14ekabrya

К истории доносов на тайные общества декабристов

полка С.С.Николаева. При этом Дибич написал Шервуду о Николаеве: «Вы ему укажете способы схватить графа Николая Булгари или другого, если б в сем случилась перемена, с списком, о котором Вы говорите» (Шильдер 1903 I: 622). Дибич имел в виду, что для перехвата письма следует арестовать того, кто его повезет. 23 ноября 1825 г. начальник Главного штаба доносил Константину Павловичу:

«Покойный император, получив известие о существовании тайного общества <…> приказал незадолго до своей кончины полковнику гвардейского казачьего полка Николаеву <…> отправиться в Харьков с целью собрать сведения и перехватить их корреспонденцию» (Междуцарствие 1882: 170). «За несколько дней до кончины своей, — писал позднее Николай I, — покойный император велел генералу Дибичу, по показаниям Шервуда, послать полковника лейб-гвардии Измайловского полка Николаева взять известного Вадковского» (14 декабря 1994: 324).

Это было не совсем верно. Прямых указаний немедленно арестовать именно Вадковского Александр I не давал. Однако Шервуду и Николаеву, отправленным с целью перехватить письмо Вадковского, предоставлялись широкие полномочия вплоть до ареста любого, кого они сочтут нужным арестовать для получения бумаг. Вместе с тем речь шла об аресте всего одного-двух человек для получения новых сведений о тайном обществе, о «выявлении» еще не известных членов общества, а не о начале арестов всех «выявленных заговорщиков». Вскоре после смерти Александра I Дибич «вновь предписал полковнику Николаеву проследить это дело и дал ему полномочие арестовать Вадковского и забрать его бумаги, если обстоятельства подают надежду раскрыть нить заговора» (Междуцарствие 1882: 170).

Впрочем, Шервуд и Николаев рассматривали арест Вадковского как возможный вариант действий еще до получения нового предписания и «полномочия». С другой стороны, они не торопились с арестами. Еще до встречи с Николаевым, в конце октября — начале ноября, Шервуд как принятый Вадковским член тайного общества сам вызвался отвезти письмо вместо отсутствовавшего Булгари. «Я давал ему чувствовать, — писал Шервуд о Вадковском в донесении Дибичу от 18 íîÿá-

301

А.Б.Шешин

ðÿ, — что я <…> душевно желал бы на себя взять таковое поруче- ние». Но Вадковский «отвечал, что граф уже на то определил себя»

(Шильдер 1903 I: 624).

После первой неудачи Шервуд вместе с Николаевым составил новый план и изложил его в донесении Дибичу от 18 ноября. План включал три возможных варианта действий. Снача- ла предполагалось дождаться в Харькове приезда Булгари и

«взять его на дороге с донесением». Если бы Булгари до 1 декабря так и не приехал, Шервуд собирался снова «ехать непременно к Вадковскому и всеми силами стараться, чтоб самому отвезть донесение». Если же Вадковский так и не соберется отправить письмо («донесение») ни с графом Булгари, ни с Шервудом, предполагалось, «узнав, где донесение его хранится, взять самого Вадковского со всем, что у него находится» (Шильдер 1903 I: 625–627).

Дальнейшие события произошли уже после смерти Александра I, а главное, после доноса А.И.Майбороды, полученного Дибичем 1 декабря. Увидев из этого доноса, насколько опасно положение, Дибич распорядился начать аресты. Окон- чательные предписания об аресте Вадковского и Булгари были отданы 9 è 19 декабря. Но еще до их ареста соответственно 11 è 27 декабря (Декабристы 1988: 32, 35) Шервуду удалось осуществить свой первоначальный план, соответствовавший и действительным намерениям Александра I: Вадковский отдал ему письмо для доставки П.И.Пестелю.

Итак, вопреки утвердившимся в исторической литературе представлениям, приказаний о начале массовых арестов «выявленных заговорщиков» не отдавал не только Александр I, но и исполнявший его волю И.И.Дибич в первые дни после кончи- ны императора (вплоть до получения доноса А.И.Майбороды).

3. О «доносе» Я.И.Ростовцева

В литературе высказывались противоречивые мнения о поступке Я.И.Ростовцева. В последние годы эти мнения были выражены в работах В.А.Федорова, Я.А.Гордина, М.М.Сафонова.

В.А.Федоров считал Ростовцева просто «предателем», подавшим донос (Федоров 1988: 48–49), и, вопреки фактам, ут-

302

К истории доносов на тайные общества декабристов

верждал, что Ростовцев «не являлся членом тайного общества» (Федоров 1981: 328), то есть — что «донос» подал не декабрист.

