Uzun-Khadzhi_Saltinskii_774__politicheskii_774_i_religioznyi_774_deyatel_Dagestana_i_Chechni

налоги, до того времени обязательные для занятой узунхаджинской части Чечни.

Важнейшим результатом последних событий и нашего усиливающегося влияния был переход на нашу сторону значительной группы вооруженных кабардинцев. Ранее эта группа, возглавляемая членом правительства Узун-Хаджи Хабалой Бесленеевым, находилась непосредственно в районе расположения войск Узун-Хаджи, входила в его вооруженные силы и являлась опорой эмира.

Деникинский генерал Драценко, командующий южной группой деникинских войск на Северном Кавказе, находившийся в то время в Грозном, в своих воззваниях неоднократно сулил скорую ликвидацию красных, скрывавшихся в Чечне. Подобные угрозы раздавались и раньше, однако теперь более чем когда бы то ни было мы могли ждать попытки привести их в исполнение. По агентурным сведениям и двадцатых числах января деникинцы стали подтягивать войска к району Грозного. 21 января в направлении Грозного и Кизляра ушел Александрийский гусарский полк. 26 января на станцию Червленная прибыл эшелон пехоты, направляемый в Святой Крест, но разгрузившийся в станице.

31 января 1920 г. было отмечено важным событием, достаточно памятным как бойцам нашего отряда, так и всем чеченцам. В этот день между нашим отрядом и белогвардейцами произошло исключительно напряженное и кровопролитное сражение.

Наш отряд насчитывал всего 350 штыков, 12 пулеметов и имел небольшое подразделение, вооруженное ручными гранатами.

После артиллерийской и пулеметной подготовки белые начали наступать густыми цепями с двух сторон, а иногда и с трех направлений. Вражеские цепи подпускались на возможно близкое расстояние, появлялась опасность перехода непосредственно в штыковую атаку – и вот тут разом открывали огонь все наши пулеметы и винтовки. Белогвардейские цепи застывали на месте, скошенные нашим огнем. Всюду падали убитые и раненные враги. Очень немногие из белых уходили обратно.

К полудню было отбито несколько атак. К этому времени выяснилось, что «великий везирь» Узун-Хаджи Дышнинский,

151

расположившийся у входа в ущелье, в 4-5-ти километрах от нас, никакой помощи оказать нам не собирается. Сопоставляя факт утренней атаки эскадрона белых с тыла с молчанием Дышнинского теперь, мы окончательно убедились в его предательстве. Белые, конечно, знали о наличии войск Дышнинского в 4-х километрах от слободы Воздвиженской. Предпринимая атаку против нас, они его не боялись. Это могло быть лишь сговором, который начал устанавливаться между белыми и «великим визирем». Измена была налицо. Мы получили предательский удар в спину. В этом бою мы потеряли 35 убитыми и столько же раненными.

Одиннадцать горских смельчаков сообщили нам, что Дышнинский, располагая кавалерийским отрядом в тысячу сабель, несколькими орудиями и пулеметами, именем Аллаха, ссылаясь на Коран, запретил и своему отряду, и населению оказывать нам помощь. Товарищи сообщили также о том, что Дышнинский в случае, если мы уцелеем, намерен захватить остатки нашего отряда в плен, и обезоружить. Специальной задачей его было захватить нашего штаба во главе с т. Гикало. Новые сообщения лишь укрепили нас в выводах, сделанных в отношении Дышнинского еще вовремя боя.

Разоружение узун-хаджинцев и арест «великого визиря».

Вопрос о том, что Дышнинский является изменником, что он предал наш отряд и предал с тем интересы революционной Чечни, был поставлен нами со всей резкостью. Такая постановка вопроса встретила живейший отклик со стороны чеченских масс, среди которых до этого времени было немало сторонников УзунХаджи…

Штабом и политотделом было решено предупредить события и самим произвести разоружение Дышнинского. Это намерение мы высказали на совещании посоветски настроенным чеченцам. С их стороны оно встретило единодушное осуждение: такой шаг считали для горной Чечни совершенно неслыханным. Свое несогласие чеченцы мотивировали тем, что разоружение ударит по национальному самолюбию всей Чечни. Подобные акты, – говорили они, – не решалось осуществлять даже царское прави-

152

тельство, располагавшее крупными воинскими силами. Мы не могли с ними согласиться: принятие их точки зрения было равносильно гибели отряда, как при тройном численном превосходстве, замышляемые Дышнинским военные действия привели бы к нашему разгрому.

