14ekabrya

Процесс по делам о государственных преступлениях в России...

Как видим, что касается способа допроса поставленных друг перед другом «ñ î÷åé íà î÷è» доносителя и подозреваемого, закон XVII века дает следователю карт-бланш. В тексте Соборного Уложения имелась в виду, конечно, пытка. На очной ставке первой четверти XIX века применение пытки было, как уже говорилось, исключено. И, тем не менее, на страницах многих воспоминаний декабристов читается просто какой-то ужас перед очной ставкой, смысл которой заключался в том, чтобы, сведя вместе двух обвиняемых, добиться единообразия в их следственных показаниях. Описание «декабристской» очной ставки находим, например, на страницах мемуаров А.Е.Розена. Он так повествует об очной ставке, данной П.Х.Граббе с неизвестным, которого Розен называет «обличи- телем» (судя по материалам недавно опубликованного следственного дела Граббе, это был давший подробные показания о Союзе благоденствия Н.И.Комаров — ÂÄ ÕÕ:

«При очных ставках обыкновенно вызываемы были обвиненные сперва поодиночке, и когда показания их разнствовали, то сводили их вместе для улики. Когда Чернышев прочел показания Граббе, то спросил его: не упустил ли он чего, или не забыл ли какого важного обстоятельства? На отрицательный ответ его повели в другую комнату и призвали обли- чителя, который также оставался при высказанном своем мнении. Тогда снова призвали Граббе, и Чернышев, известный красавчик и щеголь, качаясь в креслах, крутя то ус, то жгут аксельбанта, с улыбкою спросил: “Что вы теперь, полковник, на это скажете?” Граббе с негодованием ответил ему: “Ваше превосходительство, вы не имеете права так мне говорить: я под судом, но я не осужден, и вам повторяю, что я показал правду, и не переменю ни единого слова из моих показаний”. Обличи- тель опомнился и сознался в своей ошибке» (Розен 1984: 155–156).7

Таким образом, при дефиците доказательств и голословности обвинений, очная ставка превращалась в своего рода психологический поединок. Вместе с тем, становится понят-

7 Заметим в скобках, что здесь утверждение мемуариста противоречит материалам следственного дела. Согласно последним, Н.И.Комаров остался при своем мнении (ÂÄ XX: 232, 523–524).

331

Ф.Л.Севастьянов

ным, почему так тяготились очными ставками многие: эта процедура требовала от человека напряжения всех душевных сил, что было еще более тяжело для обвиняемого, которому давали ставку часто с близкими знакомыми или друзьями. Легко можно также представить, как при осуществлении этого следственного действия дело могло дойти до «взаимной ненависти, простирающейся до явной брани».

Хотя, судя по мемуарам тех же декабристов, иногда очная ставка превращалась и в орудие защиты подследственного. Так, С.П.Трубецкой описал разговор с А.Х.Бенкендорфом, который требовал от него признания в отношении М.М.Сперанского. В ответ на то, что Трубецкой имел со Сперанским

«лишь обыкновенные светские отношения», Бенкендорф стал намекать, что о роли Сперанского в планах декабристов Николай знает от некоего третьего лица. Но Трубецкой продолжал запираться: «В этом роде разговор продолжался еще долгое время <…> Ген[ерал] Бенкендорф, стараясь меня уговорить рассказать мой разговор со Сперанским, а я, требуя очной ставки с доносчиком» (Трубецкой 1983: 268). Очевидно, Трубецкой не сомневался в своих психологических преимуществах. Очень точно определив роль очной ставки в следственном процессе — «пошло в Комитете очищение очными ставками всех сомнительных пунктов» —

Трубецкой наилучшим образом объяснил и ее опасность для подследственных декабристов — возможность подвергнуть

«строжайшему осуждению <…> лица», которые упоминались при производстве ставки (Трубецкой 1983: 276).

