14ekabrya

«Якуб идет». А.И.Якубович в день 14 декабря 1825 года

бергского, родного брата Марии Федоровны. У них было особое представление о том, как надо действовать в сложившихся обстоятельствах. Они пришли к единодушному заключе- нию, что в случае перевеса сторонников Константина при переприсяге «послать депутацию к государю цесаревичу», и тем самым — «спасти Россию от междоусобия, себя от погибели и, вероятно, получить конституцию» (ÂÄ I: 458).

Чтобы избежать беспорядков в городе, войска, отказавшиеся присягать Николаю, полагали нужным вывести за город и расположить на бивуаках. Тактический расчет строился на том, что Николай, встретив сильное сопротивление, сам откажется от своих прав на престол. Во время следствия Якубович особо подчеркивал этот аспект:

«Я был уверен, что войска соберутся пред сенатом, восклицаниями созовут Совет и Сенат, и царствующий государь (то есть Николай — М.С.), раз уж добровольно присягнул на подданство, увидя любовь и войск к цесаревичу, не усомнится новою жертвою своего честолюбия заслужить бессмертную славу от благодарного потомства и любовь современников»

(ÂÄ II: 283–284).

Вечером того же дня на квартире Рылеева в доме Россий- ско-Американской компании собрались будущие участники «дела 14 декабря». Якубович и тут попытался провести свою тактическую линию: добиться бескровной демонстрации нелояльности к Николаю, постараться запугать его самой возможностью эксцессов, а потом выступил с провокационными заявлениями. Вначале он предложил разбить кабаки, дозволить грабеж, вынести хоругви из церквей и идти на дворец. Очевидно, с такими предложениями мог выступить только человек, который думал не о социальном перевороте, а о том, как бы эффектнее напугать Николая. Русский бунт, бессмысленный и беспощадный — это будет еще пострашнее дворцового переворота или военной революции. Его боялись все, конспираторы не меньше, чем тот, против кого конспирировали. Поэтому предложения Якубовича никто не принял всерьез. Тогда «молодец» предложил избавиться от Николая другим, более радикальным способом: просто напросто убить им-

251

М.М.Сафонов

ператора. Однако брать на себя выполнение цареубийства «кавказец», прожужжавший всем уши о том, как он убьет Александра, вовсе не хотел. По его объяснению, новый царь не сделал ему ничего худого, а хладнокровным убийцей он быть не желал. Хотя никто из присутствовавших никаких кровных обид на Николая тоже не имел, Якубович предложил бросить жребий — кому умертвить царя. Потенциальный цареубийца непременно хотел, чтобы это было сделано чужими руками. Но и данное предложение не было никем принято (14 декабря 1994: 107).

5. Якубович против Трубецкого и Рылеева

Видя, что дело идет к выполнению того, что задумали Рылеев и Трубецкой, Якубович посчитал теперь своей первейшей задачей сорвать их план. «Кавказец» нашел союзника по тайным козням в лице полковника А.М.Булатова. Жена Булатова являлась воспитанницей вдовствующей императрицы Марии Федоровны, а его сводный брат был у нее камер-па- жем, так что все семейство Булатовых оказывалось связано незримыми нитями с вдовой Павла. К тому же дом Булатова был заложен в казне Воспитательного дома, возглавляемого Марией Федоровной, и полковник, только что потерявший любимую жену, испытывал сильные материальные затруднения, был немного не в себе от пережитых потрясений (ÂÄ

XVIII: 93, 299, 306, 307).

Трубецкой предполагал поручить Якубовичу начальство над частью восставших войск. Другой частью должен был командовать Булатов. Но едва они вдвоем покинули квартиру Рылеева, как Якубович завел с Булатовым разговор о том, чтобы сорвать план Трубецкого. Мы знаем об их разговоре только из изложения Булатова в письме из Петропавловской крепости к великому князю Михаилу Павловичу. К сожалению, Булатов был уже на грани сумасшествия, мысли его путались, поэтому нельзя вполне полагаться на абсолютную точность его свидетельства, но и без того оно достаточно красноречиво.

252

«Якуб идет». А.И.Якубович в день 14 декабря 1825 года

«В карете я спрашиваю его, — писал полковник о Якубовиче, —

давно ли он в этой партии. “Нет, недавно!” — “Знаете ли вы, по крайней мере отечественную пользу сего заговора?” — “Нет!” — “Как велико число наших солдат?” — “И того нет!” — “Давно ли знакомы с этими людьми?” — “Князя вижу в первый раз! Рылеева тоже хорошо не знаю”» (ВД XVIII: 294–295).