Не получив со стороны сочувствующих нам чеченцев поддержки, мы все же решили в течение 48 часов осуществить разоружение. Нашим друзьям чеченцам мы указывали, что они имеют достаточный срок для принятия всех зависящих от них мер к созданию благоприятной подготовительной обстановки.

Между нашим штабом и Дышнинским развернулась ожесточенная политическая борьба за массы. Дышнинский выпустил воззвания, расклеивая их в крепости Шатой и распространяя по другим аулам и хуторам. В листовках писали о том, что пришло время по-настоящему поставить вопрос о чеченской независимости, совершенно недвусмысленно намекая при этом на то, что с нашим отрядом нужно разделаться. В ответ мы писали свои воззвания. Их нередко расклеивали на те же самые столбы, на которых висели листки Дышнинского.

Среди всадников Дышнинского оказалось немало товарищей, которые искренне симпатизировали нам. На них в значительной мере мы и опирались при осуществлении разоружения.

Наконец, в назначенный срок, ночью 6 февраля 1920 года разоружение нами было осуществлено. Дышнинского мы арестовали, отобрали все пушки и пулеметы. Личное оружие каждого всадника мы не трогали, ибо изъятие его неизбежно привело бы к кровопролитию…

Итак, события развернулись в горной Чечне, т.е. в местности, где Узун-Хаджи имел политическую опору и место расположения своих сил, в его надежном тылу. Наш отряд, втрое уступавший Дышнинского по численности, разоружил крупную войсковую единицу эмирата.

Почему стало возможно? Массы отворачивались от УзунХаджи, поняв обреченность его политики. Все больше открытых друзей стало среди чеченского населения, в том числе и в отряде Дышнинского, и среди жителей Шатоя и других аулов. Чечня постепенно становилась нашей опорой в борьбе за советскую

153

власть. Требовался лишь случай, чтобы массы открыто пошли за нами. И таким случаем послужил предательский акт «великого визиря». Дышнинский и его приближенные не оказали почти никакого сопротивления. Они чувствовали за нашей спиной сочувствие и помощь широких слоев чеченского народа. Разоружение части эмирских войск и тем самым возвращение оружия, взятого у нас, свидетельствовало о том, что наш отряд стал политически сильнее и наше положение в последнее время значительно упрочилось.

Народ в своем большинстве, именно беднота, был за нас. Все убедились, что политическая обстановка была оценена нами правильно.

Свидание с эмиром

Через несколько часов после разоружения Дышнинского я в сопровождении двух шатоевцев срочно выехал к Узун-Хаджи. Целью поездки было известить его как о Воздвиженском бое, так и о разоружении и аресте Дышнинского…

Горными перевалами и тропинками, преодолев трудную дорогу в 80-90 километров, мы прибыли в крепость Ведено. Я въезжал в столицу Узун-Хаджи достаточно уверенно. У въезда на базарную площадь меня встретили две виселицы, одна из них отличалась весьма значительной вышиной. Спустя некоторое время, я был принят «его величеством».

В высоком кресле передо мной сидел маленький, весь седой, с белой бородой старичок. Глаза его имели странное выражение: они как-то нервно перебегали с предмета на предмет. В руках «святой повелитель» нового «государства» держал четки, которые сосредоточенно перебирал. Я начал переговоры, сказав прежде всего о том, что прибыл от т. Гикало, являюсь его заместителем, привез ему привет, а также должен сообщить ему ряд очень серьезных сведений…

Первая часть беседы прошла в благоприятной обстановке. Когда я перешел к описанию Воздвиженского боя, Узун-Хаджи, перебив меня, сказал, что он все знает, так как эти дни находился на молитве. Вслед за этим я сообщил информацию о наших действиях, предпринятых в отношении Дышнинского. Я поставил перед эмиром требование нашего штаба о том, чтобы он согла-

154

сился со всеми нашими мероприятиями, поскольку они направлены против самого злостного изменника и предателя интересов чеченского народа – «великого визиря».

