Givishvili_G_V_Ot_tiranii_k_demokratii_Evolyutsia_politicheskikh_institutov
.pdf1.3. Ближайшие последствия неолитической революции |
43 |
|
|
няет, так как даже вынужденная необходимость далеко не всегда и не сразу побуждает человека к совершению поступка. В конечном счете, решение действовать в том или ином ключе, либо, напротив, вовсе не действовать, а пассивно адаптироваться к существующим условиям, принимает ни что иное, как психология. Но тут я вторгаюсь на «чужое поле». Поэтому я бы сам с интересом выслушал мнение более искушенного в этом вопросе специалиста.
—Кто, как не доктор Юнг может пролить свет на таинственные лабиринты человеческой психики. Просим Вас, господин Юнг, поделиться с нами Вашими мыслями — обратился к нему с призывом включиться в беседу Рузвельт.
—Вы справедливо указали на специфику психологии, имеющей дело не столько с фактами, сколько с интерпретациями фактов, порождаемых поведением человека, которое, в свою очередь, управляется его психикой. В этом и состоит наша основная трудность. В данном случае она усугубляется еще и тем, что Вы предлагаете мне не только воссоздать психологический облик людей, живших тысячи лет назад, и аналогов которым сегодня не найти, потому что неизвестно, что искать. Вы предлагаете, кроме того, составить сценарий их возможных действий, предпринимавшихся в ответ на создавшуюся кризисную ситуацию. Но, делать нечего, придётся заняться этим неблагодарным делом, — сказал Юнг и улыбаясь и кланяясь в сторону Рузвельта, продолжал. — Насколько я мог понять инициаторов этой встречи, перед приглашенными и, в частности, передо мной поставлена задача прояснения вопроса о том, что способствовало рождению политической власти. Предыдущий оратор, профессор Чайлд высказал мнение, что революционные перемены в образе жизни первобытных обществ были вызваны их высочайшей активностью в освоении жизненного пространства, с одной стороны, и беспрецедентно эффективным хищничеством, с другой. В результате чего некоторой части человечества, я делаю акцент на слове «некоторой», ничего другого не оставалось, как превратиться в земледельцев. При этом профессор Чайлд связывает выбор, который делал первобытный охотник и его прекрасная, но слабая половина с психологией. Поскольку эта мысль представляется мне реалистичной и плодотворной, попробую развить ее дальше.
Профессор Алексеев говорил нам, что в пору расцвета охотничьесобирательских сообществ численность каждого из них редко превышала сотню человек. Отсюда следует, что средняя численность взрослых, опытных мужчин, решавших жизненно важные вопросы своих групп, родов, кланов и так далее, едва ли могли превышать один–два десятка индивидов. И сколь бы ни было велико интеллектуальное или
44 |
Глава 1. Прелюдия власти |
|
|
физическое различие между ними, все они должны были быть признаны равными в своих правах, как защитниках женщин и детей. (Дегенераты или просто умственно неполноценные, а также физические уроды в то время едва ли могли выживать и достигать зрелого возраста). Следовательно, было бы заманчиво думать, что их сообщества были строго демократическими по духу. Правда, этот принцип едва ли распространялся на женщин, но таковы были издержки развития института демократии, особенно в пору его младенчества. К тому же нельзя не признать — с ними по настоящему стали считаться лишь в ХХ в. Нового времени.
Но что означает — «демократическим по духу»? Прежде всего то, что в первобытной общине, как можно предполагать, отсутствовала иерархия и неравенство прав среди взрослых мужчин. Разумеется, важным элементом первобытной демократии являлось то, что выбор лидера, в каковом нуждается любое организованное сообщество индивидов, зависел только от его авторитета среди всех членов сообщества. Но его притязание на лидерство могло оспариваться каждым сородичем, так как само это лидерство могло было быть объектом их конкуренции. Поэтому власть предводителя над ними была весьма ограниченной и притом договорной, добровольно признаваемой всеми членами сообщества и опирающейся на его авторитет. Ни о какой тирании вожака над остальными его членами не могло идти речи, как это имело место в сообществах австралийских аборигенов и нилотов.
