египетского народа все еще сохраняются как живое настоящее. Как мы знаем из Геродота, на берегу идеально круглого озера в Саисе в ежегодно повторяющихся празднествах страдания Осириса представлялись даже и сценически. Вся египетская религия имеет вид словно бы непрекращающейся борьбы против тифонического начала, она сохранилась как вечно повторяющаяся история истинного и действительного освобождения.

Вот еще одна достопримечательная черта в духе только что приведенной: доказательствомтого, что египетское сознание, дойдя в своем движении до высшего единства, не перестало осознавать свою первую предпосылку, что оно даже иТифона рассматривало как предмет не однажды происшедшего, но непрестанно совершающегося преодоления, может служить достопримечательное наблюдение, которое сделал в свое время еще Страбон, а недавно повторили французы, а именно, что по всему Египту наряду с храмами великих божеств, в частности Гора, воздвигнуты святилища Тифона, называемые тифониумами. Страбон видел в Тентире кроме храма, как он говорит, Афродиты и Исиды — также и множество тифониумов*. То же самое вновь было обнаружено французами. На острове Филе (Philä) наряду с храмами

έκταπεινοϋσι και καθυβρίζουσιν εν τισιν έορταις. о (силу Тифона, сломленную и ослабленную, но еще бунтующую в агонии, унимают и усмиряют всевозможными жертвами. И (напротив, в определенное время,) в праздники, египтяне, глумясь, унижают и оскорбляют (рыжих людей... потому что Тифон был рыжий...), (греч.).

* Страбон, XVII, 1,815.

Исиды и Осириса, а также в Гермонтисе (Hermonthis) можно обнаружить тифониумы, т.е. дело здесь обстоит в совершенном согласии с нашей немецкой пословицей: где Господу церковь, там и бесу часовенка. Эти тифониумы в сравнении с храмами, возле которых они располагаются, имеют довольно малые размеры и не особенно вместительны. Тем самым указывается на — пусть и уменьшившуюся и ограниченную, однако все еще продолжающую существовать — силу Тифона. Особенно достопримечательный тифониум находится при еще хорошо сохранившемся храме Гора в Эдфу, Apollinopolis Magna9 древних. Эта грандиозная постройка, ничем не уступающая в великолепии и роскоши храмам в Фивах и Мемфисе, имела колоссальные размеры; в целом ее длина составляла 424 фута, ее фасад в ширину 212 футов; такие же колоссальные пропорции имеют пирамидальные массы, украшающие собой первый вход, [а также] его створчатые двери, от которых теперь сохранились одни лишь петли (эти гигантские ворота имели 150 футов в вышину); в равной мере колоссальны скульптуры, стоящие по четырем сторонам здания. Так вот, передэтим великим храмом стоял второй, который состоял из одного лишь портика и собственно святилища и был окружен галереей, и этот маленький храм был храмом Тифона. Здесь, таким образом, мы видим тифониум не просто неподалеку от храма, но перед ним, предваряющим его (передний двор); это никак не является случайностью, но есть нечто намеренное и значимое; ибо Тифондействительно есть предшествующее, приус, предпосылка высших божеств, тот принцип, в преодолении коего они выказывают себя как высшие; именно потому, что он является их предпосылкой,тифонический принцип представляется также и как ведущий к более высоким божествам. Действительно, в «Description de Г Egypte» определенно сказано: «Les Typhoniens précèdent presque toujours les grands monuments10». Поскольку здесь сказано, что они

почти всегда предваряют великие храмы, то было бы интересно знать, где они их не предваряют . В большом храме в Омбо (Ombos) имелось два находящихся рядом помещения, из которых одно, как принято считать, было посвящено изображенному в облике крокодила Тифону, а другое — доброму духу, Гору. Здесь, таким образом, оба они мыслились еще более параллельными друг другу. Тифониумы перед храмами

Если бы было так, как Шамполион (Lettres écrites d'Egypte et Nubie, p. 193, douxieme lettre) говорит в отношении второго, «называемого тифониумом», здания в Эдфу, а именно — что оно было одним из маленьких, называемых Mammisi (место разрешения от бремени), храмов, которые, как он говорит, всегда возводятся возле большого, посвященного почитанию Троит, храма и которые мыслились как подобие небесного жилища, где богиня родила третье лицо Троицы, которое всегда изображается в виде младенца: то малые размеры тифониумов указывают не на убывающую силу бога, который больше не существует, но, напротив, — на малость того бога, которого еще нет. Mammisi в Эдфу действительно представляет детство и воспитание юного Гар-Сант-Фо (Har-Sant-Tho), сына Гар-хат (Har-hat) и Гатора (Hathör), которому лесть уже в детском возрасте дала в спутники Эвергета II,также представленного ребенком. В частности этого истолкования мы здесь входить не будем.

306 Вторая книга. Мифология

способом в египетском сознании заново выстраивается расчлененное в прежних мифологиях единство (Alleinheit).