Я.А.Гордин полагал, что Ростовцев «сознательно обманывал Николая», чтобы запугать его и заставить отказаться от престола или хотя бы «до бесконечности затянуть междуцарствие <…> что открывало перед умеренным крылом общества серьезные перспективы» (Гордин 1989: 155–156). Основной аргумент Гордина состоял в том, что Ростовцев неверно охарактеризовал положение дел, написав: «Государственный совет, Сенат и, может быть, гвардия будет за Вас; военные поселения и отдельный Кавказский корпус решительно будут против». «Идет явная дезинформация», —

заметил по этому поводу историк (Гордин 1989: 154–155). Однако, при сопоставлении данных нескольких источников,

выясняется, что специальной «дезинформации» не было. Ростовцев слышал от Оболенского, что «никто не присягнет Николаю Павловичу, особенно отдельный Кавказский корпус и военные поселения» (Ростовцев 1873: 462). Мог он знать и о том, что заговорщики рассчитывали лишь на незначительную часть гвардии. Таким образом, Ростовцев написал то, что он знал и что сам считал правдой. К тому же Сенат действительно без осложнений присягнул новому императору, гвардия тоже в основном оказалась ему верна. Из текста письма Ростовцева не следовало, как счи- тал Гордин, что «мятеж против Николая должен вспыхнуть не в Петербурге» (Гордин 1989: 155). Там говорилось, что «возмущение <…> вспыхнет при новой присяге» (Декабристы 1988: 312), а присяга должна была начаться именно в столице. Упоминание о гвардии тоже показывало, что речь идет прежде всего о Петербурге.

По мнению М.М.Сафонова, Ростовцев действовал в интересах стремившейся к власти императрицы Марии Федоровны и поддерживавшей ее Российско-Американской кампании. Основанием для такого предположения послужили лишь родственные связи Ростовцева (Сафонов 1995: 178).

Что же известно достоверно и как можно объяснить мотивы, побудившие Ростовцева сообщить великому князю Николаю Павловичу о заговоре?

Е.П.Оболенский принял подпоручика л.-гв. Егерского полка и своего товарища по адъютантству в дежурстве командующего пехотой Гвардейского корпуса К.И.Бистрома Я.И.Рос-

303

А.Б.Шешин

товцева в Северное общество «за несколько недель до 27 ноября»

(Оболенский 1925: 235). Я.И.Ростовцев не был случайным че- ловеком в тайном обществе. Старший брат Якова Илья за несколько лет до этого вступил в Союз Благоденствия и некоторое время был «причислен» к управе, в которой состоял Оболенский (Оболенский 1925: 239, 252–253; Декабристы 1988: 159,

312), à ñàì ßêîâ òîæå ñòàë «приятелем Оболенского» (Бестужев

1925: 446). Я.И.Ростовцев, по словам Оболенского, имел поэтический талант, соединенный с «истинною любовию к Отечеству и с пылким воображением», поэтому он был принят в тайное общество «как человек, коего талант мог быть полезен распространению просвещения» (Оболенский 1925: 235).10 «Он был тогда один из восторженных обожателей свободы <…> и не скрывал если не ненависти, то презрения к тогдашнему порядку вещей в России», — вспоминал о Ростовцеве В.И.Штейнгейль (Штейнгейль 1985: 152). Поручик л.-гв. Измайловского полка А.С.Гангеблов «знал ум и сердце» Ростовцева, нашел в нем «редкие способности» è

тоже собирался «принять его в члены общества», но не успел это сделать (Гангеблов 1984: 23, 31, 33).

9 декабря Оболенский поручил Ростовцеву принять подпоручика л.-гв. Измайловского полка Н.П.Кожевникова (Оболенский 1925: 246). Сам Ростовцев, вступив в общество, тут же решил, что следует принять и его зятя, купца А.П.Сапожникова. Однако Ростовцев считал, что ему самому «неловко» принимать мужа сестры, и он через Рылеева, а потом и лично просил об этом Штейнгейля. Но Штейнгейль, по-видимому, не выполнил этого поручения, и около 12 декабря Ростовцев сам «открыл об обществе и его намерениях» Сапожникову (Штейн-

10 Я.И.Ростовцев еще в 1823 г. издал свою трагедию «Персей», а до этого помещал свои стихотворения в журналах «Невский зритель» è «Сын Отечества». В середине ноября 1825 г. Ростовцев читал на своей квартире, в присутствии Оболенского, Рылеева, Штейнгейля и других, отрывок «из сочиняемой им трагедии “Пожарский”» (Штейнгейль 1976: 159), «исполненной смелыми выражениями пламенной любви к отечеству»

(Штейнгейль 1985: 152; см. также: Ростовцев 1873: 460–461). Позднее, в 1827 г., отрывок из трагедии «Князь Пожарский» был помещен в

«Московском вестнике» (Ченцов 1929: 138).