Очевидно, Якубович чувствовал себя в своей тарелке. Если Булатов верно передал этот диалог, то в словах «кавказца» правдой было только то, что он раньше никогда не встречался с Трубецким. Все остальное было рассчитано на то, чтобы посеять сомнения у колеблющегося Булатова, если только полковник тоже не прикидывался незнающим и не мистифицировал вначале Якубовича, а потом и великого князя Михаила. Во всяком случае, интриговать против руководителей Тайного общества начал он сам. «Я открыл, что нас обманывают», — писал потом полковник. Именно он поставил под сомнение нравственность Рылеева. Булатов рассказал о том, что воспитывался вместе с ним в Первом кадетском корпусе и уже тогда Кондратий Федорович славился тем, что был «рожден для заварки каш, но сам всегда оставался в стороне». Якубович охотно поддержал тему: «Но я его подозреваю, и мне кажется, что они подозрительны почти все». Булатов обрадовался такому обороту дела и предложил следующее:

«Так как ни я, ни он не знаем предполагаемой ими отечественной пользы, ни лиц, которые с ними участвуют, кроме молодежи, которых я видел во все недавнее мое время, попав в эту партию странным образом; мы не знаем ни числа войск, ни совершенно ничего, что дабы узнать все подробно и если предположения их точно полезны, то будем действовать».

Для этого Булатов предлагал вызвать к себе Трубецкого и Рылеева, выяснить их планы и в соответствии с ними поступать дальше. Пока же полковник и капитан дали слово действовать сообща: «в случае выезда и опасности защищать друг друга».

Якубович в день выступления никуда выезжать и подвергать себя какой-либо опасности и не собирался. Но ему нужно было, чтобы не делал того же и Булатов. И, кажется, Яку-

253

М.М.Сафонов

бович преуспел. Не дай бог, если этот не вполне здоровый человек поведет гренадер, куда ему прикажут. Именно поэтому Якубович постарался ему внушить, что от них скрывают истинную цель выступления, что их обманывают. На самом деле речь идет о том, чтобы «истребить законную власть и подлыми изобретениями взойти в правление государством, а может быть <…> и трон российский, принадлежащий законным государям крови Романовых». Булатов уверовал в это, во всяком случае, уже находясь под арестом, он пытался убедить Михаила Павловича в том, что уверовал, будто «Трубецкой напрасно имел надежду владеть народом» (ÂÄ XVIII: 296). Теперь в лице Булатова и Якубовича у него были «враги». Во всяком случае, ни тот, ни другой выполнять поручения «диктатора» Трубецкого не собирались. А это как раз и нужно было конфиденту Милорадовича.

Нет ничего удивительного в том, что весь вечер 13 декабря Якубович провел в компании военного генерал-губернатора у драматурга А.А.Шаховского. Можно не сомневаться, что Милорадович имел исчерпывающие сведения о том, что делалось и говорилось в доме Российско-Американской компании, каковы были планы Тайного общества и что конкретно должен был выполнить на следующий день каждый из участников заговора. Милорадовичу надо было позволить Тайному обществу действовать, но именно в том направлении, которое он считал для своих планов наиболее благоприятным. И в этом ему очень помог Якубович. После вечера, проведенного с Милорадовичем у Шаховского (ÂÄ II: 284), Якубович отправился в казармы Гвардейского экипажа, чтобы познакомиться с теми, кого он завтра должен был, — но в действительности не собирался, — повести в бой. Не обошлось без обычного позерства. «Не сомневаюсь в вашей храбрости, — заявил Якубович ротным командирам, — но вы еще не бывали под пулями, берите пример с меня» (14 декабря 1994: 111).

Но «пример собою» показывать не пришлось. Утром 14 декабря Якубович явился, но не в Гвардейский экипаж, а к А.А.Бестужеву, и заявил, что отказывается от поручения, так как боится, «что без крови не обойдется» (ÂÄ II: 285). Затем «лихой кавказец» отправился к себе домой на Гороховую улицу пить кофе. В 8 часов утра к нему заехал Булатов. Якубович

254

«Якуб идет». А.И.Якубович в день 14 декабря 1825 года

продолжил игру, начатую с доверчивым полковником накануне. «Вообразите себе, — заявил он с чашкой кофе в руках, —