Подобно тому, как когда первая среди этих трех потенций,сделавшисьнеравной себе самой — а тем самым и двум другим, — начинает исключать эти последние, точно так же, когда она, эта вне себя сущая, возвращена теперь вовнутрь себя, в свою чистую духовность, — тем самым снимается также и указанное исключение, и после восстановления материального единства восстанавливается также и надматериальное, совершенно вытесненное из сознания и отошедшее вглубь: в действительное сознание входит также и Единый в потенциях Бог. Однако также и этот, далее уже не расчленимый, но непреодолимо Единый Бог вступает в сознание не непосредственно, но лишь вследствие положенного и вновь снятого напряжения,а следовательно, сознание также не может не связать его с этими [потенциями];он поэтому не может войти в сознание без того, чтобы тут же не представиться ему в трех лицах — в трех лицах, поскольку в каждом из них он пребывает как Единый и неделимый. Этот Один и тот же Бог, тем не менее, в свою очередь может быть рассматриваем трояко: 1) в состоянии своего первоначального, еще сокровенного (unoffenbaren) единства, до разделения потенций, до сотворения мира; здесь, таким образом, он есть сокровенный Бог в высшем смысле этого слова; 2) в момент расчленения, расхождения, взаимного напряжения и противопоставления потенций, — в момент сотворения мира, в своем демиургическом качестве, как демиург; 3) в момент восстановленного единства, в момент приведения потенций к их первоначальному единству; здесь он, таким образом, одновременно есть вновь приведенный к самому себе или в самого себя Бог — Бог, который есть в высшем смысле самообладающий и самосознающий Дух. Таковы три лица Одного Бога, которые над тремя потенциями, превосходящие их в том, что каждое из них есть весь Бог, лишь рассматриваемый с одной стороны или в одном моменте, — эти три лица Одного Бога составляют содержание высшей системы египетской теологии, они суть те самые боги, о которых знатоки среди древних говорят, что они суть θεοί νοητοί11, интеллигибельные, т.е. лишь в чистом мышлении постигаемые, боги. Если я могу надеяться, что та последовательность, в которой мы выстроили египетское богоучение, начиная с самой нижней ступени до самой высшей, где располагаются имматериальные боги, в достаточной мере вам ясна, то вы также должны понимать, какая путаница будет привнесена в египетскую мифологию, если этих последних, лишь умопостигаемых богов пожелать принять как первых и изначальных,и от них выводить относительно материальных, подчиненных, как то происходит в обычных представлениях. Однако относительно такого непонимания я с гораздо большей точностью смогу высказаться в конце.Вместо этого пусть здесь прозвучит лишь предварительное замечание. Если принять во внимание глубокий дух египетского народа, находящий свое выражение в столь многих его творениях, — совсем не удивительно, что он дошел в своем продвижении до чисто

умопостигаемых богов: тех богов, которые хоть и возникают все еще из мифологии, вследствие мифологии (которая здесь принимает характер откровения), однако по природе своей являются совершенно немифологическими, выходящими за пределы мифологии, можно сказать, почти метафизическими богами. Это, таким образом, отнюдь не удивительно, однако удивительно, как египетским мудрецам удалось добиться, чтобы столь высокие божества сделались богами — общими для народа или, по меньшей мере, государства; ибо именно таким богам были посвящены самые величественные и роскошные египетские храмы — эти превосходящие своим величием все описания и, даже будучи частично разрушенными, внушающие каждому, кто способен к восприятию серьезного и возвышенного, чувство благоговейного удивления, храмы и монументы Фив,Мемфиса, а некогда, бесспорно, также и Саиса. Ничто в такой степени не говорит о высоте религиозного образования, которой достиг египетский народ, как эти монументы, если к тому же мы способны понимать значение тех богов, коим они посвящены. То, что оказалось вообще возможным подвигнуть народ на строительство столь колоссальных сооружений в честь этих чисто духовных богов, есть определеннейшее свидетельство послушания народа своим жрецам и неограниченной власти их руководства.

Прежде всего, однако, моей обязанностью является назвать этих богов по именам, а также привести доказательство того, что они действительно имели то значение, которое мы им придаем.

Первый, таким образом, есть, как сказано, бог первоначальной сокровенности, внутренней обращенности всех потенций,бог до сотворения мира. Этот бог есть египетский Аммон, как произносили его имя греки; по-египетски, согласно свидетельству Плутарха, это имя звучало как Амун. Согласно Манефону (Manetho), на которого Плутарх при этом ссылается, «Амун» означает «сокровенный» (το κεκρυμένον12). Гекатей, напротив, говорит: «Амун» есть, собственно форма призывания у египтян, и поэтому первого, т. е. всевышнего Бога, которого они полагают как одно со всем (т.е. именно как наивысшее единство всего, наивысшее Всеединство) — поэтому данного бога, как невидимого и сокровенного, они назвали Άμοϋν13, словно призывая его и прося явиться. Но как бы ни обстояло дело с этими разнящимися друг от друга толкованиями,оба они все же согласны в том, что Амун есть еще сокрытый, неявленный, однако, впрочем, могущий открыться и выйти из собственной сферы бог. Именно это, сущностно связанное с понятием Амуна понятие невидимости явствует из рассказа о Геракле, который просит Зевса-Амуна (ибо по своему обыкновению греки называют верховного египетского бога именем своего верховного бога) открыться ему, что, следовательно, предполагает первоначальную неявленность. Как известно, сюжет добавляет, что тот скрыто явился ему в виде бараньей шкуры, снятой вместе с головной частью. В этом же облике Аммона можно видеть в скульптурных и иных изображениях. Следовательно, также и загнутые вовнутрь бараньи

похоронена в его храме. Если теперь, таким образом, тождество Амуна и Кнефа не вызывает никаких сомнений, то все же спрашивается, в каком смысле следует воспринимать это тождество. Ибо ведь третий бог, как возвратившийся к первоначальному единству, совершенно подобен первому, есть одно с ним, вместе с тем, однако, не переставая быть третьим, а следовательно, также и отличным от него. Единство присутствует в том и другом, в первом лишь еще не раскрытое, сокровенное, в третьем же — вновь возвращенное из состояния раскрытое™, восстановленное из разъединенности. И таким образом, это не могло бы помешать рассматривать имяКнефа одновременно как имя третьего из числа умопостигаемых богов, с чем согласуется также и значение имени: от коптского nub, chnub =дух. Греки называют Кнефа преимущественно или исключительно αγαθοδαίμων21, добрый дух. Змея (называемая Урайо) могла бы быть общим символом для того и другого; ибо змея может означать как нераскрытое, так и вновь свернувшееся единство. Ямвлих объясняет Кнефа как — сам себя постигающий и понятия на самого себя обращающий, в себя самого воспринимающий рассудок: что, следовательно, совершенным образом согласуется с нашим объяснением. Водной объясненной Летронне египетско-греческой надписи значится буквально: Άμμωνι ο και Χνοϋβι22, Аммону, который есть также и Кнубис, что тоже вполне соответствует нашему объяснению.