304

К истории доносов на тайные общества декабристов

гейль 1976: 166–167).11 Таким образом, Ростовцев не был ни шпионом, ни доносчиком, заботящимся только о своей карьере. Это был член Северного общества, уже начавший действовать в его интересах, и вообще человек, обращавший на себя внимание своим умом, талантом и «истинной любовию к Отечеству», ê òîìó æå «свободолюбец», критически относившийся к «порядку вещей в России». Чем же в таком случае был вызван «донос» Ростовцева?

По-видимому, во время приема Северное общество было представлено Ростовцеву как просветительское (напомним, что Оболенский хотел использовать вновь принятого члена для «распространения просвещения») или просто как общество, действующее для блага отечества, но без сообщения о готовящемся политическом перевороте.12 В такое общество Ростовцев согласился вступить. В первое время он «не знал о настоящих намерений общества» (Кожевников 1979: 139–140). Однако

9–12 декабря он узнал о заговоре, о плане восстания (Оболенский 1925: 245; Ростовцев 1873: 462–466), что совершенно не соответствовало его представлениям о благе России. Желание предотвратить восстание и побудило его обратиться к великому князю Николаю Павловичу. Ростовцев подал письмо «в порыве благородного сердца» (Штейнгейль 1985: 152), чтобы предупредить «несчастия, которые, может быть, ожидают Россию» â

случае восстания, предотвратить переворот, который «может быть пагубен для России», «решился принести себя в жертву общему благу», «спасти Государя, Отечество и вместе с тем людей, которых любил и которых считал только слепыми орудиями значительнейшего заговора» (Ростовцев 1873: 462, 466). В своем письме Ростовцев сообщил, что «возмущение <…> вспыхнет при новой присяге», но не назвал имен заговорщиков (Ростовцев 1873: 467–469).

Расчет Ростовцева не оправдался. Известив Рылеева и Оболенского о своем письме и разговоре с великим князем Ни-

11Ýòî «открытие» совпало по времени с получением Ростовцевым сведений о готовящемся восстании, поэтому А.П.Сапожников посоветовал ему сообщить о заговоре великому князю Николаю Павловичу (Штейнгейль 1976: 167).

12Именно так Оболенский сообщил об обществе Н.И.Лореру при его приеме (Лорер 1984: 62–64).

305

А.Б.Шешин

колаем Павловичем, он не предотвратил восстание, а, напротив, побудил заговорщиков действовать. Вероятно, именно эта неудача Ростовцева и побуждала некоторых исследователей истолковывать его действия как заранее рассчитанную хитрость, к которой прибегли те или иные политические силы, и даже приписывать Ростовцеву стремление «заставить колеблющихся членов действовать решительно, т. к. они уже преданы». Однако вряд ли стоит подозревать «тонкий политический ход» (Сафонов 1995: 178) там, где все можно объяснить обычными человеческими побуждениями. В изображении декабристов как заговорщиков, на основании «тонкого расчета» снабжавших своих противников «явной дезинформацией» (Гордин 1989: 154–155), êàê «тонких тактиков», которые «сумеют овладеть ситуацией и сыграть свою игру» (Сафонов 1995: 178–179), можно видеть лишь перенос на людей первой четверти XIX века ка- честв деятелей последующих эпох.

Литература

14 декабря 1994 — 14 декабря 1825 года и его истолкователи. Герцен и Огарев против барона Корфа. М., 1994.

Андреева 1997 — Андреева Т.В. Александр I: 1825 ãîä // 14 декабря 1825 г.: Источники, исследования, историография, библиография. СПб., 1997. Âûï. I. Ñ. 63–74.

Бестужев 1925 — Бестужев А.А. Следственное дело // Восстание декабристов. Т. I. М.; Л., 1925. Ñ. 423–474.

Бошняк 1925 — Показания кол. сов. Бошняка // Красный архив.

1925. Ò. II (IX). Ñ. 204–216.

Вадковский 1954 — Вадковский Ф.Ф. Следственное дело // Восстание декабристов. Т. XI. М., 1954. Ñ. 187–236.

Гангеблов 1984 — Гангеблов А.С. Следственное дело // Восстание декабристов. Т. XVIII. М., 1984. Ñ. 17–34.