Что же из этого следует? Если те и другие представляют собой, как кто-то выразился до меня, реликтовые народы, то очевидно, что
демократия есть изобретение человечества, что она представляет собой наследие или достояние эволюции культуры, результат перехода из животного состояния в сапиентное. И это обстоятельство делает еще более таинственным другой переход: от первобытной демократии к цивилизациям традиционного типа, хронологически первым, возникшим в истории. Профессор Чайлд привел, мне представляется, убедительные аргументы в пользу того, что этот последний переход был спровоцирован разделением труда между мужчиной и женщиной и потрясением, вызванным переходом от присваивающего хозяйства к производящему, аграрному. Но каков был психологический портрет того демократического общества, которое подверглось революционному преобразованию? Под психологическим портретом общества в данном случае я понимаю психические явления, образующие «коллективное бессознательное», представляющее собой синтез инстинктов и архетипов, свойственных данному коллективу. Представление об инстинктах, вероятно, у всех более или менее сходное. Замечу мимоходом, что я
1.3. Ближайшие последствия неолитической революции |
45 |
|
|
разделяю их определение, данное Томасом Рейдом, который писал: «Под инстинктом я понимаю естественный импульс к определенным действиям, без малейшего представления о результате, без обдумывания и понимания того, что мы делаем». Он является, по существу, коллективным, то есть универсальным и закономерно повторяющимся феноменом, который имеет мало общего с конкретной индивидуальностью. Что же касается понятия архетипов, то тут тумана много больше. (Ничего не поделаешь — далеко не все явления, связанные с человеком просты и прозрачны). Предельно коротко о них можно сказать, что это врожденные первоначала восприятия и понимания, составляющие содержание глубинной, досознательной, или интуитивной — если угодно — первоосновы всех психических процессов. Они что-то вроде инстинктов в области сознания. Так вот, это коллективное бессознательное контролирует поведение коллектива в целом в силу внутреннего принуждения, действующего на его членов, если я правильно понимаю Платона и Иммануила Канта. Грубо говоря, это характер, проявляющийся в специфических поступках и типичных реакциях на определенные импульсы не одного изолированного индивида, а всех индивидов данной группы в совокупности.
Прямо удивительно, как много в нашей индивидуальной психологии коллективного начала. Собственно индивидуальное за ним подчас пропадает вовсе. Коллектив и сегодня подавляет личность — и тем сильнее, чем он больше. Большой коллектив — чудовище. В нашем обществе это подавление начинается в школе и заканчивается в университете. Поэтому современная личность есть как бы вырезка (Ausschnitt) из коллективного бессознательного, но очень трудно бывает разграничить, что в нас личное, а что коллективное. Слово «persona» означало в латинском языке собственно маску актера, а отсюда — роль, разыгрываемую актером. Так и у людей: личность есть лишь маска «коллективной психе», маска, вводящая в заблуждение, будто она индивидуальна.
Возможно кому-то сложившаяся у меня сейчас, в процессе обмена мнениями, гипотеза покажется чересчур смелой, но я берусь отстаивать тезис о том, что первобытная демократия обладала ярко выраженным мужским т. е. индивидуалистическим типом характера. (Не путать с индивидуальным характером). Что это означает? То, что активное и дееспособное ядро первобытных сообществ, а именно, их мужская половина, рассчитывала только на собственные силы и не признавала ничьей власти над собой, включая власть природных стихий. Первобытный охотник — гордый и независимый субъект, отвергавший любую высшую волю, персонифицированную в образе челове-
46 |
Глава 1. Прелюдия власти |
|
|
ка. Он ощущал себя частицей природы, равной или превосходящей по силам всех прочих ее объектов. Даже будучи генетически ординарным
(о)-индивидом, равноправным членом группы, он покорялся только традициям, верованиям и потусторонним силам. На эти силы, между тем, находилась управа у мага (в чем, разумеется, ни у кого не было сомнений). Следовательно, заручившись благорасположением последнего, можно было не бояться ничего на свете. И уж, конечно, никто не мог заставить его перед кем-либо преклонить колени и склонить голову, демонстрируя покорность и готовность сносить любые унижения.