Если, тем самым, показано естественное происхождение этой высшей теологии египтян, то для нашего полного удовлетворения не хватает еще только внешних данных или определения времени ее исторического возникновения. Об этом, однако, могут свидетельствовать лишь великие сооружения и архитектонические монументы. Это дает мне повод сказать кое-что о хронологии указанных монументов, ΝΒ.: с точки зрения знаний,которыми мы обладали до последней экспедиции, результаты которой еще не получены либо, самое большее, известны лишь фрагментарно.

Прежде бытовало общее мнение, что все великие монументы, воздвигнутые в собственно египетском стиле и имеющие иероглифические надписи,должны были быть воздвигнуты в одну эпоху — ту, что предшествовала завоеванию Египта Камбисом, и именно в соответствии с этим мнением последний египетский храм считался построенным до 522 г. до Р. X. Позднее, а именно в последние десятилетия, в связи с исследованиями, к которым дали повод зодиакальные изображения храмов в Дендере и Эсне, после того как ученые были вынуждены признать, что эти последние относятся не ранее чем к эпохе императора Тиберия, — сделалось позволительным распространять доказанное в отношении одной части на все остальное, и теперь некоторые стали высказывать мнение, что великие храмы верхнего Египта могут относиться ко времени, не слишком удаленному от начала христианской эпохи. Теперь стали считать, что эти великие храмы были воздвигнуты лишь в эпоху Птолемеев, а все периоды египетской архитектуры охватывают собой лишь несколько столетий. Вследствие новейших исследований, которыми мы обязаны в особенности Летронне

312 Вторая книга. Мифология

и Шамполлиону (открывшему фонетическое, т.е. звуковое значение большей части египетских иероглифов), число сторонников того первого мнения, которое все храмы в египетском стиле объявляет построенными ранее завоевания Камбиса, заметно сократилось. Действительно, нельзя было думать, что народ, который приложил столь много усердия к тому, чтобы выразить свою глубокую религиозность в памятниках, поневоле вызывающих чувство благоговения, и который, кстати, сам — под персидским, а позднее под греческим и римским — владычеством, сумел сохранить свою религию, свои обычаи? а отчасти также и свою свободу, — что этот народ со времен Александра Великого вплоть до эпохи своего полного обращения в христианство на протяжении семи столетий не возвел уже более ни одного общественного, религиозного здания. С другой же стороны, было столь же невозможно думать, что среди великих, колоссальных монументов, руины которых существуют и поныне,ни один не принадлежит великой эпохе Египта до Камбиса. Задача теперь заключалась в том, чтобы изыскать средства к тому, чтобы отличить те здания, которые принадлежат древнему (чисто фараоновскому) Египту — от тех, которые относятся к позднейшей эпохе после Камбиса. Если теперь 1) открытие Шамполлиона в общих чертах верно (в чем у меня нет никаких сомнений),если предположить, что 2) применение его принципов, если и не абсолютно везде, то в целом, — также заслуживает доверия, то в отношении великого, посвященного Амуну храма в Фивах можно вне всякого сомнения сказать, что он относится к героической эпохе египетской истории и что храмы в Карнаке,Луксоре, Гурнахе (Gurnah), Мединат Абу, Мемноний,так называемое надгробие Осимандия (Osymandyas), посвященный Амону-Энубису храм в Элефантине и часть построек в Филе (Philae) хоть и были отчасти украшены и, возможно, достроены лишь при Птолемеях, однако по своей планировке и основной массе зданий относятся ко времени великого Гесостриса и Гесостридов, а отчасти даже ико времени предшествующих династий, от коих, кстати, Гесострис происходил по прямой линии. Основатель храма Аммона в Элефантине — предшественник Гесостриса, Аменоф (Amenoph): имя, которое означает ничуть не менее чем «благословенный Амуном». С него начинается героическая эпоха Египта; он также был завоевателем, однако его завоевания лежали в другой стороне от завоеваний Гесостриса; руины Салеба сохранили его изображение: на юге, в ста часах хода от Филы, пограничного города древнего Египта, ему показывают пленников из числа покоренных народов. Рамзес, дед Гесостриса (который и сам, как явствует из Тацита, носил это имя) зовется сперва Мой Амун = Возлюбленный Амуна, что позднее закрепилось в качестве постоянного прозвища Гесостридов. Мы имеем полное право предполагать, что великие походы и завоевания Гесостриса, охватывавшие собой Эфиопию, Сирию и большую часть западной Азии, были связаны с великим религиозным движением. Действительно, как все имеющие отношение к Аммону монументы несут на себе отпечаток гигантского величия,точно так же кажется, что та духовная религия,которая