Эта часть сообщения, произнесенная мною полным голосом в расчете на то, что вокруг дома было немало чеченцев, которые слушали наш разговор, на время привела его в некоторое замешательство. Из неловкого положения Узун-Хаджи вышел заявлением о том, что ему надлежит остаться наедине с собой обдумать некоторые вопросы и, кроме того, пора совершить намаз (молитву). Через сутки я уезжал из Ведено Узун-Хаджи вынужден был выдать мне официальный документ о том, что нашему штабу поручается направить к нему арестованного Дышнинского и отобранные нами орудия. Дышнинского следовало предать шариатскому суду.

Наш штаб, осведомленный о благоприятном исходе переговоров с Узун-Хаджи, чтобы разрядить напряженную обстановку в Шатое, не дожидаясь нашего возвращения, самостоятельно принял решение о переброске «великого визиря» и пушек в Ведено. Главное было сделано: Дышнинский политически был разоблачен до конца, а держать его арестованным в распоряжении штаба означало бы иметь постоянной повод к возможным со стороны контрреволюционных элементов эксцессам.

На обратном пути мы повстречались с частью отряда Дышнинского и двигавшимися за нею орудиями, которые следовали в распоряжение Узун-Хаджи. Узун-хаджинское движение после описанных событий заметно пошло на убыль, в то время как советское влияние в Чечне стало упрочиваться все глубже и глубже.

После восстановления советской власти в Грозном на объединенном заседании представителей штаба Гикало и правительства Узун-Хаджи деятельности, признавая Советскую власть, оставался шейхом вплоть до своей смерти, последовавшей в конце марта 1920 года от тифа.

Носов А.Ф. Октябрьская революция в Грозном и в горах Чечено-Ингушетии. (К истории народов Чечено-Ингушетии). Воспоминания. Грозный, 1961. С. 95-139.

155

№ 68 Воспоминания полковника Джафарова об Узун-Хаджи

(1917–1919 гг.)

1917–1919 гг.

Основные общественные силы, которые потом боролись в Дагестанской гражданской войне, наметились очень быстро и мне они были ясны и понятны.

Если в городе шла работа по организации власти и организации общественного мнения, то в горах не дремали. Там тоже велась лихорадочная работа. Нажмутдин Гоцинский и УзунХаджи развили горячую пропаганду об установлении шариата и под этим организовали нагорное население.

В городе я ясно видел разницу между Социалистической группой и националами. В то время я был близок к Хизроеву и часто с ним виделся. Он один имел доступ ко мне в сотню, где было много аварцев. От Магомед-Мирзы я узнавал многое. Он часто беседовал со мной на темы текущих событий, но я сильно расходился с ним.

С другой стороны я видел, что Темирханов ведет некрасивую двойственную игру.

Очень характерен в этом отношении случай с революционерами. У Хизроева и Коркмасова, как недавно приехавших из России, не было оружия. Купить его в это время было очень трудно, так как каждый нуждался в оружии для себя. У нас же было достаточно оружия, но я был только его хранителем, распоряжался оружием Исполнительный Комитет, в распоряжении был и я и моя сотня. Когда они обратились ко мне за оружием (просили два нагана) я, естественно, направил их к Темирханову, который в это время был председателем Исполнительного комитета.

Последний направил их ко мне, а меня вызвал и сказал мне, чтобы я им не давал наганов.

Я был обозлен его действиями и прямо сказал им, что оружие состоит на учете исполкома и выдается по письменному приказу его Председателя.

Конечно, Темирханов не посмел им не дать приказа и я им выдал оружие. Таким же образом получил у меня наган Казамбий Гаитов, о чем я и до сих пор крайне сожалею.