Гордин 1989 — Гордин Я.А. Мятеж реформаторов. 14 декабря 1825 ãîäà. Ë., 1989.

Декабристы 1988 — Декабристы. Биографический справочник. М., 1988. Караш, Тихантовская 1991 — Караш Н.Ф., Тихантовская А.З. Декабрист Сергей Григорьевич Волконский и его «Записки» // Волкон-

ский С.Г.Записки. Иркутск, 1991. Ñ. 3–93.

306

К истории доносов на тайные общества декабристов

Кизеветтер 1997 — Кизеветтер А.А. Император Александр I и Арак- чеев // Кизеветтер А.А. Исторические силуэты. Ростов на Дону,

1997. Ñ. 313–432.

Кожевников 1979 — Кожевников Н.П. Следственное дело // Восстание декабристов. Т. XV. М., 1979. Ñ. 129–147.

Лебедев 1972 — Лебедев Н.М. Пестель — идеолог и руководитель декабристов. М., 1972.

Лихарев 1969 — Лихарев В.Н. Следственное дело // Восстание декабристов. Т. XII. М., 1969. Ñ. 79–110.

Лорер 1984 — Лорер Н.И. Записки декабриста. Иркутск, 1984. Междуцарствие 1882 — Междуцарствие в России с 19-го ноября по

14-е декабря 1825 года. Исторические материалы // Русская старина. 1882. Ò. XXXV. Ñ. 147–216.

Нечкина 1955 — Нечкина М.В. Движение декабристов. М., 1955. Ò. II. Оболенский 1925 — Оболенский Е.П. Следственное дело // Восста-

ние декабристов. Т. I. М.; Л., 1925. Ñ. 219–286.

Павлова 1983 — Павлова В.П. Декабрист С.П.Трубецкой // Трубецкой С.П.Материалы о жизни и революционной деятельности. Т. I. Иркутск, 1983. Ñ. 3–69.

Ростовцев 1873 — Два документа из бумаг генерал-адъютанта Иакова Ивановича Ростовцева // Русский архив. 1873. Êí. 1. Ñ. 449–512.

Сафонов 1995 — Сафонов М.М. Междуцарствие // Дом Романовых в истории России. СПб., 1995. Ñ. 166–181.

Сыроечковский 1925 — Сыроечковский Б. Записка А.К.Бошняка // Красный архив. 1925. Ò. II (IX). Ñ. 195–203, 217–225.

Троцкий 1990 — Троцкий И. Жизнь Шервуда-Верного // Троцкий И. III-е Отделение при Николае I. Л., 1990. Ñ. 75–230.

Федоров 1981 — Федоров В.А. [Статьи и комментарии] // Мемуары декабристов. Северное общество. М., 1981. Ñ. 315–393.

Федоров 1985 — Федоров В.А. Доносы на декабристов (1820–1825 гг.) // Сибирь и декабристы. Вып. 4. Иркутск, 1985. Ñ. 130–151.

Федоров 1985а — Федоров В.А. Арест декабристов // Вестник МГУ. Серия 8: «История». 1985. ¹ 5. Ñ. 59–71.

Федоров 1988 — Федоров В.А. «Своей судьбой гордимся мы…» следствие и суд над декабристами. М., 1988.

Ченцов 1929 — Восстание декабристов. Библиография. / Сост. Н.М.Ченцов. М.; Л., 1929.

Шервуд 1990 — «Исповедь» Шервуда // Троцкий И. III-е Отделение при Николае I. Л., 1990. Ñ. 231–250.

Шильдер 1903 — Шильдер Н.К. Император Николай Первый, его жизнь и царствование. СПб., 1903. Ò. I.

Шильдер 1905 — Шильдер Н.К. Император Александр Первый, его жизнь и царствование. СПб., 1905. Ò. I–IV. (Èçä. 2-å).

307

Ф.Л.Севастьянов

Ф.Л.Севастьянов

Процесс по делам о государственных преступлениях в России в первую четверть XIX в.

F.L.Sevastianov. A Trial on Crimes against State in Russia in the First Quarter of XIX century. The article minutely researches peculiarities of investigation and trial of crimes against state in the first quarter of XIX century. The author relies on the archive of the Ministry of Police, published papers, memoirs, studies legal framework for existed practice of investigation and trial at the time, analyses procedure and peculiarities of investigation of political crimes during the reign of Alexander I, with a particular focus on typical features of the Decembrists’ trial.

