СЕМНАДЦАТАЯ ЛЕКЦИЯ

опустошительной, т.е. все содержащей в пустыне и запустении силой, — силой, не благоприятствующей свободной, обособленной жизни.

Однако Тифон не есть такой принцип вообще, но он является им как личность определенного момента: в соответствии с общим понятием, Кронос финикийцев представлял бы собой то же самое, но Тифон есть египетский Кронос, т.е. уже раненный высшим лучом (духовного бога), и потому уже словно бы лежащий в предсмертных судорогах, хотя все еще не побежденный. То, что он непосредственно примыкает к Кроносу предшествующего момента, есть естественное следствие нашего изложения, и уже сама эта идентичность общего характера двух божеств совершенно разных, отдельно живущих народов — является определенным свидетельством в пользу всей нашей теории, согласно которой божества представляют собой не случайные, но всеобщие понятия. Тем не менее, данное сравнение с Кроносом отнюдь не является моим собственным изобретением. Именно это же самое было понятно уже Плутарху, что явствует из того места, где он упоминает некие злодеяния Кроноса как ничем не уступающие тому, что рассказывается об Осирисе иТифоне.

Я предлагаю, таким образом, предварительно держаться этого понятия (Тифон = египетский Кронос), и если мы все еще мыслим себе бога предшествующего момента как Кроноса (поскольку мы уже однажды придали этому имени всеобщее значение), то этот — который есть не изначально существующий, но лишь выступивший из потенции, быть не должный — после того как он в результате необходимого продвижения воспринял в себя духовного бога, — уже пребывает в необходимости всецело отойти вовнутрь себя, в потенцию, и таким образом, отрекшись от себя, положить того бога, который изначально есть дух (A3). Однако против этой лучшей воли восстает теперь другая, настаивающая на слепом бытии, и таким образом тот бог, который до сих пор был Одним и не был ни Осирисом, ни Тифоном,но Кроносом,теперь стал Осирисом-Тифоном.

Осирис в этой связи выражает требование к сознанию отказаться от бога, ставшего реальным против первоначального определения: отказаться от него не вообще, но лишь как от реального — положить его как чистую потенцию, чистый субъект. Так, отошедшим в невидимое, сокровенное, он сам был бы благим богом, который в своем самоотречении, в своем угасании вместо себя полагал бы третьего, который собственно должен быть. Тем самым, в этом случае было бы восстановлено первоначальное сознание. Однако сознание может и не исполнять этого требования, реальный принцип еще слишком силен, и покуда сознание намеревается положить истинного, духовного бога, — происходит вмешательство недуховного, который вновь окутывает бога материальными образами, посредством коих то единство, которое составляло интенцию лучшего сознания, по сути вновь разрывается. Поскольку же теперь лучшая, стремящаяся к единству, часть сознания получила имя Осирис, то в результате противодействия Тифона (реального принципа), согласно учению

Тифона». Вы видите, какое противоречие могло бы присутствовать здесь при любом ином воззрении, но оно, однако, объясняется в нашем случае; ибо безусловно, что в этой борьбе подвергается растерзанию также и реальный, враждебный духовной жизни принцип,и указанный момент действительно представляет собой последние содрогания этой темной силы, этого принципа страха, собственно — смертную агонию реального принципа. Такая смерть реального принципа должна была быть насильственной, сопряженной с борьбой, отнюдь не мирной и спокойной,но, позволю себе такое выражение, отчетливо явленной, cum ictu et actu5 связанной,дабы сознание с определенностью и как такового могло положить также и духовного бога, что было бы невозможно без смертельной битвы реального бога.