156

** *

Среди шариатистов Узун-Хаджи был самым активным деятелем. Он вовсе не был арабистом, ученым шариатистом. Это скорее совершенно невежественный человек, который едва ли имел ясное представление о шариате и вообще об исламе.

Узун-Хаджи – яркий тип нашего дагестанского шейха, которые известны как ярые фанатики. На деле он был просто ловким жуликом. Отец его очень хорошо знал. На его глазах УзунХаджи сделал свою карьеру. Отцу было больно смотреть, как этот невежда и прохвост объедает бедноту, говоря всем, что бог с ним беседует и он все знает. Бедные темные люди верили, одурманенные ловкими приемами Узун-Хаджи. Они приходили к подвалу, в котором он «уединялся для беседы с богом и приносили ему лучшее, что у них было.

Отец мой был участковым начальником, когда УзунХаджи подвергся преследованию со стороны военно-народного управления. Он совершенно ясно понимал, что преследования со стороны правительства не только не популярного, вообще в Дагестане, но особенно ненавистного Нагорному Дагестану, только поднимает престиж Узун-Хаджи и укрепит его положение. Поэтому он решил разоблачить его.

Отец позвал Узун-Хаджи к себе и сказал ему при народе: «Ты знаешь, что мой отец и дяди боролись с русскими при Шамиле до последней капли крови. Они убиты в Гунибе и никто не знает, где они похоронены. Ты беседуешь с Богом и знаешь все. Укажи нам, где их могилы, чтобы мы могли поклониться их праху. Я тебе обещаю избавить тебя от преследований правительства».

Говоря так, отец на деле знал, где похоронены его родные. Конечно, Узун-Хаджи не мог указать, где похоронены мой дед и его братья. Этот случай нанес большой удар престижу

Узун-Хаджи в главной части Нагорного Дагестана. Однако, всетаки, доход его был всегда большой и он был очень богатым человеком.

Он никогда не брал от своих последователей бумажных денег, а требовал серебряных денег или золотых. Бумажные деньги, по его словам, были деньги гяурские, нечистые. Бог не принимает их и не исполнит за них ни одной просьбы. Только звонкая монета угодна богу.

157

** *

Деньги в Дагестане чрезвычайно могучее средство. Народ настолько беден, что даже ничтожная подачка вызывает глубокую признательность, а угроза богатого внушает непреодолимый страх. При помощи денег, которые темная, забитая беднота приносила Узун-Хаджи, чтобы он побеседовал в массах, подкупал хитрыми путями самых влиятельных людей.

Преследования со стороны правительства безусловно помогали распространению и укреплению его славы. А так как доход был пропорционален славе, то Узун-Хаджи жадно и энергично стремился к славе и к власти.

Когда произошла революция, Узун-Хаджи ничем не помогавший тому, чтобы она случилась, решил, что пришел день. Он был большим трусом и никогда не рискнул бы восстать против русского правительства. Ведь только ловкими маневрами и агитацией подкупленных лиц создал он себе славу неустрашимого и неуязвимого среди легковерных горцев. За все время гражданской войны он ни разу не появился на фронте в критический момент, а только тогда, когда никакой опасности уже не было, да и быть не могло.

Но когда не стало русского правительства, его сила страха, которая внушала всем, стало больше.

Узун-Хаджи поднял голову и «побеседовав с богом» объявил газават. Он потребовал, чтобы все русские были изгнаны из страны, чтобы все, что только было создано русскими в Дагестане, было уничтожено, чтобы и следа их пребывания в Дагестане не осталось. Он потребовал, чтобы вместе с русскими были изгнаны и уничтожены и те из дагестанцев, которые осквернили себя службой у русских, общением с ним. Во всей стране должен был быть установлен шариат. Шариат должен был сделаться единственным законом, которому должны были повиноваться дагестанцы.