«Следственная комиссия была пристрастна с начала и до конца <…> Процесс и самые вопросы были грубы, с угрозами, обманчивы и лживы. Я убежден, что если бы у нас были адвокаты, то половина членов была бы оправдана и не была бы сослана на каторжную работу», так оценил Н.И.Лорер в своих «Записках» процесс по «делу» декабристов (Лорер 1984: 97).

Заметим, что в отечественных традициях изучения того, что обычно называют «историей освободительного движения» вообще, и декабристоведения в частности, — рассматривать проблему, так сказать, не из-за стола следователя, а из крепостного каземата. Так, например, одна из приведенных выше

308

Процесс по делам о государственных преступлениях в России...

фраз даже стала заголовком главы в известной монографии В.А.Федорова «“Своей судьбой гордимся мы…” Следствие и суд над декабристами» (Федоров 1988. Глава III).

Дело здесь не в том, на чьей стороне стоит историк и должен ли, имеет ли вообще право исследователь становиться на чью-то сторону в спорах, жар которых принадлежит ушедшим эпохам. Можно, наверное, сочувствовать декабристам или безвестным «оскорбителям Величества», можно считать александровских и николаевских следователей бесчеловечными служаками, можно возмущаться методами, которыми они пользовались. Но нельзя терять объективный критерий оценки: необходимо четко представлять, насколько в каждом конкретном случае следственные действия были обычны, правомерны и законны с точки зрения государства описываемого периода. В самом деле, мечты Лорера об адвокатах прекрасны, но в контексте тогдашних правовых реалий абсолютно иллюзорны…

Для объективной же оценки интересующей нас ситуации нужно ответить на ряд вопросов: что конкретно было положено делать с обвинявшимся в том или ином государственном преступлении в александровской России, каким образом нужно было получать их показания, как обычно таких злоумышленников уличали в преступлении, какими законами или правилами должны были руководствоваться следователи?1

Для избранного периода эта проблема актуальна не только потому, что мощным, завершившим его аккордом стал процесс декабристов. Поле российской законности первой четверти XIX века, по крайней мере в части, касавшейся государственных преступлений, являлось поистине полем чудес. Ибо «игравшие» на этом поле представители полицейских и судебных властей зачастую просто вынуждены были проявлять истинные чудеса юридического крючкотворства. Причи- на тому была следующая. Началу XIX столетия предшествовало длительное «просвещенное» царствование Екатерины II,

1 Едва ли не единственным исключением является монография: Анисимов Е.В. Дыба и кнут: политический сыск и русское общество в XVIII веке. М., 1999. — посвященная, впрочем, не рассматриваемому нами периоду.

309

Ф.Л.Севастьянов

в которое на русскую почву были привнесены и дали свои всходы, главным образом в среде тогдашнего «общества», просветительские идеи. Так, уже в ст. 481–482 «Наказа Уложенной комиссии» вопрос о виновности неумышленного «оскорбления Величества» категорически решается отрицательно, что прямо противоречило не только всей предшествующей судебной практике, но и действовавшему законодательству. При этом законодательство о государственных преступлениях практически не обновлялось: в описываемый период в Российской империи сохраняли свое действие законы, издававшиеся еще царем Алексеем Михайловичем и императором Петром I. Оформился конфликт между архаичной буквой закона и новым пониманием самой идеи законности (Севастьянов 1997à; Севастьянов 1997á). Это в полной мере относится к уголовному законодательству вообще и к законодательству о государственных преступлениях — в особенности.

Так, приступая к обсуждению, «какому наказанию подлежат подсудимые» различных разрядов, члены Верховного Уголовного суда по делу декабристов ссылались на петровский «Устав воинский» (òî åñòü 19 è 20 артикулы2 ), петровский же «Морской устав», 1-й пункт «Cентенции о Пугачеве», некие «древние российские узаконения», Соборное Уложение, «пример Мировича»,

«Cентенцию о Гурьеве и Хрущове», елизаветинские указы 1753 è 1754 годов (фактически отменявшие приведение смертного приговора в исполнение) и проч. Вообще же самым поздним из использованных актов по времени издания являлся «Указ императора Павла 1799 апреля 30». Что это за указ — по Полному собранию законов Российской империи выявить не удалось. Часто же мнения членов суда были вовсе не мотивированы или сопровождались доводами из области здравого смысла: «в сем разряде преступление еще меньше, следует соответственно тому и наказание быть уменьшено постепенно», «соображаясь прежним примерам, если его императорскому величеству

2 Артикул 19 предусматривал наказание за умысел на жизнь и здоровье государя (карая за голый умысел как за совершенное преступление), артикул 20 наказывал смертной казнью за «õóëó» на государя, его супругу, а также его «наследие».

310