Подводя итог, можно сказать следующее. Прежде всего, преступления против государя и государства в Российской империи начала XIX века все еще во многом воспринимались верховной властью как ее частное дело, едва ли не как личное дело государя императора. Вследствие этого процесс по таким делам фактически окружал правовой вакуум. Выработавшаяся следственная традиция, выросшая частью из немногих архаичных законодательных актов, частью — из здравого смысла следователей, определяла следующий порядок следствия: донос; арест; обыск, опечатывание и выемка бумаг; снятие устного допроса, а затем — длинный диалог следователя с обвиняемым при помощи «вопросных пунктов». Этот порядок, в основном, соблюдался при расследовании различных

332

Процесс по делам о государственных преступлениях в России...

преступлений против государя и государства (главным образом — «оскорблений Величества») на протяжении всего царствования Александра I.

Литература

Басаргин 1988 — Басаргин Н.В. Воспоминания, рассказы, статьи. Иркутск, 1988.

ÂÄ XVII — Восстание декабристов. Документы. Т. XVII. М., 1980. ÂÄ ÕÕ — Восстание декабристов. Документы. Т. XX. М., 2001. Зейдер 1878 — Зейдер Ф. Страдания пастора Ф.Зейдера // Русская

старина. 1878. ¹ 5. Ñ. 126–129.

Линовский 1849 — Линовский В. Опыт исторических розысканий о следственном уголовном судопроизводстве в России. Одесса, 1849.

Лорер 1984 — Лорер Н.И. Записки декабриста. Иркутск, 1984. Муравьев 1981 — Муравьев А.М. Мой журнал // Мемуары декабри-

стов. Северное общество. М., 1981. Ñ. 121–140.

Поджио 1988 — Поджио А.В. Записки, письма. Иркутск, 1988.

ÏÑÇ III, V, VII, XIX, XX, XXI, XXVI, XXVII, XXVIII, XXXII — Полное Собрание Законов Российской Империи. СПб., 1830. Ò. III, V, VII, XIX, XX, XXI, XXVI, XXVII, XXVIII, XXXII.

Розен 1984 — Розен А.Е. Записки декабриста. Иркутск, 1984.

Санглен 1883 — де Санглен Я. И. Записки Якова Ивановича де Санглена // Русская Старина. 1883. ¹ 2. Ñ. 381–387.

Свод законов 1832 — Свод Законов Российской Империи. СПб., 1832. Ò. 15. «Законы уголовные».

Севастьянов 1997à — Севастьянов Ф.Л. Принцип законности и либеральная идея в первые годы царствования императора Александра I // Личность и власть в истории России XIX–XX вв.: Материалы научной конференции. СПб., 1997. Ñ. 243–248.

Севастьянов 1997á — Севастьянов Ф.Л. Идея законности в первые годы царствования Александра I // Поиски исторической психологии. Сообщения и тезисы докладов Международной междисциплинарной научной конференции. Ч. 3. ÑÏá., 1997. Ñ. 48–51

Федоров 1988 — Федоров В.А. «Своей судьбой гордимся мы…» Следствие и суд над декабристами. М., 1988.

Трубецкой 1983 — Трубецкой С.П. Записки // Трубецкой С.П. Материалы о жизни и революционной деятельности. Т. 1. Иркутск, 1983.

Червонецкий 1913 — Червонецкий Д.А. Государственные преступления по русскому праву. Юрьев, 1913.

333

В.С.Парсамов

В.С.Парсамов

Декабрист А.В.Поджио О русском и европейском путях исторического

развития

Parsamov V.S. The Decembrist A.V. Poggio about the Russian and the European Ways of Historical Evolution.The article deals with the evolution of the Decembrist Poggio’s views of the problem «Russia and the West». Before the December Revolt Poggio was sure that Russia was developing by the same rules as Europe. The defeat of the Revolt made him approach the problem in other way.

He understood that Russia had not been ready to adopt the European ideas of liberation. The author analyzes Poggio’s attitude towards

Peter I reforms, Pugachov’s revolt, Decembrists’ movement. The Decembrist saw the essence of European civilization in the liberation movement and the final victory of the bourgeois — democratic revolution. In his opinion the reforms of Alexander II were able to bring Russia and Europe closer to each other. But the actual situation in Europe of 1860th; the triumph of the reactionary European regimes over the national movement; the war between France and

Prussia and at the same time the inconsistency of the reforms in Russia caused Poggio doubt the possibility of any changes for better. The author compares Poggio’s views to those of Decembrists, Slavophiles, Herzen, Tchaadayev.