в «Monumenti civili» Росселина на изображении 45 есть памятник эпохи царя Тутвосиса I, где действительно можно видеть евреев, занятых изготовлением кирпичей. Ибо евреев можно легко распознать даже и в глубокой древности; в кабинете древностей в Мюнхене хранится мумия, вне всяких сомнений принадлежащая фараону; на его подошвах изображены евреи с такой физиогномическойправдивостью икрасноречивым сходством, что их сразу же можно распознать как именно евреев. Наконец, когда ничто уже не помогало, евреев просто изгнали из страны. Обстоятельства этого изгнания или этого исхода израэлитов из Египта совершенно по-разному излагаются ими и их врагами (в чем можно убедиться, читая Манефона и Тацита), однако основа и наиболее главная часть этого события все же остается неизменной. С того времени, когда, наконец,также и нижний Египет был полностью освобожден от всех остатков кочевых племен, начинаются столетия собственно величия Египта, и, безусловно, к этой эпохе всецело преодоленного религиозного прошлого относятся также и указанные гигантские сооружения и памятники,посвященные духовной религии. Свою главную цитадель эта религия имела в фиванской земле. Весьма сомнительным, однако,вместе с тем и весьма достопримечательным является различение верхнего, среднего и нижнего Египта в отношении архитектонических памятников. Так, например, достопримечательно, что последний храм Аммона встречается еще на границе Египта в Элефантине. Однако как Аммон есть великий бог фиванской земли в Фивах, так Пта свой главный храм имеет в Мемфисе,ибо мне, по меньшей мере, не известно ни одного храма Пта, который бы лежал в Египте выше.Правда, поскольку большие храмы в Фивах состоят не из одного-единственного здания, но из множества связанных между собой огромными дворами и галереями, то эти памятники вполне могли быть посвящены религии Аммона вообще и, тем самым, следовательно, — всей Триаде. В нескольких часах к югу от Мемфиса, который представляет собой резиденцию египетских царей в позднейшую, уже более историческую эпоху, — так же, как ею были Фивы в эпоху героическую, — Нил разделялся на два рукава и образовывал дельту, чья блестящая столица Саис в эпоху Псамметиха (Psammetichus) стала резиденцией египетских царей. Там, в частности, находился знаменитый храм Нейт (Neith), которая также относится к кругу только умопостигаемых богов, что я покажу позднее. Именно там, как уже упоминалось, на идеально круглом озере, по рассказу Геродота, в мистерийных представлениях ночной порой разыгрывались страдания и смерть Осириса. Неподалеку от Мемфиса неожиданно обнаруживается не известная в верхнем Египте форма колоссальной архитектуры. Я имею в виду пирамиды.Хотя благодаря путешествиям Гау (Gau) и Каиллиауда (Cailliaud) и стало известно, что в Нубии поблизости от Ассуана, где находятся руины Мероэ, древней столицы цивилизованной Эфиопии, и под Баркалом в верхней Нубии (Hochnubien) также можно найти пирамиды, однако они все же имеют гораздо

меньшую высоту и площадь, нежели те, что стоят вблизи Мемфиса,и о них мы имеем все основания предполагать, что они были воздвигнуты не ранее чем во времена Птолемеев, ибо именно здесь существуют также и иные относящиеся к Птолемеям постройки . Пирамиды вблизи Дшизе (Dschizeh) и Саккара (Saccarah), следовательно, представляют собой прообраз, а те маленькие пирамиды выше Катаракты (Katarrhakten) и в Нубии суть лишь подражания цветущему искусству**. Несмотря на то что благодаря последним исследованиям относительно весьма многого в Египте достигнута гораздо большая ясность, пирамиды до сих пор сохранили свою загадочность. Ничего не было бы достигнуто, если бы мы и теперь имели действительные причины объяснять их как большие гробницы. Ибо тем самым еще отнюдь не была бы объяснена очевидно не лишенная значения и безусловно знаменующая собой какой-то момент религиозного сознания, форма (огромную величину, возможно, кто-нибудь мог бы объяснить как подражание горам в верхнем Египте, которые отсутствуют в нижнем). На такую особую связь указывает даже повествование Геродота. Ибо первая и самая большая из этих пирамид, согласно его рассказу, построена царем Хеопсом, который первым закрыл все храмы и запретил народу приносить жертвы; точно так же поступил его преемник Чефрен (Chephren). Оба они,однако,

втакой степени навлекли на себя народную ненависть, что их имена вообще ни разу неупомянуты вэтих сооружениях***. Такое закрытие храмов вкупе сзапретом напринесение жертв — выглядят как реакция на политеизм и его обряды. Эту реакцию,

всвою очередь, можно было бы мыслить двояко. Ее можно объяснить, во-первых, как попытку ввести тот высший монотеизм, который в верхних областях Египта возвысился над народной религией, также и в нижнем Египте, что натолкнулось на народное сопротивление. В этом случае пирамида могла бы представлять собой именно символ этого самого высшего монотеизма, в пользу какового предположения можно было бы привести лежащую в основе их конструкции четверичность, возникающую из потенций Тифона, Осириса, Гора и мыслящегося над ними все-единого Бога (три первых потенции составляют базис, Единый же Бог есть их вершина).Ибо четверичность также и в этой умопостигаемой божественной системе (хоть мы до сей поры и развили ее лишь до тройственности) является господствующей, что явствует из восьми высших богов Геродота, которые, если половину из них считать женскими, выказывают в своей основе четверку. Пирамида есть первое тело, первый

Даже в пустыне к югу от Мероэ можно найти колонны, в которых нельзя не отметить смешения греческого и египетского стилей. Связанные с некоторыми из этих пирамид пилоны указывают на синкретизм и подражательность.

Это предположение, насколько я знаю, всецело подтверждается новейшими путешественниками.

*** Геродот, II, 124; 127; 128.

Строительство пирамид в результате этих исследований следует относить к периоду до эпохи гиксосов. Здесь, таким образом, еще есть загадки, решения коих мы не без нетерпения ожидаем от результатов последней, только что завершившейся, египетской экспедиции и, в частности, прежде всего от третьей части нового труда Бунзена23 «Место Египта в мировой истории».

Если даже рассмотрение египетских памятников не позволило нам до сих пор получить полного понимания на предмет истории возникновения этой высшей духовной религии, то вместе с тем ничуть не менее ясно, что те боги, которых мы назвали умопостигаемыми (интеллигибельными), не могут быть приведены к одному уровню с другими мифологическими божествами. Кроме этих монументов существуют, однако, собственно исторические свидетельства, среди которых также

издесь прежде всего стоят свидетельства верного Геродота. Таким образом, дальнейшей задачей будет являться привести развитие египетской системы богов в соответствие с тем, что в частности сообщает нам Геродот о различиных системах богов,

иэтим мы теперь и займемся.

