Средние века. Выпуск 71 (3-4)

циального. Ни одна социальная или религиозная форма не является простым воплощением некоей категории мысли, так же как ни одна категория мысли не является простым продуктом социальной формы. Эти две недавно выдвинутые концепции так же мало приемлемы, как и аналогичный догматизм в теории научной мысли: на самом деле, одна из них – это упрощенный рационализм, а другая – наивный эмпиризм. Группы (groupements), иерархии и их вариации, и способ участия в группах; труд, разделение труда, формы труда; слияние действий, ожидание действий, последствия действий; формы взаимодействий между индивидуумами, восприятие Другого (l’autrui) – все это является и социальным, и техническим одновременно. А так как оно и социальное, и техническое, то, значит, и ментальное. И все эти формы социального отражают главы или фрагменты из истории разума. Например, для того чтобы кто-то мог воспринимать и использовать своего компаньона как Другого, необходимы объективность, выражение

иобъективация: необходимо, чтобы это был именно другой, чтобы он согласился со своей несхожестью. Может быть, существует даже несколько стадий (stades): первая форма объективации, которая создает центры жизни и силы; вторая, которая их наиболее точно очеловечивает; и третья, которая их диверсифицирует – вот здесь человек понимает другого как себя, а там ожидает от другого различий. Это сложное социальное переживание и важное усилие осмысления социального. Здесь нужно обратить внимание на то, что социальное переживание и социальное осмысление проявляются на разных планах, в которых их взаимную игру трудно различить и выделить: начиная с межличностных отношений и теории действий, через технику и экономику, мораль и право, и вплоть до великих объяснительных систем коллективной жизни

иее трансформаций. История этих трансформаций, которые часто оказываются огромными потрясениями, снова приводит нас к прерывистости в этой области переживания и осмысления так же, как и в других: потому что и здесь присутствуют и переживание, и творение. Социальная история – тоже прерывиста, и всегда можно отменить ту гарантию, которую дают социальные формы человеческим усилиям в других областях.

Переживание физического, после столетий медленного движения, почти сна, резко набрало головокружительную скорость, и, хотя этот ход иногда прерывается кризисами, его развитие в последнее время влияет на всю цивилизацию, на важную часть деятельности сегодняшнего человека. Социальное переживание,

3. Средние века. Вып. 71 (3–4)

хотя оно и рано созрело и принимало такое множество разных форм, топчется на месте и очень медленно ведет к появлению науки о социальном. Это одна из причин того, что оно до сих пор не понято как опыт: связь между переживанием и осмыслением настолько сильна, что мы называем опытом только то, что приводит к разработке теории. Известно, как эту медлительность объяснял Конт: мешают ангажированность, отсутствие дистанции, сложность феноменов6. Это объяснение, конечно, верно, но лишь отчасти. Фрагментарность социальных наук, возможно, связана с фрагментарным характером самих переживаний социального. Но самые полные и всеобъемлющие переживания, которые приводили и приводят к систематическому перекрыванию разных слоев, к вычислению “всемирных существований” (existences mondiales), как говорил Мосс, без сомнения, должны в конечном итоге объединить социальные науки.

Следует здесь отметить значимость, – которая, безусловно, только увеличивается, – одной достаточно недавней формы социального переживания, того, что можно назвать, за отсутствием лучшего термина, “техническим сообществом”: групп людей, объединившихся для того, чтобы заниматься одной дисциплиной, одной областью опыта или знания. Это достаточно чистая форма социального, поставленная на службу разуму. Сегодня именно это сообщество привносит в область наук и исследование, и исследователя, как благодаря беспрерывному росту и развитию собственно технических способов действия, так и благодаря объединению социальных усилий людей. Год основания первого ученого общества, тот момент, когда государство признало, что занятие наукой является формой служения обществу, все эти даты социальной истории – важные даты и в истории человеческого разума.

Другие действующие социальные группы могут обеспечивать сохранение или приводить к изменениям. “Техническое сообщество”, с одной стороны, явно подталкивает к прогрессу в своей области, а с другой стороны – обеспечивает технические условия для этого прогресса, даже тогда, когда его причины и мотивы связаны с иными социальными механизмами.

Если сейчас переживание социального уточняется и расширяется и пока служит гарантией технического прогресса, которой более прочих пользуются естественные науки, то со временем оно обратится на пользу социальной науки и социального действия.