Этим я не хочу сказать, что первобытный охотник был совершенно независим от пут коллективного бессознательного. Если окинуть взором все те горы разнообразных и поражающих воображение верований, культов, обычаев, которые существовали в эпоху каменного века, то можно подумать, что наоборот: первобытный человек был добровольным и пожизненным рабом именно этого коллективного бессознательного. Но, будучи рабом у традиций, он, вместе с тем, был совершенно свободным человеком по отношению к себе подобным. Его полная зависимость от «потустороннего» мира не распространялась на мир «посиюсторонний», независимым и полноправным членом которого он был. Вот в чем состоял основной секрет первобытного человека.
Все переменилось роковым образом, когда охотник превратился в земледельца. И когда жизнь сообщества оказалась в полной зависимости от погоды, подтверждая пословицу: «Бесплатный сыр бывает только в мышеловке». Земледельческая община не только расплатилась былой свободой передвижения, поиска пищи и выбора занятий за возможность холить и лелеять свой клочок земли. Она расплатилась и былой независимостью от чар колдуна. Теперь он приобрел над ней огромную власть, внушив земледельцам мысль, что судьба урожая, а, следовательно, и всего сообщества в его руках. Ибо от его воли зависит благосклонность небес: сияние солнца, обилие дождей или великая сушь. Таким образом, признанный распорядитель стихий стал признанным главой земледельцев. Так на ровном поле всеобщего равенства (между взрослыми мужчинами) появился бугорок власти, олицетворявший начало впадения общей массы общинников в зависимость от доминантной, или альфа-«особи». Впрочем, ее власть никогда не была абсолютной и особенно прочной. Она буквально «висела на волоске» у переменчивой и капризной погоды. Как только колдун не справлялся со своими обязанностями заклинателя дождя, его немедленно смещали с его призрачного трона, а иногда даже лишали жизни.
1.3. Ближайшие последствия неолитической революции |
47 |
|
|
Но с течением времени, по мере того, как земля не скупилась на обильные урожаи, и численность земледельческих сообществ далеко превзошла стандарты палеолитической эпохи, у них появился новый претендент на власть — предводитель воинств. Если раньше человек охотился на зверя, то теперь он «охотился» за благодатной землей, стремясь умножить эту непреходящую ценность-собственность и вступая в неизбежные конфликты с теми, кто успел до них предъявить на нее права, как на свою собственность. Так что если прежде конфликты между людьми разрешались сравнительно безболезненно в силу специфики охотничьего образа жизни, малочисленности враждующих сторон и возможности перемены места обитания, то теперь они превратились в ожесточенные столкновения, которые уместно называть войнами. В сущности, война в нашем сегодняшнем понимании
— это тоже следствие неолитической революции, не так ли, профессор Чайлд? — обратился к нему Юнг.
—С этим трудно спорить, — согласился Чайлд.
—И теперь в этих кровопролитных набегах особый вес приобретали несколько иные, уже светские представители альфа-«особей», а именно — предводители либо агрессоров, либо обороняющейся стороны, — продолжал Юнг. — Отныне их авторитет мог быть оспорен только на полях сражений. В мирное же время и особенно при удачном окончании битвы за землю главари воителей становились непререкаемыми лидерами, высоко возвышающимися над рядовыми общинниками. Былое равенство между членами сообществ, поколебленное с усилением позиций колдуна, могло подвергнуться сомнению и даже быть предано забвению с появлением фигуры военачальника-вождя. Но чтобы окончательно завершить процесс рождения власти (политической, государственной — назовите как угодно) в сообществах земледельцев, свое слово должен был сказать также и третий фактор возникновения и закрепления иерархии. Он связан с тем, что предыдущий оратор, кажется профессор Лоренц, называл эффектом группы. Его смысл, как мне помнится, состоит в том, что поведение индивидов в сообществе меняется в зависимости от численности или плотности популяции в группе. И когда эта численность превышает некий пороговый уровень, либо включается некий новый механизм, который можно назвать инстинктом социальности, либо происходит резкое усиление дремавшего ранее того же инстинкта. Но вопрос, откуда ведет он происхождение, чрезвычайно сложен. По всей видимости, его истоки восходят даже не к нашим далеким предкам, а к их животным предтечам, коль скоро он проявляется уже у насекомых. Так вот, с увеличением численности земледельческих сообществ у их членов возни-
48 |
Глава 1. Прелюдия власти |
|
|
кает эффект истинной социальности, или эусоциальности, если я правильно запомнил этот термин. Во взаимодействии с резко возросшим значением ролей колдуна (теперь уже жреца) и военного вождя этот эффект или инстинкт подготовил почву для окончательного формирования в сообществах иерархии, неравенства и публичной власти. Так в человеческом обществе, с «похоронами» первобытной демократии, возродились черты поведения, свойственные общественным животным. Причем, не приматам, а насекомым — муравьям, пчелам, термитам. Ибо теперь у человека появились свои колонии, свои «матки» и рабы, доминирование и территориальность, одним словом все то, что отличает особенности взаимодействий между собой и внешним миром колониальных существ.