необходимо быть готовым в особенности к возражениям тех, кто всякую мифологию желает объяснять из распада некогда исторически существовавшего монотеизма. Вэтом случае в учении Аммона мы имели бы такой монотеизм, из которого лишь позже возникло все остальное богоучение египтян. Тот, однако, кто понимал бы это так, — кто предположил бы, что те боги, которые по своей природе являются предшествующими всем, также и по своему субъективномувозникновению представляют собой наиболее древних, — тому следовало бы хорошо подумать также и о том, как ему затем с высоты этих нерожденных, а значит, чисто умопостигаемых, богов вновь спуститься к тем, очевидно порожденным в результате процесса, и в этом смысле естественным, богам. Он был бы вынужден вместе с Крейцером, который позволил себе обмануться этой видимостью в понятии древнейших богов, принять его теорию эманации или инкарнации, согласно которой сознание не поднимается от низшего к высшему, но наоборот, уже познанное высшее и божественное последовательно нисходит в материальное. Однако всякий ощущает неестественность такого хода развития, такого длительного падения, такого вечно продолжающегося спуска от высшего к низшему. Древнейшие боги египетской системы, следовательно, поскольку они по своей природе являются первыми, т. е. высшими, поскольку не являются возникшими, — не являются, таким образом, и наиболее ранними по ходу исторического развития; но здесь верно то, что верно также и в некоторых иных случаях, а именно:то, что есть высшее, а значит, по природе своей первое, по своему познанию есть последнее, позднейшее. Ошибка в предположении, что эти интеллигибельные боги, т.е. напр.,Амун, бог первоначальной сокровенности, — что они также и исторически были наиболее древними богами египетского представления, является ничуть не меньшей, чем то утверждение, будто хаос (очевидно,философское понятие и равным образом — лишь умопостигаемый предмет), поскольку теперь он поставлен в начало греческой теогонии, был также и первой мыслью греческого сознания. Как здесь то, что представляется в данный момент наиболее древним, по своему возникновению является, напротив, самым недавним, — точно так же обстоит дело и с египетскими богами самого старшего рода, к числу которых я, безусловно, отношу прежде всего те три образа, понятия которых нами уже развиты. Ибо несмотря на то что Геродот, напр., нигде не говорит определенно, что в первую очередь Амун причисляется к восьми первым богам, но все же имя «фиванский», которое он дает Зевсу, и то, что в нем он признает высшего бога египетской системы вообще, каковым тот мог быть, лишь являясь главным среди умопостигаемых богов, и кроме того — свойства тех богов, которых Геродот относит ко второму и к третьему порядку, — все это не оставляет сомнений в свойствах тех божеств, которые он обозначил принадлежностью к древнейшим. Вчастности, правда, он говорит о Пане, что тот не только древнейший из тех трех, которых Геродот называет вместе с ним, а значит, является более древним, чем египетский Геракл и египетский Дионис,

в нем представлялось демиургическое, творящее свойство как тургесценция. Провинция Мендес лежит в так называемом Мендесинском устье Нила в нижнем Египте. Туда, как мы уже отмечали, преимущественно распространился культ Пта, демиургического бога, тогда как в Фивах, собственно колыбели этой высшей системы богов, преимущественно почитался верховный бог Амун*. В Фивах даже по одним лишь руинам можно убедиться в силе, в необычайном могуществе первой идеи. Здесь все несет на себе печать неподвижности. Эти массы и пропорции рассчитаны на то, чтобы производить впечатление вечного, от века сущего и всегда пребывающего и словно бы даже упразднять границы пространства и времени для человеческого воображения. Ничего подобного этому уже нельзя увидеть в нижнем Египте, если не считать таковыми пирамиды, касательно которых я убежден, что они относятся к гораздо более древнему времени, нежели фиванские творения, и что они, возможно, являются вообще самыми древними монументами на Земле. Правда, от храмов и построек Мемфиса до наших дней дошли лишь руины, которые ничего определенного не позволяют сказать об их архитектоническом характере. Однако не может ли само это почти полное уничтожение служить свидетельством того, что тамошние монументы никоим образом не носили того характера величия и почти вечной устойчивости, каким обладали постройки в Фивах, которые смогли устоять как под воздействием времени, так и под атаками варваров? Если все в этой земной жизни слабеет со временем, если высокая серьезность есть тот настрой души и духа,который большая часть человечества выносит и терпит лишь краткое время, то нам не следует особенно удивляться, если и та торжественная серьезность, которой проникнуты все памятники Фив, не сделалась настроением египетского народа навсегда. Уже одно то забвение, которому были преданы Фивы после перенесения столицы государства в Мемфис, указывает на изменившееся религиозное настроение; и отнюдь не будет слишком рискованным предположить, что культ Пта, который по природе своей больше склонялся к чувственному и, тем самым, легче соответствовал чувственной направленности прочих религиозных представлений египетского народа, в известный период египетской истории получил перевес над культом Амуна.

В высшей степени достопримечательным после такого предположения показалось мне сообщение одного факта, которым я обязан автору уже упомянутого большого и богатого труда «Место Египта в мировой истории», господину Бунзену, сообщение о том, что на многих памятниках, вероятно, вместо бывшего там прежде Khem (бога Хеммиса или Панополиса,т.е. того бога, которого Геродот называет

Панополис (Хеммис) также и в верхнем Египте. Ср. место у Стефана Византийского πανός (Cham- poll. ГEgypte s. I.Ph.y I, p. 258).

и здесь же выяснилось,что к ним принадлежат именно те, которых в другом отношении мы имели причину назвать θεοις νοητοίς7.