334

Декабрист А.В.Поджио...

Интерес А.В.Поджио к проблемам взаимоотношения русской и европейской культур был обусловлен рядом факторов. Итальянец по происхождению, католик по вероисповеданию, он родился в Новороссии, где начиная с последней трети XVIII в. проводилась активная политика европеизации, связанная со знаменитым греческим проектом Екатерины II. От-

воевание Константинополя у турецкого деспотизма и восстановление его как древнего центра античной культуры Екатерина пыталась представить как общеевропейское дело и поэтому активно привлекала иностранцев к участию в этом грандиозном проекте. В своих воспоминаниях Поджио писал:

«Екатерина бредила Византиею и направила на нее все свои помыслы и силы. Мы видим, как вслед за мановением ее мыслей стеклась туда лучшая молодежь того времени, все знаменитые французские эмигран-

ты и выходцы всех земель. Увлеченный потоком этих рыцарей странников, восставших против иноверцев, отец мой отправился, как принято было, волонтером, после чего вступил в действительную военную

службу».

Детские годы Поджио прошли в Одессе,1 где, по словам А.С.Пушкина, «все Европой дышит, веет». Там его окружали сослуживцы отца, среди которых были иностранцы и представители русской знати.

«Не говоря о Рибасе и его братьях, которые постоянно исключительно к нему были расположены, — продолжает вспоминать Поджио, —

могу назвать герцога де Ришелье, графа Ланжерона, князя Григория Семеновича Волконского (тогда еще в здравом уме и наводящего страх

на турок) и самого Суворова, который постоянно останавливался у него проездом чрез Одессу. Помню рассказы матушки о посещении этого полководца — чудака великого. Как, в угодность ему, выносились из

каменного нашего дома, едва ли не единственного тогда в Одессе, все

1 О роли Одессы в формировании политических взглядов Поджио см.: Venturi 1956. Общая характеристика одесской атмосферы

тех лет в связи с движением декабристов дана в работах: Оксман

1959; Пугачев 1999.

335

В.С.Парсамов

зеркала и позолоченная мебель, обшитая штофом, вывезенная из Неаполя, и на место этой мебели становились простые скамьи. Ему готовилась самая простая пища; с каким горячим увлечением говаривал он с матуш-

кой по-итальянски!» (Поджио

Любопытна последняя деталь, характеризующая Суворова, причудливо соединявшего в своем поведении черты русского простонародья и итальянской культуры.

Другим важным фактором, сформировавшим взгляды Поджио на соотношение России и Европы, было движение декабристов. Для декабризма вообще характерно представление о том, что русский народ готов к восприятию и воплощению в жизнь идей свободы в такой же степени, как и европейские народы. Достаточно лишь одним героическим усилием свергнуть тиранию самодержавной власти, как присущее русскому народу свободолюбие обретет конституционные формы. Поэтому путь европеизации представлялся декабристам не только реальным, но и единственно возможным.

Первым по времени документом, характеризующим взгляды Поджио на интересующую нас проблему, является его следственное дело. По широте общеевропейского фона, на котором излагаются факты декабристского движения, а также по степени идеологической насыщенности показания Поджио могут быть поставлены в один ряд с показаниями Пестеля. Однако, если Пестель, делая откровенные признания, сохранял веру в правоте своих идей и не столько оправдывался в своих убеждениях, сколько пропагандировал их, то показания Поджио несут на себе печать нравственного надлома и переосмысления прежних воззрений.

Поражение декабристского движения заставило его поновому взглянуть и на проблему «Россия — Европа»: «Сравнениями предметов человек познает и определяет цену им; — но прежде сего, необходимо ему изведать сущность и свойства предметов сих каждого порознь, чтобы не впасть, в сравнивании одних с другими, в заключения неосновательные и часто не относительными (sic) к своим началам» (Поджио 1954: 37). Под предметами в данном слу- чае понимаются Россия и Европа. Неумение должным образом постичь различия между ними и явилось, по мысли Под-

336

Декабрист А.В.Поджио...

