Глава 3. Предания и легенды «работных людей»

Оригинальное творчество «работных людей» Урала выразилось ранее и отчетливее всего в жанрах предания и легенды. Это обусловливалось спецификой этих жанров, по природе своей призванных званных отражать историки познавательные интересы людей. А для русских «засельников» Урала здесь все поначалу было полно вопросов и загадок. Предания создавались в разных жанровых разновидностях (топонимические, генеалогические, собственно исторические), легенды имели по преимуществу социально-утопический характер.

Основной фонд преданий и легенд горнозаводского Урала, известных нам в записях XVIII и XIX в.,— это произведения, возникшие в период, когда рабочий класс еще формировался и, следовательно, их творцами выступали в основном «работные люди».

Рассмотрение всего этого материала в совокупности позволяет понять характер социальных, нравственных и эстетических представлений «первого эшелона» рабочего класса Урала. Особенно показательны в этом отношении предания о строителях заводов, о «народных заступниках», а также легенды «о взятии клада». Характер художественного мышления «работных людей» в них раскрывается весьма полно.

Предания о строителях плотин и рудников связаны в основном с именами Строгановых и Демидовых. Самое древнее из них по записи относится еще к XVII в. Голландец Витезен в книге, изданной им под названием «Северная и Восточная Татария», воспроизводит предание, заимствованное им от уральских жителей.

Другой распространенный мотив, связанный со Строгановыми, относится ко времени устройства ими первого соляного промысла на Урале (первая солеварня была устроена в 1564 г. напротив устья реки Яйвы) и основания «Орла-города».

Все предания о «начале» Демидовых являются вымышленными и группируются вокруг сюжетного мотива, первая встреча Никиты Демидова с Петром I. самый факт исторической встречи великого преобразователя России с Никитой Антуфьевым (будущим Демидовым) имел место в действительности, но как именно это случилось никто не знает. В летописном известии об этой встрече содержится лишь «анекдот», т. е. одно из многочисленных преданий, посвященных генеалогии знаменитых заводчиков. Народ в данном случае питался домыслами и «перерабатывал факты истории» в соответствии со своим мировоззрением.

Вся последующая деятельность Демидовых, особенно наследников-заморышей, находилась в вопиющем противоречии с образом, нарисованным фантазией народа, поэтому положительная трактовка образа не пошла дальше времени Петра I. На смену ей пришли многочисленные рассказы о странностях и чудачествах Демидовых, их «жестоком произволе и преступном богатстве».

Символом жестокого произвола Демидовых стала легендарная Невьянская башня, в подвалах которой заводчик, по преданиям, утопил сотни рабочих, чтобы скрыть незаконное производство монет.

Повседневно сталкиваясь с проявлением вопиющей социальной несправедливости, рабочий народ естественно задавался вопросом: как же быть? Как ни странно, ответ на него разыскивался в прошлом. Возникают многочисленные устно-поэтические сказания, в которых объектом изображения становятся события и люди, имевшие возможность надеяться на «скорое избавление», на уничтожение зла.

Социально-утопические легенды отличаются от легенд христианско-библейского характера своей идейной и тематической направленностью; кроме того, легенда, в ее широком понимании, имеет устойчивую сюжетно-образную структуру, в то время, как социально утопические легенды бытуют в виде «слухов», «толков», редко обретая композиционно законченную форму.

Утопизм «работных людей» проявляется по-разному. Этому соответствуют три группы социально-утопических легенд:

1. Легенды, выражающие веру в существование «счастливого края» земли.

2. Легенды, связывающие приход счастливой жизни с возвращением «героя-избавителя».

3. Легенды, рассказывающие о «справедливом начальнике», приносящем рабочему человек, богатую жизнь,

Уже тематическая классификация рабочих социально-утопических легенд показывает своеобразие утопизма, характерного для горнозаводского населения. В общерусской крестьянской фольклорной традиции тема «справедливого начальника» (даже и «справедливого барина») отсутствует. Для заводской поэзии она является ведущей, что объясняется решающей ролью в судьбе каждого «работного человека» местной власти. Недаром рабочие говорили: «Как на свадьбах поминали господа бога, так и Демидова». Или: «Зотов на заводе был сам царь, сам бог». Всякие попытки добраться до высшей власти, до генерал-губернатора, до сената, до царя, в обход хозяина завода или управляющего кончалось обычно трагически для жалобщика. Чувство полной зависимости от заводского начальства и послужило стимулом к формированию особого тематического цикла социально-утопических легенд. Но прежде чем обратиться к нему, рассмотрим характер произведений, относящихся к первым двум группам.

О бытовании среди «работных людей» социально-утопических легенд па тему «обетованной земли» говорить трудно, потому что письменных свидетельств почти не сохранилось.