Второй по древности божественный порядок, согласно Геродоту, состоит теперь из двенадцати богов, о которых мы не знаем ровным счетом ничего, кроме того что Геракл относится к их числу, а Осирис, т. е. Дионис, — нет; а значит, к этому числу точно не принадлежат также и очевидно современные Осирису боги. Как же нам следует определить этих двенадцать богов? Они уже помещены в число умопостигаемых (infra eos positi), однако же они не те, к которым относится Осирис. Что может быть, таким образом, естественнее, чем думать, что они являются богами непосредственного прошлого, непосредственно Осирису, Исиде и Гору предшествовавшей эпохи египетского сознания? Если Тифон,Осирис и Гор ознаменовывают собой тот момент египетского сознания, в который решалось, где данное сознание обретет свое место во всеобщем теогоническом движении, если египтянин становится собственно египтянином лишь с возникновением учения об Осирисе и Горе, то из этого вовсе не следует, что он не был причастен ко всеобщему мифологическому прошлому, что египетское сознание, закрепившись таким образом в этом моменте мифологического процесса, всецело утратило воспоминание о прежних моментах. Эти двенадцать богов, таким образом, суть те, чьим дальнейшим развитием и определением являются именно Тифон,Гор и Осирис. Какэллин (который в рамках мифологического процесса высказался лишь в самом его конце), завершая свою божественную систему, сохранил в своей теогонии тех богов, что населяли собой его прежнее сознание,в качестве моментов прошлого (отнюдь не имея при этом намерения останавливаться на них), — точно так же поступил и египтянин. Египетская мифология как таковая началась, следовательно, лишь в тот момент, который обозначен Тифоном, Осирисом и Гором; в этом смысле также и мы начали наше изложение именно с них, однако самим им в египетском сознании предшествовало некое прошлое в лице тех богов, которые также и в египетском сознании шли перед ними,хотя это сознание нерешилось в их пользу и не сделало на них остановки.

Здесь мы, по меньшей мере, не затруднимся назвать несколько имен из этого древнего мира богов, который в египетской мифологии представлен как только прошлое. Осирис и Исида — оба являются потомками египетских божеств, которых греки (напр., Плутарх) определяют как Кроноса и Рею. (Рея была супругой Кроноса в греческой мифологии.) Согласно же нашему изложению кронический момент был для египетского сознания непосредственным прошлым, и мы еще ранее показали, что египетский Тифон в действительности есть не что иное, как уже более определенный, ближайшим образом ограниченный Кронос, Кронос, в коего уже угодил луч высшего бога; и если египетское сознание в свое прошлое, до Тифона, помещает Кроноса, то не будет недостатка и в Геракле, и мы, вероятно, можем теперь с еще большей уверенностью предположить, что финикийскому и греческому Гераклу

Особенно важно то, что в соответствии с этим воззрением в египетскую мифологию приходит прошлое, благодаря которому находят свое объяснение некоторые получившие известность в последнее время факты. У нас египетская мифология исходит из того момента, где Тифон и Осирис суть один и тот же бог и не разделены как таковые, и поэтому исторически следует предположить некий позднейший момент, где тот и другой уже различаются как противоположности, мыслятся порознь. Если правда, что в прозвище отца Гесостриса знак Тифона чередуется со знаком Осириса, т.е. оба они рассматриваются как равные, если в прозвище Менопта (младшего брата и непосредственного преемника Гесостриса) Тифон и Осирис употребляются вместе, т.е. стоит не «Тифон» и не «Осирис», но «Тифон-Осирис» или «Сет-Осирис» (ибо Сет есть египетское имя для Тифона — Тифон, вероятно, является восточным именем= = рэк8: еврейское Ζ в других семитских диалектах превращается в простое Т; Зафон или Зафун может быть объяснен как сокрытый, или также как вселяющий ужас бог, Deus sinister; в имени Тифон, таким образом, уже заложена противоположность Осирису, оно является позднейшим, однако еще Плутарху известно его, вероятно, первоначальное имя — Сет, что подтверждается также и множеством новых исследований) — если, таким образом, кого-нибудь из Гесостридов называют возлюбленным Сета-Осириса, если в дворцовом храме Рамзеса именно Тифон (здесь он носит имя Nubi) изливает над царем жизнь и силу, если также в более ранних монументах Нефтис, кажется, еще всецело занимает место Исиды, если в памятниках героической эпохи имя Сета и даже его иероглиф (жираф) в позднейшие времена был, по-видимому, стерт, то в этом нет абсолютно ничего, что противоречило бы нашему изложению, которое, напротив, в этих фактах даже находит себе отчасти новое подтверждение.

Если, однако, из этого захотели бы сделать вывод, что потребовалась великая религиозная революция — для того чтобы низвергнуть Сета и его служителей (он, однако, даже во времена Плутарха не был свергнут в том смысле, чтобы ему перестали воздавать почести в виде храмовых жертвоприношений), провозгласить Тифона врагом Осириса и всех египетских богов, если бы на заднем плане захотели усмотреть ту идею, что религия Египта в свою наиболее темную, первоначальную эпоху представляла собой монотеизм, — то здесь я, конечно же, согласиться бы не смог. Напротив, я твердо придерживаюсь того мнения и рассматриваю как совершенно несомненный факт, что Осирис-Тифон был исходной точкой, базисом, основанием всей египетской мифологии и теологии, что может явствовать уже хотя бы из того замечания Геродота, что культ Осириса и Исиды был единственным общим для всех египтян. Ибо то, что образует основу религиозного развития, всегда представляет собой общее, высшее развитие, всегда является уделом лишь немногих, ведь религия Аммона, очевидно, не была общей религией для всего Египта. Вслед за эпохой материальных открытий и приобретений следует эпоха критики, в обязанность

которой входит повсюду исследовать возможность, напр., возможность того, чтобы на протяжении трех тысячелетий искусственная надпись — такая, как надпись иероглифическая — могла претерпеть столь незначительные изменения. Свою полную ценность хронологические и исторические изыскания новейшего времени смогут обрести лишь после того, как свое суждение выскажет критика, а именно — критика в лице великого критика наших дней, знаменитого Летронне.

Мы переходим теперь к последнему пункту, к объяснению египетского культа животных.