Если же говорить о психологической доминанте новых земледельческих сообществ, то она, разумеется, также не могла не измениться. И, действительно, с утратой демократических традиций аграрии приобрели совершенно женский, т. е. коллективистский тип характера. Это может показаться странным, так как авторитарная структура общества, казалось бы, предполагает преобладание мужского начала, реализующегося в фигуре царя, вождя, жреца, а также в существовании полупрофессиональной или профессиональной касты военных. Однако элита «по определению» представляет собой лишь малую часть любого общества, какие-то единицы процентов. Тем более в земледельческих сообществах численность элиты составляла очень мало заметное меньшинство. Поэтому, если брать такие сообщества в целом, то окажется, что доминирующий психологический тип в них определялся огромным численным преобладанием рядовых земледельцев. А каков, можно предполагать, был психологический тип обобщенного древнего земледельца?
Он слишком хорошо знал, насколько он был зависим от капризов погоды и алчности соседей, следовательно, — от воли жреца и вождя, в особенности, если вождь и жрец соединялись в едином лице. У него также не было и тени сомнения в том, что собственными слабыми силами ему не справиться с постоянно подстерегающими его невзгодами и грозящими ему опасностями. Следовательно, он должен был искать покровительства у сильных мира сего, реальных или мнимых, а также у себе подобных, объединенных в коллективы. Он и прежде не противопоставлял себя коллективу, хотя и оставлял за собой право на индивидуальность. Теперь же он был готов полностью растворить свою индивидуальность в своем сообществе, чтобы не выделяться, поскольку это казалось уже опасным. Вот как, я думаю, мужчина-охотник, готовый отдать отпор всякому, покушавшемуся на его честь и достоинство,
1.3. Ближайшие последствия неолитической революции |
49 |
|
|
превратившись в земледельца, стал проявлять готовность подчиняться всякому, кто мог посулить ему защиту и выражал согласие оградить его от жизненных бедствий. А такое поведение свойственно, главным образом, женщине всюду и во все времена. Приручив растения и животных, человек заодно приручил самого себя к послушанию и покорности силам, возвысившимся над ним в процессе доместикации. Вот, в сущности, то, что пришло мне в голову, и с чем я был рад с вами поделиться. Благодарю за внимание, и пусть кто-нибудь продолжит эту эстафету, если у него есть, что сказать, — завершил Юнг свое повествование.
—Уважаемый профессор, оправдано ли будет мое предположение
отом, что согласно Вашей концепции человечество в процессе неолитической революции перешло от, образно говоря, одиночного образа жизни к коллективному? — задал вопрос Лоренц.