жио, причиной неудачи восстания и движения в целом. Теперь декабристу кажется, что европейский опыт практически не применим к России, особенно в его теоретической, книжной, части. Но виновата в этом не европейская просвещенность, а русская неподготовленность и нетерпеливость.

«В каких мы книгах нашли убеждение необходимости введения имянно республиканского правления; — сего безпримерного еще образа правления, относительно к народонаселению, духу разноплеменных наших народов, и обширности Государства нашего? В каких книгах почерпнули ту неистовую необходимость, прибегнуть к тем умышленным преступлениям? Какие летописи народные могли мы применять к летописям нашего народа? какие преобразования правления Государства могли мы применять к переобразованию правления нашего Государств[а], чтоб убедиться в необходимости подражательной?». Теперь для декабриста важно то, что отличает Россию от Европы и Америки: «Соединенным штатам многосложность служит силой и оплотом — мы сего избегали, опасались, чтобы введением федерального правления, Государство наше не распадалося на части — там жителей девять миллионов, у нас сорок; там переселенцы Англии, у нас Россияне! сравнить ли средства их переобраз[ов]ания с нашим мнимым? Там месть направлена была к врагам внешним, а мы врагов искали среди нас; — там отвращали зло, мы его призывали; там зло добродетельми искупали, — мы зло злодеяниями манили! где сообразность, где сравнение?» (Поджио 1954: 42–43).

В этих словах слышатся отголоски споров Пестеля и Никиты Муравьева об унитарной и федеративной форме государственного устройства. Пестель мотивировал невозможность федеративного устройства не только несовпадением исторических условий США и России, но и гибельным, по его мнению, опытом феодальной раздробленности древней Руси. Отвергая американский федерализм как возможную государственную модель для России, Пестель явно склонялся к французской республике периода якобинской диктатуры (см.: Парсамов 1988). Однако для Поджио, как и для большинства других декабристов, моделью будущего революционного переворота в России служила не французская, а испанская революция. Ее поражение в 1823 г. декабрист объяснял не внутренними причинами, а воору-

337

В.С.Парсамов

женным вмешательством войск Священного союза. А так как во главе союза стоял Александр I, то, в случае революции в России, ее подавлять было бы некому. Поэтому испанский путь, несмотря на явную неудачу, казался вполне приемлемым для России.

В крепости взгляды Поджио изменились. Оплакивая смерть руководителя военной революции в Испании Р.Риего («погиб человек <…> тот самый, который уничтожил Инквизицию пытки»), он соглашался с мнением М.И.Муравьева-Апостола, утверждавшего, что

«Риего сам виноват, должен был основать республику и ни как не верить присяге Тирана <…> Не дивитес[ь] тому, — писал он В.В.Левашову из крепости, — каким образом уподобляли мы Россию Испании, не имея ни инквизиции, ни тех пыток, словом ни тех гонений; но мы в умышлениях наших отвергали сие, предвидя в будущем сие» (Поджио 1954: 73).

Характерно, что теперь причину поражения испанской революции Поджио видит в действиях самих испанских революционеров, а невозможности ее повторения в России он объясняет различием исторических судеб России и Испании. Таким образом, в тяжелых условиях Петропавловской крепости Поджио, чувствуя, по его собственным словам, «приближение нравственного распадения» (Поджио 1989: 110), пришел к мысли, что России еще не готова к восприятию тех политиче- ских и общественных благ, которыми пользуются народы Европы. Это вызвало в сознании заключенного декабриста тяжелый идейный кризис. Европа для него была и оставалась не просто миром просвещения и прогресса, но и неким нравственным фундаментом, на котором он надеялся построить будущее России. Теперь оказалось, что этот фундамент не подходит для России. А следовательно, примеры из европейской истории не могут больше служить оправданием его деятельности. Стремясь к преодолению этого кризиса, Поджио пытался найти новую точку опоры, теперь уже в русской истории: «мне хотелось, как русскому и по русскому делу, непременно ворваться в свою отечественную историю» (Поджио 1989: 111).

338

Декабрист А.В.Поджио...