Однако те же самые неожиданные противоречия, наличие которых мы показали в объекте,в боге этого момента, — присутствуют теперь и в сознании. Сознание, само также охваченное этой борьбой, одной своей стороной уже обращенное к духовному богу, Осирису, с другой же стороны все еще прилежащее реальному богу и даже зависимое от него, — это обращенное к обоим богам, каждый из коих есть смерть другого, и словно бы обрученное с каждым из них, сознание, представлено Исидой. Исида, согласно одному повествованию, супруга Осириса, — оплакивает растерзанного Тифоном мужа и разыскивает части его расчлененного тела. Согласно другому рассказу, который, правда, можно найти лишь у одного христианского писателя (Юлия Фирмика) (тот, однако, не мог его выдумать; и о нем также можно сказать, что и в остальных случаях, судя по всему, он имел перед собой источники и подручные средства, которых мы сегодня лишены) — согласно этому рассказу, Исида, напротив,является не сестрой Осириса, а супругой Тифона,Осирис — только ее возлюбленный, и именно это любовное отношение (эта неверность по отношению к первому супругу — вы вновь можете видеть здесь уже ранее встречавшуюсмя нам характерную черту), которое воспламеняет ревность Тифона (также и это: ревность первого бога — есть уже прежде знакомый нам мотив), становится причиной растерзания Осириса*. Если нам приходится мыслить себе мифологическое сознание не как неподвижно стоящее, но как пребывающее в непрестанном движении, если мы должны предположить, что мифологическое сознание лишь сукцессивно определяет себя к тому представлению, на котором оно в конечном итоге останавливается, —

Место гласит (De Err. Prof. rell, 406): Isis soror est, Osiris frater, Typhon maritus; is cum comperisset, Isidem uxorem incestisfratris cupiditatibus esse corruptam, occidit Osirim, anteatimque laceravit. — Isis, repudiato Typhone, ut et fratrem sepeliret et conjugem, adhibuit sibi Nephthem sororem socium (в других местах имя супруги Тифона) et Annubin (Исида — сестра, Осирис — брат, Тифон — муж; он, когда узнал, что Исида была обесчещена греховными страстями брата, повалил Осириса и растерзал его на куски. Исида, отвергнутая Тифоном, чтобы и брата похоронить, и мужа, призвала к себе сестру Нефтхем и Анубиса) (лат.). — (О заблуждении языческих религий, 406).

то будет лишь сообразно природе вещей, если я стану утверждать, что представление, согласно которому Осирис есть лишь возлюбленныйИсиды (сознания), Тифон же является ее мужем, — выражает более древнее, наиболее раннее отношение. Эти различные высказывания(Aussagen) мифологического сознания, которые могли бы привести в сомнение и растерянность всякое иное воззрение или способ исследования, — для нашего, напротив, служат лишь подтверждением. Если бы данные мифы представляли собой измышления, — произведения некоего, пусть даже неясного, однако по своему принципу свободного мышления, — то эти первые сочинители никоим образом не допустили бы двойственности в своем повествовании, а пришедший вслед за ними не дерзнул бы вносить в него какие бы то ни было изменения, ибо он опасался бы, тем самым, исказить весь его смысл. Если же, однако, предположить существование в самом сознании необходимого (не зависящего от произвола собственных представлений) отношения,то тогда легко сами собой объясняются все эти разные высказывания, которые в целом все же сохраняют, не упраздняя его, главное отношение. Ведь, конечно, в любом высказывании уже принимает известное участие свободное представление. Ибо, тем самым, мы утверждаем важное для всего этого исследования различение между внутренним порождением мифологического представления, которое было необходимым, и — высказыванием этого представления, которое было свободным, хотя и ведомымэтим внутренним внушением. Высказывание было всякий раз как бы переводом из внутреннего видения во внешнее представление, но сам процесс этого перевода происходил не без участия свободы, и таким образом ничуть не удивительно, если возникли различные версии, даже несмотря на то, что везде, где в сознании положена борьба, существует также и необходимая сукцессия, и что то же сознание, которое в некий предшествующий момент еще исключительно связано с одним принципом, в другой, более поздний момент — должно являться уже в своей склонности к другому (находясь с ним в любовной игре), а в третий, еще более поздний — как теперь уже, напротив, с самого начала исключительно (т.е. посредством брака) с ним связанное. Тот, кто в случае с подобными повествованиями всегда имеет перед своими глазами внутреннее отношение, знает, как истолковать и объяснить эти противоречия; он хорошо понимает, напр., что данное отношение между Исидой, Осирисом и Тифоном, безусловно, по существу может быть выражено двояким образом, и каждое такое выражение при этом будет равно истинным. Среди прочего данный пример показывает также, каким образом несчастное, охваченное процессом развития мифологии сознание непроизвольно, а следовательно и безо всякой собственной вины, пришло к такому огромному количеству любовных интриг, супружеских измен и кровосмешений между его — в остальном святыми — божествами, в которых их столь часто упрекали отцы Церкви, а также ранние философы, напр., Платон, не говоря уже о современных моралистах. Невозможно предположить, чтобы простые изобретателиимели

иначе, нежели позднейшие судьи; таким образом, они никогда не выдумали бы ничего подобного, и уж никак нельзя предположить, что целый народ или огромная часть человечества могла бы выказывать одобрение свободно вымышленным представлениям подобного рода.