—Ну, это сказано слишком образно, так как, по-видимому, человек как вид никогда не вел строго одиночный и даже парный (мужчина
— женщина) образ жизни. Причина проста: у первобытной женщины, в отличие от современной, не было никакой возможности рожать и воспитывать потомство в одиночестве. Это было крайне затруднительно даже в паре с одним мужчиной, так как степень свободы передвижения и поиска пищи парной семьи в периоды кормления младенцев и малышей крайне ограничены. Поэтому, вероятно, корректней было бы говорить о клановом образе жизни, которую вел первобытный человек. С другой стороны, та минимальная индивидуальная дистанция, на которую Вы же и ссылались, и на которую первобытный мужчина подпускал к себе даже своего сородича — мужчину, была все достаточно велика, чтобы не считать клан колониальной структурой. Ему — клану для этого не хватало организации, иерархии и разделения труда. То есть, он представлял собой, как очень удачно выразился профессор Эванс-Причард, упорядоченную анархию. Таким образом, если мы хотим определить, как изменился образ жизни человека в процессе неолитической революции, то, пожалуй, ближе к истине будет предположение, что он сделал большой шаг в направлении от кланового существования к колониальному, — ответил Юнг.
—Вы говорили об инстинкте социальности у человека, что он возник, в сущности, за несколько тысяч лет в процессе неолитической революции. Существуют ли какие либо прямые данные наблюдений столь высокой степени пластичности у столь консервативного и инерционного механизма, как инстинкт? Который, как Вы утверждаете, с одной стороны обходится без обдумывания и понимания того, что мы делаем, с другой — может усиливаться или ослабляться за крайне ма-
50 |
Глава 1. Прелюдия власти |
|
|
лые, с геологической точки зрения, интервалы времени, — скептически заметил Лоренц.
—Один из примеров привели Вы сами, когда говорили об альпийских коровах, которые резко меняют свое поведение, переходя от стойлового содержания к летним пастбищам. А разве их поведение не определяется инстинктами на 99 %? — ответил Юнг.
—Одного примера или эксперимента достаточно, чтобы опровергнуть теорию, но недостаточно, чтобы ее подтвердить. Впрочем, Вы меня убедили. Я бы и сам, если подумать, мог бы сослаться и на многие другие случаи, подтверждающие ваши слова — согласно улыбнулся Лоренц.
—Если нет больше вопросов к господину Юнгу, у меня есть вопрос ко всем собравшимся — кто бы хотел дополнить выступавших и высказать свои соображения? — обратился к присутствующим Рузвельт.
—Пожалуй, я могу добавить несколько слов к сказанному, — сказал поднимаясь Дюркгейм.
—Прекрасно, профессор Эмиль Дюркгейм, светило в области философии и антропологии, прошу Вас — представил его Рузвельт.
—Тут описывали палеонтологического человека как могущественного и победоносного охотника, которому неведомы страх, сомнения и зависимость от кого бы то ни было. На самом деле этот портрет несколько чрезмерно героизирован, — сказал Дюркгейм, глядя вдаль поверх присутствующих. — Он прекрасно знал, что такое страх. Но парадокс в том, что он страшился не чего-то материального, того, что было видимо, слышимо и осязаемо, а как раз того, что не могло быть ощущаемо. Он панически и безотчетно боялся злых духов, чар, порчи, привидений и всего того, что выходило за горизонт его понимания. Страх свойствен любому живому существу. И, по-видимому, он остается самым сильным связующим звеном между человеком и природой.
Второе преувеличение, касающееся первобытного охотника: он вовсе не был той яркой индивидуальностью, которой его пытались представить. Напротив, его поведение, по которому обычно и судят о степени индивидуальности и зрелости человека, было абсолютно предсказуемым, когда дело касалось обычных вещей и знакомых ситуаций. Потому что его жёстко контролировали традиции, архетипы, о которых говорил доктор Юнг, и стереотипы коллективного сознания. Но оно, его поведение, становилось совершенно неадекватным и непредсказуемым, едва он сталкивался с чем-либо новым, неожиданным или необычным. Когда его сознание «выскакивало из обоймы».