Бесспорно, во всей египетской религии более всего претит всем нашимпонятиям и чувствам та религиозная забота, которой египтяне окружают некоторых животных, а также совершенно или, по меньшей мере, отчасти животный облик некоторых египетских богов. Я говорю «отчасти»; ибо чаще всего одна лишь голова (т.е. умопостигающая часть) имеет форму головы шакала или птицы. Конечно,это для нас непостижимое явление, если мы не проделали весь путь сознания от самого начала до этой точки. Для египтянина животные не были тем, чем они являются для нас: он не исходил, например, из созерцания животных, обожествив их затем в соответствии с их полезностью или опасностью для человека и причиняемым ими вредом, как часто полагают; хотя, безусловно, это отношение полезности или вреда не могло быть исключено: напр., ибис появляется в Египте вместе с набирающим силу, разливающимся Нилом, истребляя затем змей и губительных для растений насекомых, которых всякий раз оставляет после себя паводок. Таким образом, это отношение ибиса, напр.,к периодическим разлитиям Нила, его регулярное появление, безусловно, было моментом в религиозном почитании, которое египтянин оказывал этой птице, однако означенные моменты не смогли бы породить самого этого почитания, если бы тот момент, через который проходил теогонический процесс в египетском сознании, не нес с собой такого положения вещей, при котором то божественное, которое прежде усматривалось, напр., в небесных светилах, стали видеть теперь в животных. Реальный (недуховный) принципдолжен был подвергнуться негации — т.е. унижению, материализации, для достижения духовного. Эти естественноисторические обстоятельства действовали, таким образом, лишь во взаимосвязи с религиозным настроением в Египте вообще, с его целостным воззрением на природные и божественные вещи — с тем воззрением, которое возникло у египтян под воздействием внутренней необходимости, а значит, в результате действия принципа, независимо от внешних естественноисторических фактов. Поскольку в самом периодическом подъеме и опускании уровня воды в Ниле египтянин усматривал лишь сцену, на которой перед его взором разыгрывалась ежегодно повторяющаяся история его богов, Тифона и Осириса, — то и все, что было связано с этой сценой, также должно было переплестись для него с его божественной историей. Особые свойства ибиса, возможно, послужили основой и могут также служить объяснением

того, почему египтянин среди множества различных птиц в своей стране выбрал голову именно этой птицы — для того чтобы обозначить ею бога науки, разумной способности, а следовательно, также и предусмотрительности. Тот же факт, что сами животные считались священными и пользовались всеобщим почитанием, имеет в своей основе гораздо более глубокое отношениесознания.

Другое известное объяснение заключается в том, что те или иные животные, дескать, должны были напоминать о тех или иных предикатах, атрибутах или свойствах божества — приблизительно так, как греческим божествам те или иные животные придавались в качестве атрибутов;позднее, когда религия пришла в упадок, они сами сделались предметом почитания. То,что животные весьма рано стали употребляться как своего рода символы моральных качеств, вполне естественно; ибо в то время как в человеческом роде огромное разнообразие возможных характеров распределено между индивидуумами, в животном мире каждый опрежделенный характер есть характер рода, животные также и в этом отношении суть disjecta membra poetae, т. е. человека. Все качества в человеке должны быть приведены к гармоническому равновесию. Всякая отдельно выступающая характерная черта, напр., хитрость, есть нечто животное. Как,теперь, эти обозначения моральных свойств через придание образу тех или иных сопровождающих животных — пришли в греческие представления, можно ли рассматривать орла Зевса, голубку Афродиты, сову Афины

ит.д., — как следы более раннего, аналогичного египетскому момента в греческом сознании, момента, который в самом эллинском сознании не достиг проявленности

иот которого сохранился лишь этот след, — этот вопрос должен быть предметом особого исследования, и его мы, конечно же, здесь решать не возьмемся. Однако, во всяком случае, почитание, оказывавшееся животным в Египте, было слишком серьезным, чтобы его можно было объяснить из простого, происходящего от никак не доказанного религиозного распада, одного лишь смешения знака с обозначаемым. То, что животные считаются священными, в египетском сознании не является ни произвольным, ни случайным. Животные суть для египтянина не боги, но моменты, и потому они представляют собой памятники из жизни их богов. Как явление животных в самойприроде не есть нечто случайное, как сами они суть необходимый момент всеобщего, поступенно продвигающегося природного процесса, — точно так же и в египетской мифологии животные появились не случайно, но с необходимостью, обозначая собой действительный момент теогонического процесса.

Другое представление, с помощью которого многие пытались облегчить себе объяснение культа животных, состоит в предположении, что образы животных сперва полагались на небесах, тем самым освящаясь, и лишь затем уже почитанием пользовались земные животные, как представители тех небесных. Однако не может быть, чтобы те животные, которых в Египте считали священными, были помещаемы на небо. Вполне возможно, что древнейшие почитатели звезд, будучи пастухами,

странствующими по пустыне, в этих рассыпанных в небесном просторе звездах видели стада, которые небесный пастырь ведет через пустыню небесного эфира; однако помещать на небеса животных и смешивать их с этими — все еще считавшимися чисто духовными — сущностями, никогда не могло бы прийти им в голову. Сколь бы поэтому ни было давним возникновение Зодиака, он все же едва ли древнее, чем настоящий момент сознания.Для того чтобы обозначить образами животных годовую воображаемую солнечную орбиту, должно было завоевать себе место совершенно иное воззрение на небо, отличное от того прежнего. По этой причине всегда будет оставаться вероятным то, что и без того подтверждается всеобщей традицией древности, а именно, что Зодиак есть египетское изобретение. Животные не могли быть помещаемы на небо раньше, чем они обрели божественное значение на земле.

Все эти объяснения показывают, что почитание животных в Египте — довольно трудная проблема. Понимание облегчается той всеобщеймыслью, что мифология в целом покоится на самоотчуждении человека. Не ради них самих, я бы сказал, почитались животные, но как последнее проявление Тифона, которого египетское сознание придерживалось еще долго и который все еще препятствовал появлению чисто духовных богов. В Египте все животное царство было в известной мере освящено как изначально переплетенное с историей богов. Тот, кто убивал ибиса, ястреба или священного сокола (образ высшей духовности, видимо, благодаря могучей силе своего полета), — сам должен был поплатиться жизнью. Некоторых животных пестовали в храмах и, более того, в каждом доме, в каждой семье имелась священная птица, за которой тщательнейшим образом ухаживали и которую также и хоронили среди членов семьи. Всего этого нельзя понять никак иначе, чем предположив, что тот момент сознания,который выпал на долю египетского народа, сам был параллелен моменту образования животных в природе. Египетское сознание еще пребывало