Перебирая в памяти народные восстания Степана Разина и Пугачева, попытку верховников ограничить самодержавие при Анне Иоанновне, дворцовые перевороты и т. д., декабрист пришел к неутешительному результату: «я искал для себя образцов и не обрел их!». (Поджио 1989: 112).

Новый этап идеологической активности Поджио приходится на середину 1860-х годов, когда он создает свои «Записки». Как неоднократно отмечалось исследователями, «Записки» Поджио — это не мемуары в привычном смысле этого слова. С.Я.Гессен довольно точно назвал их «идеологической исповедью одного из ярких представителей буржуазного радикального крыла декабристов» (Гессен 1931: 20).

События сорокалетней давности: одиночное заключение, следствие и «судилище» — не изгладились в «памяти сердца» старого мемуариста. Наделенный богатым воображением, он живо помнил не только фактические события, связанные с его заключением в Петропавловской крепости, но и сохранил способность заново пережить те чувства и передумать те думы, которые обуревали его в одиночном каземате: «Печать темницы не изглаживается и память сердца сильнее всякой другой!!» (Поджио 1989: 96).

«Записки» Поджио представляют собой калейдоскопическую смесь глубоко личных воспоминаний с размышлениями на общенациональные темы, включающие в себя как современные раздумья, так и исторические экскурсы. И все это охваче- но страстным эмоциональным накалом, обнаруживающим то неразрывное единство между настоящим и прошлым, которым пропитаны мысли и чувства Поджио: «Тюрьма наложит свою неизгладимую печать <…> печать эту ношу и поднесь». (Поджио 1989:

101). Это дает возможность двойного взгляда на его воспоминания. Они могут быть прочитаны в контексте декабристской эпохи, и в этом случае читатель получает представление о том, как менялись общественно-политические взгляды Поджио в крепости. И вместе с тем «Записки» — это своеобразная реплика старого декабриста в идейной борьбе 1860-х годов. Востребованность декабристского опыта в эпоху Великих реформ подтверждается огромным количеством фактов, и в первую оче- редь герценовскими зарубежными декабристскими публикаци-

339

В.С.Парсамов

ями, а также произведениями Л.Н.Толстого и Н.А.Некрасова. Меняясь на протяжении многих десятилетий, взгляды Под-

жио оставались неизменными в своих основах, заложенных еще в декабристскую эпоху: «Конечно, время, опыт подвергли и меня изменению, но основа все та же, и я так же стою твердо теперь, как стоял и прежде. Воззрения другие; но преобладающая точка все та же; средства к достижению цели могут быть другие, но цель — все та же!» (Поджио 1989: 101–102).

Идейная эволюция, если только речь не идет о механической смене одних взглядов другими, всегда представляет собой переосмысление воззрений на основе уже сложившейся ранее системы базовых убеждений. Европейский путь развития для России Поджио по-прежнему представляется единственно возможным. При этом европеизм для него ассоциируется с совершенно конкретными государственно-правовыми институтами: свободой слова, печати, собраний, всеобщими выборами, разделением властей, состязательностью судебного процесса, независимостью судей, институтом присяжных и т. д.

Речь, разумеется, идет не о реальной Европе середины XIX в., положение дел в которой Поджио знал очень хорошо, а о достижениях общественно-правовой мысли Запада, с трудом пробивающих себе дорогу сквозь деспотизм диктаторских режимов. Поэтому европеизм Поджио не только не исклю- чал, но и предполагал критику многих сторон жизни реального Запада. Из совокупности многочисленных высказываний Поджио о Западной Европе, содержащихся как в его «Записках», так и в его письмах, следует, что ему было свойственно представление о том, что европейская демократия есть результат длительного развития социальных, политических и экономических отношений, а также о том, что в России развитие этих отношений еще не достигло надлежащего уровня. Поэтому «западник» Поджио весьма неоднозначно оценивал европеизацию России вообще и резко негативно относится к петровской европеизации в частности. Мысль Поджио была необычайно гибка и подвижна. Различными гранями она могла соприкасаться с самыми разными идеологическими системами, но никогда не исчерпывалась никакой из них в отдельности. По верному замечанию близко знавшего его уже в пожи-

340