6 Comte A. Cours de philosophie positive. P., 1839 (1er ed.). T. 4. P. 295, 421.

В этих различных социальных формах и переживаниях можно увидеть две установки, различить два изобретения. Можно сказать так: сохранение – это первое великое человеческое изобретение, а прогресс – второе великое изобретение.

Дисконтинуитеты, о которых мы говорили выше, являются внешними: они наблюдаются между одним завершенным творением и другим. Но нужно сказать и о внутренних дисконтинуитетах, т.е. тех, которыми отмечен любой переход от наброска к завершенному творению. У художника и ученого творение редко осуществляется постепенно, путем добавлений или врастания одной части в другую. Оно проходит через особые “состояния” (états). Ученый отбрасывает гипотезы и возможности, начинает новую серию опытов, у него – резкие откаты и взрывоподобные озарения. Романист и поэт забрасывает, а порой и рвет свои первые рукописи. Художник полностью переделывает композицию, когда переходит от эскиза к картине, и еще раз все перетрясает, когда находит окончательный формат7. Скульптор часто заново месит глину вместо того, чтобы подретушировать детали, или делает множество эскизов в гипсе. Состояния, уровни воплощения, в которых есть состояния и уровни творческой функции. Существует ли единство, вписанное в эти следующие одна за другой попытки? Его можно подозревать и находить, когда творение завершено. Но когда творец только приступает к работе, ее итог и путь к творению никогда ясно не виден. Однако, конечно, в этих последовательных усилиях наличествуют все степени единства.

II

Разум проявляется через несколько типов выражения, количество которых ограниченно, но все эти типы выражения обладают своим специфическим характером. У каждого свое собственное содержание, свой материал, свои технические характеристики производства, свои формальные рамки, свои правила; используя современную терминологию – свое значение (signification), своя грамматика и своя логика. Компаративизм начала столетия, занятый выделением ареалов цивилизации, может быть, слишком настаивал на преждевременном смешении разных специфических видов содержания (contenus), на слишком быстром поиске общей

7Мане писал сразу на холсте, без эскизов, а потом в конце дня соскребал все написанное и начинал заново, и так неделями, пока не находил композиции, которая его удовлетворяла.

3*

грамматики. Сегодня, когда компаративный метод уже укрепился, требуется определенное усилие для того, чтобы сначала анализировать наиболее возможные виды формы и содержания, присущие каждому выражению, его код и его особые смыслы, а затем только сравнивать: лишь такое сравнение будет плодотворным. Впрочем, многие работы тех лет тоже отличались такой осторожностью. Когда М. Гране объяснял “грамматику” похоронного ритуала в Китае8, он указывал присущие ей правила, но не смешивал их с правилами языка: ритуалы похорон символичны, но это особая система символов. Сегодня хороший метод не станет брезговать такими мерами предосторожности и, например, приравнивать без предварительного точного технического анализа правила танца некоего народа к грамматическим правилам языка того же народа. Не следует подчинять все типы выражения королевскому праву языка, обыденного языка. Художник, замечает Мальро, завоевывает мир, сводя его целиком к своим ценностям, как философ – к своим концепциям, а ученый – к своим законам9. Именно внутри мира специфических форм и разворачивается индивидуальный творческий процесс художника. Любое искусство – в первую очередь ремесло, и всякий художник сначала сдается имитации, а потом уже самому себе. Брак и Пикассо избавлялись от Сезанна, как Сезанн от Мане, Бодлер от Ламартина, а Бальзак от Вальтера Скотта. Бессмысленно демонстрировать то же на примере наук: их специфичность очевидна, как и их уникальная сдержанность в том, что касается объединения, связанная с техническими условиями. Именно в науке техническая преемственность индивидуального исследователя более всего заметна, и именно там, без сомнения, “техническое сообщество” действует сильнее всего. Очевидно, что раз и наука развивается независимыми друг от друга сериями, то при анализе требуется различать не только специфические формы, но также – и прежде всего – специфические виды содержания и значения: психологи это пока недостаточно поняли.

Отслеживание этих специфичностей можно продолжить внутри любой области, ведь существует несколько степеней “субспецифичности”.

8Granet M. Le language de la douleur d’après le rituel funéraire de la Chine classique // Journal de Psychologie. 1922. P. 97.