вборьбе, т. е. стояло лишь на пути к человекоподобным богам. Этот путь обозначили для него животные, что по существу уже было нами показано. Кибела = переход от неорганической к органической эпохе, которая началась с того, что третья, духовная потенция присоединилась к другим, на чем и зиждется своеобразие египетского сознания. Тем не менее, чисто духовное не могло возникнуть тотчас же, ибо для этого необходимо предпослать полное угасание реального принципа, которое не происходит непосредственно, о чем и свидетельствует битва Осириса с Тифоном. Вмифологии ничто не взято из природы, но сам природный процесс повторился всознании

вкачестве теогонического. Существуют предпосылки, при которых о любой природной вещи можно сказать, что она есть модифицированный Бог. Это в особенности позволительно будет сказать о животных, в которых действительно уже представлено всеединство потенций,хотя и не в том последнем, все сплавляющем в одно единстве, которого они достигают лишь в человеке. Слепой принцип природы, который

всвоем вне-себя-бытии представляется как бессмысленный и недуховный, по мере

того как он вновь приводится к своему в-себе-бытию, к чистой возможности, — принимает духовные свойства; он предстает как в известноймере над собой властное — в свободных, произвольных движениях животных, как наделенное силой различения и различающего познания — в чувственных способностях представления животных. Ряд животных представляет переход реального бога как такового. Когда Бог умер, он продолжает жить в животных. Животные для египтянина — это содрогающиеся члены агонизирующего Тифона.Человек есть как дух, как над самим собой совершенно властный, воскресший Бог. Думаю, не станут возражать, что таким образом в известной мере происходит видимое оправдание идолатрии; ибо та высокая заповедь: Не сотвори себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли, — не противоречит тому теоретическому и научному положению, что природные вещи суть отображения (Scheinbilder) божественного: она лишь запрещает почитать их вместо Бога, не потому что они действительно представляют собой simulacra divinitatis, но поскольку недостойно человека поклоняться simulacrum божества, ему, который сам есть образ божества, призванный общаться с ним непосредственно и вступать с ним в сообщество.

Востальном, однако, нам приходится говорить о почитании, оказывавшемся

вЕгипте животным, с известным различением. Если священное животное содержалось в храме или в каком-либо доме, то это почитание относилось не к индивидууму, но к живущей и выражающейся в роде идее, т.е. моменту мифологического процесса. Это явствует из одного обстоятельства, которое в одной из позднейших научных экспедиций было отмечено несколькими французами, а именно,что, напр.,в захоронениях животных, где целыетуши, а в случаях с более крупными животными — их части — были мумифицированы совершенно так же, как и человеческие тела — чем признается, что каждое животное они рассматривали как вечноепонятие; ибо какая

еще иная причина могла заставить их поступать с телами животных так же, как и с человеческими? В таких захоронениях также отмечалось, что повсюду встречаются аналогичные, относящиеся к одному роду, словно бы подобранные по доверской (doverisch) системе, животные. Напр., Бубастис, согласно египетской мифологии, из страха перед Тифоном превратилась в кошку; кошка была проявлением Бубастис, так что теперь вблизи храмов Бубастис можно найти не только кошачьи мумии, но и трупы или части туш хищных зверей: львов, тигров, и т.д., относящихся к семейству кошачьих. Если Бубастис перед лицом Тифона спасается, приняв образ животного, то при этом, естественно, приходится вспомнить о первом явлении Бубастис в сознании. Первое явление в сознании всех этих богов является оспоренным. Бубастис, хотя она и представляет собой сознание уже преодоленного Тифона, все же является еще во время сражения, и здесь характерно и значимо то, что именно тому сознанию, которое словно бы первым замечает потенцию духа, — именно ему присваиваются и приписываются, именно с ним отождествляются хищные животные, так, что оно

называемыми пастушескими племенами, в городе Солнца и лишь оттуда был приведен в Мемфис. Отсюда, равно как и из самого основания собственного города, видимо, следует, что также и гиксосы уже не были чистыми кочевниками, что значит, они вообще были лишь племенами иного происхождения, которые следовали отличному от египетского религиозному направлению. Также и израэлиты, по-видимому, по меньшей мере в последнее время своего пребывания в Египте уже не представляли собой чистых кочевников, но, хоть и оставались пастухами, все же были близки к тому, чтобы присоединиться к земледельческим племенам и гражданскому устроению Египта; ибо воспрепятствовать этому, видимо, и было главным намерением их вывода из Египта, поскольку даже и после него они еще в течение сорока лет пребывали в пустыне, т.е. в состоянии кочевников — очевидно, с целью предохранить их от идолатрии и вновь приучить к чистой вере, а также дать привыкнуть к обычаям кочевников, которые были почти забыты ими в Египте.

Если вы не являетесь любителем популярных астрономических истолкований, согласно которым, напр., бык есть Солнце в знаке весны, то быка вообще можно рассматривать лишь как символ дикой, однако высшей силой укрощаемой и укрощенной природы, как символ перехода от дикой, бурной жизни древней поры к сдержанности и законности, берущих свое начало от земледелия — как символ, следовательно, также и перехода от кочевой жизни к земледельческому состоянию. Ибо, наверно, мне нет необходимости говорить, что не дикий бык, но одомашненный, уже начавший свою службу человеку и подчиняющийся ему, — именно такой бык носит имя Апис. И таким образом я считаю, что культ Аписа следует приписать особому религиозному направлению в одной части Египта, направлению, след которого невозможно было стереть и которое поэтому упомянутым искусственным образом было связано с учением об Осирисе, когда священный бык из Гелиополиса был привезен в Мемфис и позднее был объяснен как одушевленный образ (εικών έμψυχος10) Осириса, тем более, что Осирис был основоположником земледелия*. Образ Осириса усматривался и почитался в быке, употреблявшемся для служения человеку, для земледелия.

Ср.: Плутарх. Греческие вопросы,36.