1.3. Ближайшие последствия неолитической революции |
51 |
|
|
Сознание современного человека, как я показал ранее, определяется индивидуальными и коллективными представлениями. Вторые независимы от индивидов и являются внешними по отношению к их индивидуальным сознаниям. Они все без исключения навязываются индивиду извне, что хорошо показывают такие наиболее характерные проявления коллективной жизни, как религиозные обряды, верования и культы, правила морали, бесчисленные правовые предписания и т. п. Тем не менее, у современного человека существует огромная область индивидуального сознания, сформированная культурой — воспитанием, образованием, чтением, контактами с окружающими, а также, разумеется, его собственными психическими задатками. Имея дело с современным человеком, вы всегда рассчитываете на адекватность его действий и поступков, лежащих в тех или иных границах разумного. Эти границы определяются не только господствующими в данной среде коллективными представлениями, но и его индивидуальным сознанием и психикой. А в разнообразных вариациях его действий и поступков, лежащих в пределах этих границ, как раз и проявляется индивидуальность каждого человека. Но в голове первобытного охотника индивидуальное сознание почти полностью отсутствует. Он действует либо по трафарету, либо поражая своей алогичностью. Потому что его культура до крайности примитивна. И этот чрезвычайно низкий уровень его культуры определяет то плачевное состояние его индивидуального сознания, которое не позволяет считаться с ним, как с личностью.
Вы можете спросить меня: какую роль играли и продолжают играть коллективные представления, коль скоро они не имели и не имеют практически никакого отношения к материальной действительности? Классики этнологии (тут Дюркгейм покосился на Тайлора и Фрэзера) утверждали, будто с их помощью человек искал «объяснения» явлениям окружающего мира. На самом деле он пытался объяснить эти явления не столько с помощью логики и рациональных суждений, сколько, как показал мой выдающийся коллега Люсьен Леви-Брюль, посредством синкретического единства мистики, эмоций и аффектов. Поэтому мой собственный ответ на поставленный выше вопрос звучит так: коллективные представления служат культурным «клеем», призванным консолидировать те или иные сообщества. Дело в том, что кровнородственные связи были слишком слабы, чтобы удерживать сообщества от распада даже тогда, когда численность их членов не превышала сотню-другую человек. Профессор Эванс-Причард привел нам красочные примеры постоянных ссор между нилотами из одной и той же деревни из-за девушек и скота. Из опыта австралийских аборигенов так-
52 |
Глава 1. Прелюдия власти |
|
|
же хорошо известно, сколько кровопролитий совершалось даже между близкими родственниками из-за женщин. Следовательно, требовался какой-то иной, мощный механизм связи между членами сообществ, чтобы они могли сохранять свою целостность. А она была необходима для нормального существования рода человеческого, нуждающегося в защите подрастающих поколений, по крайней мере, в течение десяти
— пятнадцати лет. Культурные традиции, сколь бы абсурдно они порой не выглядели, и явили собой ту силу, которая смогла стать гораздо более эффективным эквивалентом или альтернативой кровнородственным связям. Кроме того, не забудем добавить сюда еще и упоминавшийся выше социальный инстинкт. Эта пара — культурные
традиции плюс социальный инстинкт — составила движущую силу
формирования того, что профессор Юнг назвал колониальным способом существования. Вот и все, что я хотел добавить к сказанному, — заключил Дюркгейм, еще раз оглядываясь поверх присутствующих.
—Как Вы полагаете, профессор, каково было влияние коллективных представлений на формирование властных структур? — задал вопрос Рузвельт.
—Я думаю, самое непосредственное, так как колдун-жрец, а впоследствии и вождь-царь нуждались в легитимизации своей власти, каковую они могли получить при наличии представлений о некоей невидимой верховной власти, или множестве властей, царящих над видимым миром. Без их посредничества всякая реальная власть над соплеменниками была бы слишком неустойчивой и даже рискованной, как показал нам профессор Фрэзер — был ответ.
—Благодарю Вас, профессор Дюркгейм. И коль скоро уже было упомянуто имя профессора Джеймса Джорджа Фрэзера, человека необыкновенной эрудиции, попросим же его просветить нас насчет процесса зарождения власти.
1.4.Власть в руках, дрожащих от вожделения
—Благодарю за комплемент, г-н президент, — сказал Фрэзер. — Я, в свою очередь, буду рад поделиться со слушателями своими соображениями. Но должен предупредить: я не претендую на абсолютную объективность сложившейся у меня концепции. Причина моей осторожности состоит в следующем. Биологи изучают поведенческие аспекты, установившиеся миллионы лет назад, то есть принявшие форму инстинктов различных устоявшихся видов животных. Их можно наблюдать в их естественной среде, без опасения внести непоправимые