Однако Узун-Хаджи скоро пришлось убедиться, что ему его предприятие не удается. Хотя в Чечне его знали только со слов его агитаторов и слепо шла за ним, он увидел все-таки, что Аварский и Гунибский округа, где его хорошо знали и весьма многие влиятельные люди считали просто жуликом, за ним не

158

пошли бы. Кроме того, он скоро убедился, что и руководить ему, при его невежественности, не под силу.

Как хитрый и дальновидный человек, однажды поняв положение, он сразу же переменил фронт и присоединился к Нажмутдину Гоцинскому, человеку столь же ученому, как и популярному.

На этом новом фронте Узун-Хаджи проявил удивительную энергию, решимость и настойчивость. Нажмутдин Гоцинский, хотя и очень умный человек, был тяжел на подъем, не решителен

итруслив. Он никогда бы не решился на такой шаг, если бы не Узун-Хаджи. Это Узун-Хаджи вывел его на свет и постоянно толкал его к действию.

Узун-Хаджи «побеседовав с богом» объявил народу, что движение, чтобы достигнуть цели, должно иметь главу и что бог хочет, чтобы Нажмутдин, человек ученый и праведной жизни стал имамом. При помощи своих агитаторов он широко распространил это божье откровение среди народа, как в Дагестане, так

ив Чечне.

Когда «хабар» достаточно распространился, Узун-Хаджи в сопровождении своих людей стал объезжать селения и собирать народ пойти поклониться имаму и изъявить ему свою преданность и готовность умереть за него и шариат. Как только набиралась достаточно внушительная толпа последователей, он направился с ней в сел. Гоцо, где жил Нажмутдин и требовал от него, чтобы он стал имамом, так как бог и народ этого хотят.

** *

Особенную, совершенно непримиримую ненависть питал Узун-Хаджи к Дагестанской Социалистической группе. По отношению к ее лидерам Коркмасову и Дахадаеву он жаждал кровавой расправы и их уничтожения. Он никогда не уставал призывать на их головы все мылимые проклятия и всячески натравливал горцев против них.

Когда в октябре 1917 года Нажмутдину Гоцинскому удалось занять город Темир-Хан-Шуру, Узун-Хаджи сейчас решил использовать случай своего преимущественного положения, чтобы уничтожить «злейших врагов Дагестана», как он выражался.

159

Он сделал распоряжение Али-Клычу, чтобы тот собрал самые надежные части и разгромил бы Дахадаевский дом, где, по его мнению, засели и укрепились 150 человек социалистов с Коркмасовым и Дахадаевым во главе.

Приготовления к погрому были уже в полном ходу, когда весть эта дошла до меня. У меня была хорошая чистокровная кобылица, который я очень дорожил. Никогда бы мне и в голову не пришло сказать, как сейчас помню, я помчался на ней тотчас же, как только услышал о злобном намерении этого человека, сначала к Нажмутдину, потом к Али-Клычу. Последнему я категорически заявил, что если не откажется от исполнения этого дикого приказа, то будет иметь дело со мной и моей сотней.

– Ну что же, отвечал этот авантюрист, если будет нужно, буду драться и с тобой.

Видя, что тут намерение очень серьезное, я сейчас же поскакал к своей сотне, отдал приказ ей немедленно выступить к дому Махача, сам же отправился туда вперед, чтобы предупредить его, а с другой стороны узнать, кто там есть и что они собираются предпринимать.

Махача я встретил выезжающим из дома на фаэтоне. Дом его совсем не был похож на вооруженную крепость. Я остановил Махача, передал ему, что мне было известно и просил его предотвратить столкновение. Махач меня заверил, что с их стороны не предполагалось никаких выступлений, но что они достаточно сильны для защиты, если бы на них вздумали напасть.

В это время подошла моя сотня. Пикетажами я загородил все подходы к дому Махача, а главная часть расположилась около дома Махача.

Конечно, Узун-Хаджи не решился выступить и дать бой моей сотне. Столкновение, таким образом, было предотвращено.

** *

Жажда власти у Узун-Хаджи была настолько велика, что она слепила его и фактически руководила всеми его действиями. Он готов был признать, благословить и почитать все, что вело его в победе и славе и завтра же проклинать то, что объявлял святым

160