Те же самые противоречия можно обнаружить и в иных характерных чертах этого довольно пространно развитого сюжета. Согласно другому изложению, супругу Тифона зовут Нефтис, однако теперь Осирис — брат Тифона (в отношениях братьев и сестер всегда мыслятся равные, параллельные друг другу, божества) — рождает вместе с ней, как указывается, по ошибке(aus Irrthum), другое египетское божество, Анубиса, о значении которого я намерен сказать позже. Эта ошибка вполне естественна, ибо Исида относится к Нефтис точно так же, как Осирис относится кТифону. Исида есть собственно Исида-Нефтис (ибо она есть сознание, равно прилежащее Осирису и Тифону), точно так же как Осирис есть Осирис-Тифон. Сознание еще не

всилах развести порознь эти две потенции. Таким образом, — как, согласно ранее приведенному рассказу, Исида, представленная в качестве супруги Тифона, вступает

втайный союз с Осирисом, — точно так же, согласно другому, Осирис имеет тайные сношения с Нефтис как с супругой Тифона. Именно эти противоречия показывают, насколько еще зависимым ощущает себя сознание от реального бога, который теперь всецело смешивается в его представлении с благим, духовным и вступает на его место.

Сомнения и колебания сознания, слабость Исиды к Тифону — все это видно также и в конце сюжета. Ибо в то мгновение, когда наконец Тифон окончательно побежден истинным сыном Осириса и Исиды и живым падает в его руки, именно Исида вновь освобождает его и снимает с него оковы, так что даже и в более ранние моменты нельзя точно различить, к кому именно, — к растерзанному ли Осирису или к погибшему Тифону — относятся теории (Theorien) Исиды.

Наиболее важным фактом, однако, остается тот, что главный процесс, ознаменовывающий собой египетское сознание, уже указанный нами διαμελισμός6, представлен равным образом как растерзанием Осириса, так и растерзанием Тифона. Дабы не оставить здесь никаких неясностей и темнот, попробуйте помыслить себе отношение следующим образом.

Безусловно, согласно всем уже приведенным атрибутам, Осирис как таковой есть относительно духовная потенция, наше А2. Однако отдельно, как именно эта потенция, в египетском сознании он уже не появляется. Ибо он уже не противостоит В, будучи исключенным, но В здесь восприняло высшего бога в себя. И хотя таким образом в сознании существует лишь В, однако это В уже не есть чистое В, но В — уже охваченное действительным преодолением со стороны А2, В — которое уже отождествилось с А. Поскольку же и в какой мере В уступает этому богу, постольку и в той