что они со мной сделали: обещали, что я буду начальником батальона экипажа, я еду туда, и что же? Меня господа лейтенанты заставляют нести хоругвий, вот прекрасно! Я сам старее их и столько имею гордости, что не хочу им повиноваться» (ÂÄ XVIII: 296). Расчет оказался верным. Булатов боялся быть обманутым, поэтому он еще раз предложил: «Один без другого не выезжать и не приступать к делу». После этого разговора Булатов побывал у Рылеева и заявил: «Если войска будет мало, я себя марать не стану и не выеду к вам». На вопрос И.И.Пущина: «много ли Вам надобно» — Булатов ответил, — что столько, «как обещивал Рылеев». Полковник спросил об артиллерии и кавалерии, но не полу- чил ответа. Этого было достаточно, чтобы под благовидным предлогом отказаться. Так был выведен из игры Булатов (ÂÄ XVIII: 296). На следствии Якубович имел все основания сказать: «Отказавшись быть орудием их замысла бунтовать войска и лично действовать, расстроил их план и был первая и решительная неудача в исполнении» (ÂÄ II: 289). Так оно и было в действительности. Хотя Булатову Якубович пообещал «не приступать к делу» без него, «кавказец» все же принял участие в событиях 14 декабря, но он приступил к делу собственному.

Когда Московский полк, поднятый Д.А.Щепиным-Рос- товским и Михаилом и Александром Бестужевыми, проходил по Гороховой улице мимо дома, где жил Якубович, «храбрый кавказец» торопливо сбегал с лестницы. Его появление очень удивило братьев. Еще утром у себя на квартире Михаил спросил Александра: «Где же Якубович?». «Якубович остался на своей квартире обдумывать, как бы похрабрее изменить нам, — последовал ответ. — На все мои убеждения ехать к артиллеристам и измайловцам он упорно повторял: “Вы затеяли дело несбыточное — вы не знаете русского солдата, как знаю я”» (14

декабря 1999: 269).

Теперь ситуация изменилась, полк вышел на улицу, и Якубович поспешил этим воспользоваться. «Якубович, с саблей наголо, на острие которой красовалась его шляпа с белым пером, —

рассказывал потом М.А.Бестужев, — пошел впереди колонны нас с восторженными криками: “Ура! Константин!”» По праву «хра-

255

М.М.Сафонов

брого кавказца» он принял начальство над московцами (14

декабря 1999: 271–272).

Построили каре, но когда хватились Якубовича, его и след простыл. Вначале с саблею и пистолетом в руках он «поощрял всех не сдаваться» (ÂÄ II: 282), но буквально через десять минут (ÂÄ II: 284) у «кавказца» сильно заболела голова, и он исчез (14 декабря 1999: 246). Якубович отправился на сенатскую гауптвахту, заявив караулу, что «гнушается замыслами преступных» (ÂÄ II: 280) и отправился к Синему мосту.

Около 11 часов, когда Пущин и Рылеев через Исаакиевскую площадь шли на Сенатскую, они встретили на мосту Якубови- ча (ÂÄ II: 298). Что делал «кавказец» неподалеку от дома Милорадовича (генерал жил в двух шагах от Исаакиевской площади, на набережной Мойки, д. 85) — осталось неизвестным. Вскоре Якубович оказался на Адмиралтейском бульваре. Вна- чале его здесь увидел П.М.Голенищев-Кутузов-Толстой, посланный Николаем в Конную гвардию с приказом быть готовым к выступлению (14 декабря 1999: 114). Толстой утверждал в своих воспоминаниях, что в этот момент мятежники еще только шли на Сенатскую площадь. Но думается, что в действительности восставшие уже находились на ней. Якубович был вместе с П.Г.Каховским. Они сообщили, что Московский полк возмутился, и хотели узнать, с каким поручением послан Толстой, но он им этого не открыл. Затем Якубович встретил дежурного генерала Главного штаба А.Н.Потапова. Он повторил ему, что «гнушается замыслами преступных» (ÂÄ II: 280). Вместе они подходили к площади «посмотреть на бунтовщиков» (ÂÄ II: 285).

Каково же было удивление оставшихся в каре, когда они увидели своего бывшего сотоварища на углу Вознесенского проспекта и Адмиралтейского бульвара, в царской свите! (14 декабря 1999: 246, 273). Это произошло вскоре после того, как был смертельно ранен Милорадович.

