Глава 8. Перспективы парламентской модели

8.1. Основные преграды на пути к парламентской модели

В целом парламентская модель в наименьшей степени способна генерировать персоналистский режим; она предоставляет наилучшие условия для развития политической конкуренции. Особенно эффективно эта модель проявляет себя в условиях конституционной монархии¹¹⁰. Однако, если мы применим обрисованный выше «антиутопический подход», то увидим, что в современных условиях переход к конституционной монархии в России, к сожалению, вряд ли возможен, а переход к парламентской модели в её республиканской форме способен генерировать как раз отрицательные последствия.

Во-первых, нашему обществу и самим партиям в силу исторической инерции сначала предстоит привыкнуть к политической конкуренции вообще, к колебаниям политического маятника, а, следовательно, к нормальной борьбе за власть и цивилизованному восприятию «победы» на парламентских выборах. Не имея же привычки к соблюдению демократических процедур, наши политики, находящиеся ещё в плену архаических представлений о политической борьбе и о власти в целом, которая якобы держится на принципе «победителю достается всё», не понимая, что такое и зачем нужны «права меньшинства»¹¹¹, лишившиеся «надзорной» инстанции, от которой может исходить властный «окрик», скорее всего ещё в большей степени антагонистически разделят общество и посеют в нём хаос.

Во-вторых, у нас пока нет партий, сознающих, что такое политическая ответственность и привыкших нести ее. Другое дело, что они не сформировались не из-за недостатка времени, а в силу отсутствия политической конкуренции: без неё та или иная партия не могла проводить собственный курс, сотрудничая с оппозицией, а оппозиция не могла выступать как политическая сила, в любой момент готовая принять на себя ответственность, причём, не разворачивая курс страны на 180°. Поэтому радикальный переход к парламентской модели вполне может вызвать политическую дестабилизацию, которую опять-таки некому будет погасить.

В-третьих, при нынешней фрагментации политического пространства (которая стала менее явной в условиях «зачистки этого пространства», но которая все же сохраняется) переход к парламентской модели правления создаст неимоверные трудности при формировании правительства. О том, что это не наши фантазии, читатель сможет судить по материалам, помещенным в следующем параграфе, где за основу политического моделирования берутся реальные результаты парламентских выборов, состоявшихся после принятия Конституции 1993 г., и анализируются возможности создания межфракционных коалиций. Этот анализ показывает, что не только из-за отсутствия у политической бюрократии договорной культуры (культуры компромиссов), но и из-за слишком резких мировоззренческих, ценностных различий весьма проблематично формирование правительства парламентского большинства (поскольку до последнего времени оно могло быть создано лишь на коалиционной основе), и сам процесс построения коалиций может оказаться фактором, дезорганизующим и деморализующим всю общественную жизнь.

Все эти трудности, однако, были свойственны политической жизни страны до парламентских выборов 2003 и 2007 гг. Теперь же «партия власти» имеет такое большинство («супербольшинство») в Думе, что ей не требуется входить в альянс с другими политическими силами. Напрашивается поэтому парадоксальное соображение: антидемократическое творчество политической бюрократии, заглушившее былые ростки политической конкуренции, объективно способствует наиболее безболезненному переходу к парламентской демократии… В конце концов, можно было бы пренебречь тем обстоятельством, что политическую конкуренцию в рамках парламентской системы власти породит не осознанная обществом насущная потребность в такой политической модели, а доведенный до предела «административный ресурс», основанный на политическом монополизме. Однако это только теоретическое допущение. С одной стороны, нынешнее искусственное думское большинство политически не самостоятельно и само не сможет, если бы даже захотело, изменить модель власти. Такое возможно только при доброй воле самого Президента РФ. Но для этого должен появиться глава государства, убежденный в необходимости парламентской модели и поддержанный в своем стремлении обществом, что пока мало реалистично. С другой стороны, при нынешнем уровне политической культуры в условиях парламентской модели было бы практически невозможно сформировать Правительство на коалиционной основе, которая потребуется ввиду огромной фрагментарности нашего нынешнего политического пространства (при честных выборах ни одна партия не сможет завоевать полного большинства в Думе). Тем самым появляется опасность безвластия.

В-четвертых, модель парламентской республики не предполагает (по крайней мере, с точки зрения, классической теории) должности президента, избираемого населением посредством прямых выборов и наделенного крупными полномочиями. Президент в рамках парламентской республики – как правило, символическая, представительная фигура, олицетворяющая и подразумевающая национальное и государственное единство. Но как быть, если такого единства нет или оно только формируется – медленно и тяжело? И если политико-культурные противоречия внутри политического сообщества усугубляются различиями между регионами? В таком случае целесообразной представляется должность главы государства, избираемого непосредственно населением и наделенного реальными властными полномочиями. Именно такая фигура президента должна обеспечить определенный уровень целостности политического сообщества и Федерации.

Короче говоря, мы выражаем опасения по поводу того, что фигура Президента в рамках парламентской республики может оказаться неадекватной реалиям российского межпартийного разнобоя. Эти опасения давно уже имеют место во многих исследованиях российской политической системы.