И все-же, видимо, социально-утопические легенды о «далеких землях» были чужды настроениям массы «работных люден». Так заставляет думать тот факт, что в отличие от других видов устных повествований социально-утопические легенды на указанную тему не оставили в местном фольклорном репертуаре никаких следов. Трудно представить, что у «работных людей» вообще отсутствовала утопическая идея о «далеких» счастливых странах, так как порою даже просвещенные люди XVIII — начала XIX вв. верили в это. Вернее предположить о популярности в горнозаводской среде Урала другой версии вытеснившей слухи об «обетованной земле».

Образы Полоза и «Хозяйки горы» олицетворяли в глазах «работных людей» Урала те непонятые и таинственные силы, от которых зависит счастье человека. О происхождении самих образов, об их этнографических и фольклорных истоках в нашей научной литературе писалось не раз. Нам бы хотелось только отметить и еще раз подчеркнуть мысль, о том, что не все в этих образах нужно сводить к глубокой старине, к языческим верованиям, что причинами формирования образов в таком именно виде могли служить наблюдения рудознатцев за особенностями залегания золота, серебра, платины, малахита.

«Хозяйка горы» и Полоз помогают в добыче клада только тем, кто им нравится, чаще всего это «обиженные» и « гнетенные», люди бескорыстно ищущие богатства земли.

Все это говорит о возвышенных социально-этических идеалах «работных людей», об утверждении ими в своих легендах демократических и гуманистических идей. Вместе с тем очевиден и утопизм их классовых чаяний, упование не только не «далекую землю», на клад, но и на непонятные, таинственные силы.

Не умея добыть клад, «работные люди» в своих легендах тешили себя мыслью, что, значит, не наступило время для этого. Не случайно во многих легендах звучит мотив: «старики» знают, где зарыты сокровища и как их взять, но молчат, до поры, до времени.

Тема кладоискательства в поэзии горнозаводских «работных людей» связана с целым рядом поэтических образов, обладающих большой художественной силой (Полоз, «Хозяйка горы» и др.).

Образ клада, следовательно, приобретает символическое значение. С ним народ связывает не только мечты о богатстве, но и вообще о счастливей, свободной жизни.

Обратимся ко второй группе социально-утопических легенд, – к легендам о «возвращающихся избавителях». Термин «социально-утопическая легенда о «возвращающихся избавителях» введен в советскую фольклористику К. В. Чистовым. Само явление, обозначаемое им, привлекало внимание исследователей давно. По отношению к фольклору уральских «работных людей» принято считать что здесь устно-поэтических рассказов («социально-утопических легенд») на тему «царя-избавителя» никогда не было. «Причина этого — условия труда и быта, определившие мировоззрение людей и фольклорную традицию»,- писала в диссертации В. П Кругляшова М. Г. Китайник выражается осторожнее, но тоже считает, что данная тема не была характерной для заводской среды.

Социально-утопическим легендам о «царе-избавителе» обычно противопоставляют предания о «народных заступниках». Эти две группы устно-поэтической несказочной прозы рассматриваются в отрыве друг от друга, как совершенно не связанные меж собой художественные явления К. В. Чистов в своем исследовании отмечает только различие между образами народных заступков («хороший царь» типа Ивана Грозного, «благородный разбойник» типа воронежского Сидорки, «справедливый барин» типа Никиты Романовича из «Песни о гневе Грозного на сына», Христос или святой Николай из народных религиозных легенд и т. д.) и «возвращающимися избавителями», не указывая на объединяющие их черты.

В станицах уральского казачества народная молва на разные лады повторяла «мифы» о царе Петре III, который бежал от дворянских казней, от «ревности» императрицы на Урал. Вера в то, что глава восстания является подлинным царем Петром III, здесь была удивительно сильной и устойчивой среди уральских казаков. «Он для тебя Пугачев,— говорил уральский казак Д. Пьянов А. С. Пушкину,— а для меня он был великий государь Петр Федорович». И. И. Железное свидетельствует, что все опрошенные им казаки твердили: никакого Пугачева не было — «это выдумали питерские генералы и сенаторы», был «на самом деле» Петр Федорович — «Он, видишь ли, воин был, пугал их, так его и прозвали Пугач да Пугач!» В. Г. Короленко, путешествуя в 1900 г. по Оренбургским степям, везде слышал рассказы о Петре III, который хотел дать народу свободу, да дворяне были против; зная, что его хотят извести, «государь» приехал на Яик и отсюда пошел на Питер во главе казачьего войска.

Легенда в устах уральских казаков, сохраняя свой «антидворянский смысл», утрачивает антиекатерининскую направленность. Слух о том, что Екатерина велела убить царя, здесь опровергается. Само правительственное известие о смерти Петра III объясняется как попытка развенчать истинного царя и законно объявить его вымышленным именем «Емельки Пугача».