9 «Verve», revue artistique et littéraire. Décembre 1937.

Этот принцип часто провозглашался в отношении пластических искусств. “Материалы в искусстве не взаимозаменяемы, форма, переходя от одного материала к другому, претерпевает метаморфозу… Резьба на слоновой кости или миниатюра, скопированные в настенной росписи, переходят в другую вселенную, законам которой им приходится повиноваться”10. Можно спуститься еще на одну ступеньку. Возьмем для примера рисунок; его материал может быть весьма различным: “Акварель, тушь, графит, сангина, мел, – отмечает тот же Фосийон, – сколько особых свойств, столько же и языков. Чтобы убедиться в этом, достаточно попытаться представить себе невозможное: сангину Ватто, скопированную Энгром при помощи графита, или, еще проще, так как великие имена часто вмешиваются в ценности, – рисунок углем, скопированный акварелью”11.

Язык дает нам аналогичный пример: проблема перевода. Под влиянием Гумбольдта многие лингвисты, особенно “немецкие”, придерживаются концепции о специфическом национальном содержании каждого языка. Если рассматривать вопрос национально, то все обращается в нелепость, но если смотреть с точки зрения типов выражения, то эта концепция приобретает некоторый смысл. Но также имеет смысл и полностью противоположная позиция Мейле, его “взаимовлияние словарей” (interférences entre vocabulaires)12 и ассимиляция языков. В каждом случае надо понимать, что можно, а что нельзя ассимилировать, т.е. перевести без труда. Европеец Мейле изначально думал о некоем индоевропейском языке, как это ни парадоксально, и это можно ощутить в его “Langues dans l’Europe nouvelle”, где он сердился по поводу лингвистической децентрализации в СССР. Чтобы понять, сколько проблем ставит любой перевод, достаточно попробовать перевести какие-нибудь стихи. Точно так же, если пытаться переложить на современный язык, у которого своя логика или логики – так как обычно существует несколько слоев, – мифологический санскритский или китайский текст, представляющий иную концепцию мира или человека и написанный на языке, у которого иная логика или логики, то сложностям не будет числа.

Предыдущие наблюдения акцентируют внимание на специфических аспектах типов выражения. Но они не должны привести

10Focillon H. La vie des formes. 1939. P. 74.

11Ibid. P. 73.

12Meillet A. Op. cit. Vol. 2. P. 36.

масляной живописи у Бонингтона и Тёрнера13. Уже давно было подмечено взаимное влияние живописи и гравюры у Дюрера и у Рембрандта. Известны аналогичные факты в музыке: например, влияние вокального стиля на инструментальный в арии и романсе без слов. Эти факты особенно примечательны в тех случаях, когда голос связан с инструментом: трансформация вокального стиля происходит, когда от полифонии a cappella совершается переход к сольному пению (bel canto) с аккомпанементом.

Как только возникает систематическое осмысление, человек начинает искать общие основания, приемлемые для выражения. Идея об “универсальном признаке” – лишь один из аспектов и уровней этого поиска. Даже сегодня хочется найти нечто, что могло бы стать общей грамматикой символической функции. Эта тенденция передается и изучению природы и функций знака, истории и трансформаций символического, начиная с мифа и магии и заканчивая современной наукой, а также исследованиям о появлении символа у ребенка и анализу нарушений символических функций. В последнее время большое значение придается некоторым выводам из работ по изучению асимболии. Фундаментальные расстройства, такие как афазия, равно как апраксия и агнозия, являются нарушением распределения и конструирования ритмической канвы: именно в этой функции лежат основы символической мысли. Можно спросить себя, а не слишком ли широко растянута одна-единственная, недавно предложенная концепция пространства-времени? Даже если предположить, что эта гипотеза верна также для языков и, на некотором уровне, для сегодняшних действий, будет ли она верной для мифа, для искусства, для науки, которые представляют собой другие формы и уровни? Мы еще увидим, к каким затруднениям нас приводит этот метод, позволяющий сближать эту общую грамматику с символической функцией, если она вообще существует.

III

Сравнительная история форм цивилизации знакомит нас с другим аспектом автономных и оригинальных движений (cheminements). Хотя у некоторых типов творений могут быть похожие или даже одинаковые имена, они все же различаются в том, что касается психических функций, которые они передают.

13 Focillon H. Op. cit. P. 82.