6. Два явления генерала Милорадовича

Светлейший князь Г.А.Потемкин-Таврический, как известно, имел дурную привычку грызть ногти. Чему удивляться,

256

«Якуб идет». А.И.Якубович в день 14 декабря 1825 года

ведь когда мальчика воспитывали, никому и в голову не могло прийти, что он когда-нибудь станет светлейшим князем. Великий князь Николай Павлович такой неприличной привычки не имел. Великокняжеское воспитание, что бы ни говорили, а все-таки кое-что да значило. Но в тот день, когда Николай стал императором, он несколько часов подряд грыз свою перчатку (14 декабря 1999: 395). Да не просто грыз, а буквально рвал зубами и выплевывал куски кожи на снег. И было отчего!

Военный генерал-губернатор Милорадович с свою очередь в тот вечер в казармах Конного полка «откусил себе часть губы». Как свидетельствовал его адъютант А.П.Башуцкий, смертельно раненный на Сенатской площади и принесенный в квартиру конногвардейского офицера А.Н.Игнатьева, генерал крепился изо всех сил. И, «чтобы не испустить стона, не произнесть жалобы, кусал свою нижнюю губу, из которой кровь лилась широкими побегами» (14 декабря 1999: 131). За несколько часов до смерти Милорадовича адъютант Николая I А.А.Кавелин привез генералу записку от царя: «Да вознаградит тебя Бог за âñå, что ты для меня сделал» (14 декабря 1999: 143). В записке императора, адресованной генералу, слово «все» царь подчеркнул. «За все, что ты для меня сделал» — звучит несколько двусмысленно. Эта двусмысленность становится особенно очевидной, если попытаться восстановить, что же скрывается за этим емким определением «все». Что, собственно, Милорадович сделал для Николая и какую роль при этом играл человек «особенно отвратительной наружности»?

15 декабря в четверть третьего по полуночи Милорадович испустил дух (14 декабря 1999: 141). Четыре дня спустя Николай издал манифест, в котором о покойном сказал буквально следующее:

«Храбрый воин, любимый начальник, страшный в войне и кроткий в мире, градоправитель правдивый, ревностный исполнитель царской воли, верный сын церкви и Отечества, он пал от руки недостойной не на поле брани, но пал жертвою того же пламенного усердия, коим всегда горел; пал, исполняя свой долг и память его в летописях отечества пребудет незабвенна» (РИ 1825 18 декабря).

257

М.М.Сафонов

14 декабря 1871 г. в Александро-Невской лавре на могиле Милорадовича была отслужена панихида в присутствии царя Александра II, сына Николая. Примечательная подробность: во время панихиды на императоре была шпага Милорадовича, которая была на графе в день смерти (Анекдоты 1886: 6–7). Одним словом, «верный сын церкви и Отечества». Однако царские слова, как бы подводившие жизненный итог генерала, были неискренними. Умный Николай, видимо, быстро сообразил, что ему, только вступившему на престол под гром пушек на Сенатской площади, гораздо выгоднее похоронить Милорадовича как человека, который своей жизнью заплатил за преданность престолу, то есть как «верного сына церкви и Отечества», а не тем, кем он был в действительности в глазах императора. Но когда Корф писал свою книгу, сверяя чуть ли не каждое слово с царскими указаниями, Николай при знакомстве с ее рукописью не смог скрыть своего раздражения двусмысленным поведением главы тайной полиции в те драматические дни. Вот как представлены в книге Корфа действия «ревностного исполнителя царской воли»:

«Город, говорил он (Милорадович — М.С.), совершенно спокоен и, подтверждая это самое в присутствии императрицы Марии Федоровны, прибавил, что, впрочем, на всякий случай приняты все нужные меры предосторожности. Последствия обнаружили, как мало эти уверения имели основания и как слабо распорядилось местное начальство. Город кипел заговорщиками, и ни один из них не был схвачен, ни даже замечен; они имели свои сходбища, а полиция утверждала, что все спокойно»

(14 декабря 1994: 263).

Но речь шла не только о пассивности или нерадивости полицейской власти. Корф прозрачно намекал читателям на то, что есть основания подозревать генерал-губернатора в пособничестве заговорщикам.

«Стекались и другие странные оплошности, которые трудно теперь объяснить и которых, между тем, достаточно было для взволнования умов и при обстоятельствах обыкновенных. Так, за обедней 14 декабря, на эктениях во всех церквях столицы возглашали уже имя нового импера-

258

«Якуб идет». А.И.Якубович в день 14 декабря 1825 года

тора, а самый манифест, которым возвещалась эта перемена и объяснялись ее причины, был прочитан после обедни, перед молебствием» Íî è ýòî áûëî åùå íå âñå. «С другой стороны, не озаботились выпустить и рассыпать в народе достаточное число печатных экземпляров этого акта, тогда как частные разносчики на улицах продавали экземпляры новой присяги, но без манифеста, то есть без ключа к ней. Манифеста в то утро почти нельзя было и купить» (14 декабря 1994: 264).