Предания «работных людей» о Пугачеве проникнуты, на первый взгляд, совершенно иным пафосом. По общему мнению исследователей, «в рассказах крепостных рабочих Емельян Пугачев сохраняет свое подлинное историческое имя или же именуется Пугачом». Больше всего они говорят «об ожидании крепостными рабочими прихода на горные заводы повстанцев, о посылке к ним делегаций, о совместной борьбе крепостных рабочих и отрядов Пугачева против угнетателей, особенно горнозаводской администрации». Народный заступник изображается прежде всего как мститель. Он вешает богачей, расправляется с барами, уничтожает постылые заводы, сжигает церкви. В этих мотивах находила выход ненависть «работных людей» к своим угнетателям.

В народном сознании образ Пугачева был знаменем социальной борьбы. По справедливому замечанию В. К. Соколовой, в рабочих преданиях «вскрывается классовый смысл восстания», судя по ним, «простые люди повсюду смотрели на Пугачева как на избавителя, ждали его и радостно встречали». Уральские «работные люди» говорили про своего «заступника»: «за парод шел, забирал у богатых, отдавал бедным»; или: «вояка смелый. Против царя шел»; или: «за бедных, за низкий класс был».

В отличие от казацких легенд большинство преданий «работных людей» кончается трагической развязкой: Пугачев гибнет.

Социально-утопические легенды уральского казачества, хотя и проникнуты идеей монархической власти, все же выражают исторически более прогрессивную мысль, нежели предания о «народном заступнике» в общерусской традиции: «избавитель» должен возвратиться и изменить всю жизнь народа и, прежде всего, «господствующие в нем взаимоотношения основных феодальных классов — феодалов и крестьян», а «народный заступник», как правило, совершает акт «эпизодического заступничества», рассказы о нем поддерживают «веру в возможность существования социального добра при сохранении общего социального зла».

Что касается царистских иллюзий, то наличие их в сознании «работных людей» и их поэтическом творчестве подтверждается самими преданиями о Пугачеве— «народном заступнике». Называя своего героя его историческим именем, крестьяне-рабочие вместе с тем относятся к нему как к «государю». Он не просто Пугачев, он — «царь Пугачев». В отличие от легендарного царя Петра III, этот царь рисуется простым, своим — мужицким.

Так же, как и в легендах, в преданиях выражается надежда, что «народный заступник» должен вернуться в предсказанный час: Пугачев, уходя в горы, говорит, что она снова придет на Урал через «двенадцать лет».

«Устные рассказы» о Павле Петровиче Аносове, великом русском металлурге (1797—1851), распространены на сравнительно небольшой территории — возле городов Златоуста и Миасса, т. е. в районах его наиболее активной деятельности. Аносов не случайно стал героем горнозаводского фольклора. Выдающиеся заслуги в области отечественной металлургии, а особенно открытие тайны булата, сделали имя его необычайно популярным на Урале. Этому способствовали личные качества инженера: «неиссякаемая творческая энергия, глубокие знания, демократичность в обращении с подчиненными, патриотические чувства и трудолюбие».

Весь этот образ жизни находился в очевидном несоответствии с бытом русских мастеровых и особенно приписных крестьян. Так что конфликты между Аносовым и немецкими мастеровыми, составляющие сюжетную основу многих преданий, отражали не только патриотические чувства златоустовских мастеров, но и настроения социального протеста, причем последнее играло даже ведущую роль, ибо учиться мастерству в русском народе никогда не считали зазорным у кого бы то ни было.

Перечисленные мотивы не имеют прямого отношения к социально-утопическим идеям, но благодаря им можно понять, почему в дальнейшем среди заводского населения пошли слухи об Аносове как «справедливом начальнике».

В отличие от легенд бессмертие героя здесь не утверждается.

Вот каслинские рассказы о Карпинском:

«Карпинского звали «барин» — все. У одного мужика была большая семья. В то время лес рубили и уголь жгли. У бедного была лошаденка, и она пала. Что делать? Погибать без лошади. Ему говорят: «Иди к Карпинскому. Поможет». Тот боится идти. Ему говорят: «Чего боишься-то — по лбу не ударит».

Вот мужик пришел к Карпинскому и рассказал ему все. Так и так, мол, посоветовали к вам сходить, говорят, по лбу не ударите. А Карпинский как даст ему по лбу. Потом дал ему три рубля и говорит: «Иди и скажи, что Карпинский может и по лбу ударить».

А в целом социально-утопические легенды представляют собой выдающееся явление в истории рабочего фольклора Урала. Они вобрали в себя самые существенные стороны общественной жизни горнозаводского края конца XVIII — начала XIX столетия, и могут служить яркой иллюстрацией сложных и противоречивых путей самосознания. Не случайно именно эта разновидность устной несказочной прозы отмечена наибольшей самобытностью; по содержанию и кругу поднимаемых вопросов и тем, по характеру образности они значительно отличаются от соответствующих произведений в общерусской легендарной традиции.