292 Вторая книга. Мифология

мере оно само =А (оно есть отличное от бога, который есть А2 — лишь поскольку оно = В;однако поскольку оно из Ввновь обращено в А, т.е. в первоначальную сокрытость или потенциальность, — постольку оно само =А, т.е. оно,таким образом, уже не есть отличное от А2 и противоположное ему): поэтому, следовательно, оно в себе самом есть Осирис, или = Осирису. И лишь этот не вне, но в самом В положенный Осирис есть тот, о котором идет речь в этом действии, т.е. в главноммифе египетского богоучения. В подвергается растерзанию, лишь поскольку оно = А, т.е. является Осирисом, поскольку растерзанию подвергается Осирис. Однако этот миф о растерзании есть лишь начало, лишь основание египетской мифологии, исходный ее пункт — тот пункт, с которого также и нам надлежало начать ее постижение. Если,между тем, этот момент есть момент борьбы и противоречия, то сознание не может остановиться на нем, а следовательно, также и египетское сознание не остановится на таком начале. Естественно, что позднейшие развития и добавления к этому мифу получат в большей мере характер свободного воззрения,высшего познания;а поскольку это высшее познание, если и не исключительно, то преимущественно, будет представлять собой собственность в основном выделившегося из народа класса, то эти добавления, — чем дальше они будут отстоять от начала, тем в большей мере — станут приобретать вид жреческой мудрости. Такого развития событий преимущественно следует ожидать в Египте. Впервые в связи с этим изложением здесь упоминается о жреческом знании — как особом. Чисто мифологические представления не являются — как то хотят изобразить столь многие, в особенности французские, писатели — измышлениями жрецов; они возникают в результате необходимого процесса, охватывающего собой все человечество, в котором каждый народ имеет свое определенное место и играет свою собственную роль. То,что является непосредственным продуктом этого процесса, живет во всем совокупном народе и представляет собой общее достояние. Однако мы одновременно определили мифологический процесс как теогонический, т.е. как процесс, в результате которого вновь должно быть восстановлено, реконструировано первоначальное сознание. Процесс, напряжение потенций, есть лишь средство или путь; цель же есть восстановление первоначального единстватого самого монотеизма, который был положен вместе с самой сущностью человека, но который должен был быть упразднен, с тем чтобы из потенциального или материального превратиться в актуальный, познанный.В тот момент, когда мифологический процесс впервые достигает этой цели, естественно должно прийти более свободное сознание, а также появиться отдельные личности, особенно сведущие во всем, что к указанной цели относится. В прежних религиях жрецы еще мало возвышаются над народом. Жрецы Ваала, судя по всему, что мы можем заметить, возвышались над своим народом не в большей степени, чем в наши дни возвышаются над своим народом священники в какой-нибудь части греческой церкви. Ни в одной стране древности невозможно найти такого образованного и одновременно могущественного священнического

τΩρος ούτος αυτός έστιν ώρισμένος και τέλειος8; этот Гор сам есть ώρισμένος9, — слово, которое может быть истолковано двояко: 1) как заранее предназначенный,как быть должный; 2) как самим собой и потому абсолютно ограниченный. Ибо третье в последовательности понятий есть одно понятие с первым; однако первое — как чистое бытие в возможности — есть по своей природе безграничное, το άπειρον10, quod definiri nequit11, поскольку то, что оно есть, оно есть и одновременно также не есть; третье же также есть чистое бытие в возможности, Дух, однако — положенный как таковой. Здесь это «как» есть граница, которая не позволяет ему переступить через себя, сделаться неравным себе. Природа первого, неопределенного бытия в возможности состоит в том, чтобы содержаться во втором, природа же третьего — в том, чтобы содержаться в себе самом. Первое есть неопределенное, второе есть определяющее, и лишь третье есть определяющее само себя. Именно поэтому в слове ώρισμένος12 заключено также и понятие чего-то неизменного, стабильного, не подверженного дальнейшим изменениям, т. е. именно конца — или того, что есть истинный, действительный конец. Истинный же конец есть то, что от начала должно быть. То же понятие теперь выражено и в другом предикате совершенного — τέλειος13, — которым Плутарх в том же месте наделяет Гора. Справедливый признает, что эти образы сами собой подпадают под те первые понятия, из которых мы исходили и которые имеют в себе независимую от самих этих образов и равно от какого бы то ни было исторического исследования истину. Данное совпадение, таким образом, не может быть случайным, но напротив, — оно служит доказательством того, что в этих начальных понятиях, которые, безусловно, содержат в себе ключ еще от множества вещей, действительно, были даны ключи к мифологии. Плутарх ничего не знает о последовательности и отношении философских понятий и, тем не менее, он снабжает Гора именно этими предикатами. Я хочу лишь попутно привести то, что хоть и послужит к характеристике Гора, однако в еще большей мере может служить к определению значения египетских обелисков, а именно — что они посвящались преимущественно Гору: до такой степени, что подчас в ряду иероглифов, как доказал Шамполлион,вместо иного символа или вместо написанного буквами имени Гора присутствует изображение обелиска. Впрочем, я уже отмечал, что это последнее завершение или выведение начального представления вплоть до Гора принадлежало уже — более некоему особому, нежели всеобщему сознанию. Как нечто возникшее, добавившееся, как нечто даже поначалу соблюдавшееся в тайне или тайком сообщавшееся, идея Гора может быть доказана также и фактически, или, по меньшей мере, мы можем указать на ее поступенное проявление.

Я уже упоминал об Анубисе, которого по ошибке породили Осирис и Нефтис (супруга Тифона). Анубис есть, таким образом, несобственный (внебрачный, рожденный по ошибке) сын Осириса, Гор же — истинный, настоящий сын, ибо также