По этому поводу Н.П.Огарев заметил: «Из рассказа Корфа можно почти заподозрить Милорадовича в принадлежности к тайному обществу. По крайней мере, он старается опрокинуть на него вину, что никто из заговорщиков не был схвачен, ни даже замечен»

(14 декабря 1994: 186). Но и Огарев знал далеко не все о проступках главы тайной полиции. По свидетельству адъютанта Милорадовича Башуцкого: «Военный генерал-губернатор беспрерывно получал записки, донесения, известия, по управлению секретной части была заметна особая хлопотливость, все люди <…> тайной полиции были на ногах, карманная записная книжечка графа была исписана собственными именами, но он не говорил ничего, не действовал». На письменном столе Милорадовича осталась записная книжка, в которой «были вписаны его рукой почти все имена находившихся здесь заговорщиков» (Башуцкий 1908: 135).

Åùå 12 декабря, когда Николай получил из Таганрога донесение начальника Главного штаба И.И.Дибича о существовании разветвленного антиправительственного заговора, в котором были перечислены имена петербургских заговорщиков Н.М.Муравьева, К.Ф.Рылеева, М.А.Бестужева, Милорадович получил приказание их арестовать (14 декабря 1994: 324). В этот же день вечером Я.И.Ростовцев сообщил Николаю, что против него готовится выступление, и великий князь приказал начальнику тайной полиции принять необходимые меры (Сафонов 2001à: 47–52). Однако никто из поименованных в письме Дибича лиц арестован так и не был. Когда Николай десять лет спустя после описываемых событий составлял свои записки о 14 декабря, царь очень туманно объяснил бездействие военного генерал-губернатора: «Граф Милорадович должен был верить столь ясным уликам в существовании заговора и в вероятном участии и других лиц, хотя об них не упоминалось; он

259

М.М.Сафонов

обещал обратить все внимание полиции, но все осталось тщетным и в прежней беспечности» (14 декабря 1994: 324). Получалось, что всему виной легкомыслие Милорадовича. Когда М.А.Корф обнародовал свою верноподданническую книгу о восшествии на престол Николая, то давал понять, что дело было не только в легкомыслии. «Сведения из Таганрога, показание Ростовцева и даже городские слухи не могли не возбуждать самых естественных опасений; но военный генерал — губернатор настойчиво продолжал уверять в противном» (14 декабря 1994: 263). Как заметил Н.П.Огарев: «Тут есть что-то непонятное, по крайней мере, столь же противное разуму, как и само междуцарствие» (14 декабря 1994:

184). Но лондонский пропагандист не знал, что у главы тайной полиции были и собственные интересы.

Когда тело Милорадовича было выставлено для последнего прощания, на отдельной подушечке лежала простреленная ассигнация. (14 декабря 1999: 386). Трудно сказать, кому пришло в голову положить рядом с орденами и медалями на бархатных подушечках эту немую свидетельницу случившегося на Сенатской площади. Простреленная ассигнация — это некий символ произошедшего, хотя тот, кто придумал положить ее рядом с гробом, едва ли хотел сказать больше того, что этого человека застрелили на Сенатской площади. Об этом, как можно видеть и сегодня в Благовещенской усыпальнице Александро-Невской лавры, сообщает могильная плита графа (14 декабря 1999: 386). Сомнительно, чтобы кто-то из домо- чадцев генерала таким необычным способом (ведь кто еще возлежал на смертном одре рядом с ассигнацией?) давал понять, что петербургского градоначальника погубили деньги. Но, между тем, невольно именно такая ассоциация должна была прийти в голову каждому, кто пришел попрощаться с военным генералгубернатором столицы, которого хранили на казенный счет.

Любил ли Милорадович деньги? Трудно ответить на этот вопрос, потому что их у генерала никогда не было. Вернее сказать, они у него никогда не задерживались, хотя через его руки постоянно проходили суммы весьма значительные. Одно можно утверждать наверняка. Милорадович любил роскошь, даже не просто любил, а обожал (Анекдоты 1886: 30). Он жил не по средствам и поэтому постоянно нуждался в деньгах. Но как

260